Тезей

– Люди одинаковы?
– спросил Поликарп для начала собравшихся.

– Одинаковы, - поспешно ответил Академ.

– Поэтому-то, наверное, боги разделили нас на мужчин и женщин, улыбнувшись, заметила Лаодика.

Академ косо глянул на нее, как бы говоря - при чем здесь эта представительница иной половины дома. Он вообще сразу же испытал чувство неудовольствия от присутствия на совете женщины.

– Люди равны, а не одинаковы, - твердо заявил Мусей.

– И всякого рождает женщина, - добавила Лаодика.

На Лаодику теперь Академ и не глянул. Он уставился на Мусея.

– И женщины?

– спросил он.

– Женщина рождает и женщин, - воспользовался аргументом Лаодики Мусей.

– Нет, ты прямо отвечай, - не отставал от него Академ.

– Не равны, не равны, - успокоил Академа Мусей, - женщина выше...

– Оставим шутки, - поморщился ученый колонянин, - давайте серьезно... Мы можем кое о чем думать по-разному, но мы равно понимаем друг друга... Этим и отличаемся от толпы... Я ведь беру главное. Люди одинаковы в том смысле, что каждый владеет по праву тем, что ему принадлежит, тем, что накопили семьи. А у кого сколько - это уж, кто смог чего добиться заботами своими. И раз все это наши семьи, то нельзя ничего ни у кого отнимать. Не станем же мы разбойниками по отношению к самим себе.

– Никто не собирается быть разбойниками, Академ, - успокоил его Поликарп.
– Ты ответь, - спросил он, - отличается ли ремесленник от земледельца?
– И сам ответил.
– Конечно, отличается. И народовластие мы собираемся вводить для того, чтобы каждый из нас равно почувствовал себя свободным в своем доме, совершенствовал и дом, и себя.

– Прекрасно, - согласился Академ, - и не трогал чужого.

– Да, да, - подтвердил Поликарп.
– Но, чтобы стать свободным в своем доме и в своей жизни, человек свободно должен решать вместе с другими вопросы всех, поскольку это и его вопросы.

Лаодика совершенно свободно вела себя в обществе мужчин. Но, когда говорил ее Поликарпик, видно было, что она вся тянется к нему. Даже слегка наклоняется в его сторону. И всякий раз, когда, желая что-нибудь ему сказать или от него услышать, эта женщина обязательно приблизит свое лицо к его лицу. И ведь не как к ребенку, и не только как к мужчине, а еще как-то... Тезей смотрел на нее со стороны и... нет, не завидовал брату. Он с давних пор, еще с первой их встречи с Лаодикой, связывал с ней нечто подобное свое, что должно было случиться, чего ждал. Он гляделся в нее, словно в некое зеркало своего будущего, желанного, как ласка матери...

Теперь пришла очередь Тезея, и он поднялся.

– Я хочу крикнуть, - начал молодой царь, - сюда, все люди! Я оставляю мегарон афинских владык только для гостей. Пусть очаг его горит для близких моих и для тех, кого боги приведут сюда, отправив в дорогу. Мы устроим общий Пританей для всей Аттики. Не только Афины, где каждый живет сам по себе, не только семьи, закрывающие двери от остального мира, но и города, ограничивающие себя лишь налогами в царскую казну и поставками в хранилища, пусть объединяются вокруг всеафинского очага.

– Прекрасно, все вместе, - одобрил Академ.
– А как с общими нуждами? Они ведь тоже увеличиваются вместе с нашим братством.

– Те, кто явно богаче других, сверх положенных взносов будут дарить всем остальным и корабли, и праздники. Для большого почета, для заслуг перед другими, - объяснил Тезей.

– Добровольно... так... так, добровольно, это хорошо, - размышлял Академ.

За исключением учености, признаваемой всеми, сам Академ не обладал каким-либо заметным достатком.

– И мнение свое, - продолжал Тезей, - народ будет выражать на народном собрании не ревом, где главное перекричать противную сторону, а так, чтобы голоса посчитать можно было. Скажем, по поднятым рукам.

– Фу, - поморщился Мусей, - лучше уж камешки считать.

– Или черепки, - добавила Лаодика.

Битой посуды всегда хватало в Афинах.

– А как же все это будет называться?
– недоумевал Академ.

– Голосованием, - сразу же нашлась Лаодика.

– Почему?
– продолжал недоумевать Академ.

– Не почему, а зачем, - пояснила Лаодика.
– Чтобы недавние крикуны не забывали, чем они занимаются.

– А почему молчит мудрый Тимон?
– спохватился вдруг Тезей.

Тимон, сидевший, кажется, безучастным, сердито вскинулся:

– Люди одинаковы...

– Вот-вот, - оживился Академ, но еще и для того, чтобы Тимон дальше не продолжал.

Однако Тимон отстранил его резким жестом.

– Люди одинаковы, - продолжал он уже спокойней, - потому что одинаково отделились от природы. Я не знаю разницы между знатным богачом и ремесленником. Посмотрите на лесное зверье, на птиц в небе. Им не нужен врач, им не нужно напридуманной пищи.

– Предложи птицам сладкий пряник, Тимон, - улыбнулся Мусей.

Это поддало Тимону жару, и он опять стал горячиться.

– Тут-то и есть соблазн, - вскипел Тимон.
– Из нас никто не хозяин себе, никто не умеет быть самим собой. Все стремятся стать похожими на поднаторевших в поисках удовольствий сластен. Никто из нас не самостоятелен, все рабы, как мухи, летят в паутину богатств. И знаешь, - обратился Тимон к Тезею, - чем кончится твоя затея?

– Чем?
– спросил Тезей.

– Они украдут у тебя власть, которую ты им даришь и которой владеешь по праву, и отдадут тебе ее обратно, но уже не как твое. И станешь ты деспотом.

– Я и так царь, - возразил Тезей, - я добровольно отдаю власть. Я не стану деспотом.

– Тогда им станет кто-то другой, - заявил Тимон.
– Тот, который будет много хуже тебя. Поскольку он-то не откажется.

– Что же ты предлагаешь, Тимон?
– спросил Тезей.

– Ничего, - ответил Тимон, - себе я уже предложил.

– Что же ты предложил себе?
– продолжал допытываться Тезей.

– Я строю башню, - нехотя пояснил Тимон.
– Удалюсь туда от всех вас.

– То, что ты строишь, будет башней?
– в свою очередь удивился Академ.

– Ты что-нибудь имеешь против?
– хмуро повернулся к нему Тимон.

– Нет, нет, чего сердишься.
– Академ был поражен услышанным.
– Лично я не собираюсь строить такой башни, друг Тимон. Но понять-то мы друг друга можем... Почему ты не позволяешь мне удивиться?

А Тезей, глядя на Тимона, почему-то вспомнил Скирона, которого пришлось ему убить под Элевсином и который тоже настаивал на простоте внегородской жизни первородного братства и на святости быта предков.