«The Coliseum» (Колизей). Часть 2

А теперь скажи, научило их время чему-то? Таких-то? Вон, режиссер Андрей Кончаловский призывает народ очнуться. Уже сегодня. Аккурат через сто лет после «потрясения». Ничего не напоминает? Им-то нет. А мне – да. У меня ребенок будет от этой страны. Каждая травинка ее будет в нем. Зажился в Европе. Наглотался русофобии.

– Что ты хочешь – гражданин другой страны.

– Возомнил себя пророком. А России-то как не знал, так и не знает. Наши либералы совсем лишены фантазии – всегда одно и то же. Один и тот же долодон. На баррикады! Смуту! Хотим смуту! И двадцать лет назад, и за век до этого в феврале семнадцатого. Извилина будто схватилась, оледенела в мозгу.

Людмила махнула с досады рукою.

– Правильно говорится «долодом», – поддела подруга.

– А мне так нравится. Вот послушаешь таких «режиссеров» жизни и хочется сказать: очнитесь вы, Андрей Сергеевич. И сразу поймете, как легко на закате лет растратить нажитое, замарать доброе имя, потерять родину и нас. Как бы вы не убеждали себя в противном.

– Ну, ну…оставь его в покое.

– А ты оглянись назад – история не знает правительства, которое устроило бы их. А миллионы в ту яму. Как в гражданскую. Только не сами либералы. Им всегда есть куда сбежать. В «небесной» сотне жертв майдана в Киеве ни одного, кто звал «очнуться». И в десятках тысяч погибших на Донбассе нет имен из этой когорты алчных псов. Только гильотина добралась до них во времена французской революции.

– Да ладно, Люд. Публичность – вот, что нужно им. Быть на слуху. Напоминать о себе. Владеть умами.

– Один из миражей. И тщеславие – смертный грех, между прочим. Только причина в другом.

– В чем же?

– Христианство для таких пустой звук. Даже не так – хитон добропорядочности. Важно слыть, а не быть. Помнишь книжку «Как прослыть интеллектуалом»? И первое, и второе удалось. Семейные отношения в Европе ставит в пример, а у самого пятая жена. Вещает о падении численности населения, а оно выросло за десять лет на миллион даже без Крыма. Фальшь во всем. Прямо снесло головенку от медных труб. Как же низко должен пасть человек, чтобы презирая наш образ жизни, наш собственный уклад, да что там, народ!.. обманывать его, прикрываясь заботой о нем же. Чистое идолопоклонство, – и она снова махнула рукой. – Да Бог с ними… а вот, что до Толстого…

Галина Андреевна лишь успевала удивляться переходам.

– Лев Николаевич подобно Иакову, [27] – Людмилу, казалось, было уже не остановить, – боролся с Богом, не сомневаясь в его существовании. Считая, что Христос пришел научить людей нравственности и только. А к искупительной жертве относился скептически. Но, если обманщик Иаков добился благословления, то почему все думают, будто Толстому не удалось выпросить того же? В его-то борении? Кто бросит камень?

27

Библейский Патриарх.

– Без исповеди? А круче поворот можешь? – Галина была в восторге – она получала всё, чего желала.

– В прошлые выходные свечку пошла поставить, – уже спокойнее сказала подруга. – Дядьке год был. А там служба закончилась. Ну, батюшка напутствие, благодарит всех… и тут кто-то громко его спрашивает: а у меня, мол, соседка говорит, что не так уж и важно по воскресеньям в церковь ходить. Главное быть верующим. Батюшка попросил подойти поближе и отвечает: «Верно говорит соседка. Только верующий – кто начинает иную жизнь, именно начинает!.. а не тот, кто знает наизусть символ веры и молитвы». Среди последних полно таких, кто называет себя и христианином, и даже священником. Но коли ты не самозванец, ноги-то в храм тебя сами приведут.

Она на секунду замолчала, будто вспоминая тот день.

– Так вот Толстой и начал ту самую «иную» жизнь. И вера у него была покрепче нашей с тобой. А исповедь… Ведь и ушел к ней из дома-то. Знаешь, иногда желание вменяется в исполнение.

– Да, надо же.… А я всё священников на «мерседесах» ругала. Оказывается, достаточно желать. – Галина недобро усмехнулась. – Но, помнится, Иаков получил и новое имя – Израиль, в переводе «борющийся с Богом». А Толстой – «зеркало русской революции»? [28] Правильно цитирую Ленина?

28

Выражение В. Ленина.

– Не юродствуй, Галя. Между Толстым и революционерами – пропасть. Его собственные слова.

– Ладно, а современники? Давай уж им тоже по серьгам.

– Господи, современники. Откуда? После Шолохова и Фадеева – никого.

– Ну, Шолохов! Скажешь! У Чехова просто не было таких знаменательных событий – времена были другие. Переломы и потрясения миновали его.

– Времена всегда одинаковые, Галь. Толстой тоже не жил при Наполеоне. Художник не ждет присоединения Крыма или путешествия в город «ноль».

– Куда?

– Забудь. Самсонов плел околесицу.

– А Солженицын?

– После Шаламова-то? Брось.

– А Петр Фоменко? – Соседка вспомнила, как подруга восхищалась им.

– Удивительный художник. Но там другое. Свидетель того, что переломы не так уж и важны. Вот тебе и к теме – крах Советского Союза ничего существенного литературе не дал. Эпохальность прошла мимо. Имен не родила.

– Боюсь, народ тоже не согласится.

– Народ и от «черного квадрата» без ума был, и от Гогена, Бродского, Набокова. Вагнеру и Скрябину до сих пор бьют поклоны, – и с сожалением добавила: – Господи, сколько их «упало» в эту бездну! А я ум включаю и вижу в них ту же борьбу, только неудачную, в отличие от «зеркала-то революции». Да, в общем, в каждом человеке драмы по горлышко. И выдумывать ничего не надо. Вон, Никита Богословский, написавший главную песню страны «Темная ночь», не пришел на похороны сына. В скольких людях возродил надежду, а от второго сына вообще отказался. Какими весами мерить такое? Кто, скажи, убил в нем человека? Да их, на той же стезе – экран пучит каждый вечер!

– Ну да, – Галина кивнула. – И револьвер вкладывать не надо.

– Выходит, растерял что-то более важное, чем талант. Преступно на первое место таланты ставить.

– А Бродского ты все-таки зря, – поморщилась подруга. – Он, конечно, обусловлен временем…

– Вот именно, – перебила Толстова. – Тому, кто не жил рядом, а если еще и не читал о тех временах – попробуй, пойми. Я противлюсь ультиматуму поэта – непременно знать то время. Я за Пушкиных, за безусловные и безвременные дары в любой строке.

– Ой-ё-ёй! Какие мы! – Галина Андреевна вызывающе ухмыльнулась, и кисть грациозно описала полукруг:

Прошло сто лет, и юный град,Полнощных стран краса и диво,Из тьмы лесов, из топи блатВознесся пышно, горделиво.

– Именно. Чудные стихи – узнают и через сто лет. А строки лягут и унесут, – Людмила вдруг опустила глаза, поколебалась и загадочно посмотрела на подругу: – А вот я тебе прочту другие стихи о Питере… чем и когда переболел город, что принял, отпечатки времени… – всю историю в одной странице. Между прочим, лучшее, что написано после Пушкина.

– Даже так! – подруга рассмеялась. – Уже? И премия «Андрея Белого» [29] ?

– Во, во – это как «Пильняк – тень от дыма, если «Белый» – дым». Помнишь Шкловского? А вообще, я не шучу, – обиженно заметила соседка. – Слушай:

Я увидел во сне Петропавловский шпильИ балтийского рейда предутренний штиль,И невзятого Зимнего гордый фасад,И пронизанный солнцем Михайловский сад,И могучие торсы ростральных колонн,И напичканный сплетнями светский салон,И строки гениальной небрежный полет,И мятежную гвардию, вмерзшую в лед,И на вздыбленном, неустрашимом конеУсмиряющий воды шедевр Фальконе!..И такой ностальгией аукнулся вдругЭтот сон: «Возвратите меня в Петербург!».И надменный лакей мне промолвит в ответ:«Полно, барин! Такого названия нет».И добавит, скосив подозрительно глаз:«Пропускать, извиняюсь, не велено Вас!».И обступит меня петроградская тьма.Как не велено?! Вы посходили с ума!Он же мой – я отравлен им с первого дня –Этот город, кормивший с ладони меня!Где я горькую пил и бумагу марал,Где в блокадную зиму мой дед умирал,Где балтийское небо кромсала гроза,Где на летние ночи, расширив глаза,Мои тезки глядят у чугунных оград!..Я прошу, возвратите меня в Ленинград!И убитый комбриг мне промолвит в ответ:«Ты забылся. Такого названия нет».Так он скажет, окурок втоптав сапогом.И добавит чуть слышно:«Свободен. Кругом!».И вскричу, как Фома я: «Не верю! Не ве…Я же помню дворцов отраженья в Неве!Я же помню: в семнадцатом – это меняПо Кронштадту вела на расстрел матросня!Я же помню, как он отпевал меня вслух,Я же помню, как я в нем от голода пух,Как несли репродукторы черную весть!..Он же был, этот город! Он будет. Он есть!».И качнется Исакия гулкая высь:«Ты добился. Иди. Но назад не просись.Не пеняй на сиротскую долю потом.Этот город – мираж, наважденье, фантом.Кто попал, как пескарик, в его невода –Причастился небес и погиб навсегда!».

29

Андрей Белый – поэт начала XX века.