Тезей

За спиной у нее произошло какое-то движение, опять сопровождаемое вздохом, но с места Эрида не двинулась.

– Да пропади ты, - рассердилась Гера, - вот скажу мужу, что ты меня с ним собираешься поссорить.

Эрида что-то хотела было сказать, напомнить, но, помявшись молча, все-таки исчезла. И во-время. В чертогах возникла Фетида.

– Ты вызывала меня?
– спросила она.

– Тебя не дозовешься, - все еще сердитая встретила воспитанницу Гера.

– Ты же сама послала меня на ложе Пелея, - удивилась Фетида.

– Но я ведь не говорила, чтобы ты жила на этом ложе, - возразила Гера.

Тут вздохнула Фетида.

– Влюбилась, - установила Гера.

Ее воспитанница вздохнула опять, но уже с оттенком согласия.

– Что это вы сегодня все развздыхались, - удивилась Гера.

В ответ раздалось громкое хихиканье Зевса.

– Переживает, - пророкотало под сводами чертогов.

На лице жены властелина богов вспыхнул гнев.

– А ты убирайся веселиться к своей потаскухе Леде, - крикнула она.
– И не смей подслушивать!

– Не буду, - осекся голос Зевса, - можете не прятаться под эфирным одеялом.

Гера долго рассматривала свою потупившуюся воспитанницу, все более смягчаясь.

– От любви до ненависти один шаг, - усмехнулась она.
– Можно еще всю жизнь метаться от одного к другому, как из комнаты в комнату...
– Помолчав, она развеселилась.
– Когда я привораживала Зевса, он превратился в кукушку, но дал себя легко поймать.

– Я рожу героя, - призналась Фетида.

От этого признания владычицей опять овладел гнев:

– Вот и шляются по земле всякие гераклы, ненавижу...

– Уж не влюбилась ли ты в Геракла?
– удивленно вскинула взор на Геру Фетида.

Лицо Геры мгновенно вспыхнуло, наливаясь краской. Все-таки в какую-то цель удар попал. Гера помолчала, справляясь с охватившим ее состоянием и глядя не на Фетиду, а прямо перед собой.

– Гера и Геракл - забавно, - сказала она, наконец, и, обернувшись к воспитаннице, добавила.
– Ладно, отпускаю. Иди к своему Пелею.

Стоило Фетиде покинуть чертоги опочивальни, как появился Зевс.

– Знаешь, Герунчик, - заискивающе обратился он к жене, - судьба. В книге судеб так было написано...

Царь богов и не заметил, что прибег к аргументу, совсем недавно уже использованному Дионисом.

Гера молчала.

– Вспомнил, - попробовал Зевс зайти с иной стороны, - ты сошлась со мной, когда я был мужем Мнемосины..

Тем самым давалось понять, что Гера сама нарушала чьи-то супружеские права, как Леда теперь покусилась и на ее.

– А ты вспомни, - разъярилась царица, - сколько у тебя было жен до меня. Метида, Фегида, Эвринома, Деметра, Мнемосина...

Зевс, конечно, мог бы спросить в свою очередь, от кого Гера произвела на свет Гефеста. И вообще ведь божественная сила, и не прибегая к обману, постоянно что-либо производила. Однако мудрый в своем мужском величии Зевс решил иначе погасить конфликт.

– Не будем считаться, - миролюбиво заявил он.
– А Фетиду, - он перешел на самый что ни на есть деловой тон, - мы вернем обратно.

– Вот и нет, - возразила Гера, - мы ей устроим настоящую свадьбу на земле в пещере Хирона, где соберутся боги. И Хирон может приглашать кого угодно. И смертных героев позовем...

– Как!?
– взорвался Зевс.
– А запреты? Ведь любая случайность неведомо куда поведет. Всего не предусмотришь.

– Справим свадьбу моей Фетиде, - не слушала его Гера.

– Хорошо, - согласился повелитель богов, - глядишь, чему и поучитесь.

– Быть посему, - объявила царица и покинула свою опочивальню.

Облетая земли, Гера и не глядела вниз. Опершись на свою ослепительно белую руку, богиня возлежала на ложе, углубленная в себя и занятая своим.

Эрида на месте возницы подчеркнуто выпрямилась, священнодействуя. В руках ее колыхались посверкивающим, прозрачным облаком многочисленные вожжи, тонкие, как паутина. Однако то ли в насмешку, то ли еще по какому вздорному побуждению, она впрягла в повозку павлинов. Разумеется, не простых, а божественных, отличавшихся от земных павлинов, как, скажем, обычные индюки отличаются даже не от петухов, а от кур. Павлины летели, распластав крылья, парусами развернув свои узорные хвосты. Повозка, казалось, парит на месте, а медленно кружатся внизу целые миры, и восточный, и греческий, как взявшись за руки, чего не бывает на самом деле.

Неведомо, к чему побуждает женщину душа ее. Вдруг Гера сказала:

– Знаешь, Фетиде и Пелею в пещере Хирона будет свадьба, куда пригласят богов.

– Теперь знаю, - откликнулась Эрида, вся обратившись во внимание.

– Не обидишься, если тебя не пригласят туда?
– спросила Гера.

– Вот еще, - фыркнула Эрида так, как обычно реагирует и Эос, - вы, олимпийцы, нас никогда не приглашаете.

– А ты обидься, - посоветовала царица богов.

– Угу, - сразу согласилась понятливая Эрида.
– А каким образом?

– Выкини какую-нибудь из своих штучек, - лениво произнесла Гера.

– Выкину, - охотно пообещала богиня раздора.

И напрасно, совсем напрасно так легкомысленно поступила Гера. Поручение должно быть конкретным. И конкретное-то поручение порой оборачивается неведомо чем. Что же касается до желаний неопределенных...

Вторая глава

Афинянин за словом в котомку не полезет. До этого дело не доходило, пока не запрыгало над головами горожан слово "народовластие". Так и отскакивало оно от афинских голов. Сколько ни шарили жители славного города по своим котомкам в поисках чего-либо аналогичного, те почему-то были пусты. Шутки - соль аттической земли, тоже быстро иссякли. Более того, шутку, оказалась, учинили с самими афинянами. По городу, и это передавалось из уст в уста, бродил оракул из Дельф. Слова его звучали вызывающе странно:

Славьте Афины, ведь нет человека умнее,

Что в граде этом живет и неузнанный бродит меж прочих.

.

Оракула вроде бы никто не заказывал, никто не приносил богам положенной платы. Он возник просто так, то есть даром, отчего казался еще более достоверным. Его сразу связали с идеей народовластия. Но и сама идея народовластия тоже вскоре как бы отступила в тень. Заботило другое: всякий афинянин, о чем бы ни заговорил, начинал со слов: "Я, конечно, не умнее прочих"... Так каждый оберегался, отводил от себя всеобщие взоры. И правильно, поскольку самого умного принялись искать всем городом. Однако, на ком бы ни останавливали внимание меж собой, открывалось в нем что-то, что в качестве самого-самого не годилось. Это нервировало. Возникал заколдованный круг. И в массах стало вызревать желание: как отыщется самый умный, изгнать его из города. Чтоб не нарушался общественный покой.

Между тем подошло и народное собрание. Созвал его Тезей не на Пниксе, за чертой города, где обычно совещались истинные афиняне, чтобы не смешиваться со всеми остальными жителями города, а рядом с Акрополем - у западного, главного входа на царский холм, где могло поместиться много народа и куда сошлось все население города. Толпы людей заняли и обширную площадку перед входом в Акрополь, и весь Пеласгик, где совсем недавно проходило празднество, благо места тут хватало: еще в древности Пеласгик был проклят и строиться на нем никому не разрешалось.