«The Coliseum» (Колизей). Часть 2

– Да… была страна, – повторил Самсонов. – Оттуда всё и сохранилось… как звали, говоришь? Клим? Мало, что бесплатно учили, так еще и приплачивали, чтоб учился! Кое что и растеряли, выходит. Ну, хоть у нас сегодня чудо! М-м-м! – и облизал пальцы, – еще бы малость накатить…

Бочкарев вытер руки, встал и прошел к бушлату на стене.

– Во! Еще про собак вспомнил – будь они не ладны! – Самсонов поднял руку. – Лайки в Ванаваре тоже необычные, огромные. Видать, не пришлые – не завозили, как везде. Настоящие, сибирские.

– Тоже Серега рассказывал?

– Ну да. От староверов, видать, псы. Бродят по улицам, аж боязно с непривычки.

Виктор картинно повернулся – в руке отливала сталью маленькая фляжка.

Самсонов развел руками, лицо довольно расплылось в улыбке: Иллюзион! А как в тему!

– Может на свежем воздухе? Дождь вроде кончился.

– Пошли! – друг весело махнул рукой.

Россыпь огромных, не забитых светом города звезд, раскинулась по ночному небу. Бездна, не дыша, с интересом оглядывала двух людей, затерянных на просторах великой страны. Удивляясь им, как и стране, дерзнувшей когда-то поколебать веру, что скрывала в глубинах и сердцах. Позволяя людям рушить, топтать и предавать забвению, но заставляя и вспоминать. Возвращаться и строить. Потом снова топтать, и снова строить. Оставляя в тайне всякий раз, великий смысл той игры. Она будила в человеке разум, лечила его от помутнения лозунгами и площадями. Учила созидать. Созидать здесь, в России то, что мало интересует остальной мир, утянутый водоворотом разнузданности воли.

Бездна сохраняла на земле место – колыбель поразительной гармонии противоречий – добра и зла, желаний и результатов. Колыбель «загадочности русской души», о которой судачили в баварских кабачках и на берегах Темзы и которую не могли постигнуть далекие от этих просторов люди. Не было у них понимания удивительной щедрости рек, тайги и сопок на горизонтах, щедрости бескорыстия, которую оценивали только чеками и счетами. И подменялись в кабачках вера и память, и начала. И «хлебом единым» был сыт в них человек.

Россыпь мерцала, говоря и вздыхая.

Каждый из друзей думал о своем.

– Да-а-а, – наконец, протянул Бочкарев, – говорят, можно бесконечно смотреть на огонь и бегущую воду. Я бы добавил на звездное небо.

– Ну, я готов и на банкомат, непрерывно выдающий деньги! – засмеялся напарник, оправдывая свое место и роль не только в эти чудные мгновения, но и в жизни друга.

Всю эту историю Самсонов вспомнил, когда однажды утром, в воскресение, побрившись, вышел из ванной. Тишина не удивила его – Людмила предупредила, что уйдет делать прическу, и странное чувство располагать собой как пожелаешь, пусть временно, недолго, тешило надеждой. Это было тем более уместно, что вернулся он вчера непростительно поздно. Более того – Самсонов поймал себя на этой мысли – было даже приятно побыть одному и в тишине. Ведь мужчина, как и все люди, давно смирился с тревогами вокруг, которые лились с экранов, газет, из виртуальных новостей. Но ради справедливости заметим, приятно ему было укрыться и от косых взглядов соседей, лицемерных улыбок, пожеланий доброго утра с лукавым прищуром. И потому даже легкая ностальгия по самому чувству свободы, оставленному в прошлом, когда был холостым, делала утро комфортным и спокойным.

«Удовольствие и временность», – подумал Самсонов и, подойдя к зеркалу трюмо, погладил гладкий подбородок. Отражение говорило одно: годы мои, годы. Хоть не летят еще, но пробуют встать на крыло. Локомотив набирает обороты. А может, сбрасывает? Он наклонился к столешнице. Баночка с изогнутым в улыбке ярлыком будто улыбалась. И за что плата? Ну, сходил раз налево, ну, скребет. Да что ж поделать… все так. Прочь переживания!

Он натужено кашлянул. Однако не проходит. Н-д-а-а. За всё надо платить. И за всякое удовольствие тоже. Вот почему так? Перепил – похмелье. Перекупался – простыл. В любом удовольствии подвох. Может, чрезмерность? Много денег – боишься потерять. Приметишь чего – ан, у другого еще слаще, вкуснее и больше. А чем я хуже? И пошло-поехало… Там не был, того не пробовал… ищешь, хватаешь… но опять ускользает. Не то всё, не то. Мысль становилась навязчивой. А есть ли она? Чистая радость?

«Крем для лица» – прочитал Самсонов на баночке, поворачивая ее в руках. А здесь за что плата? – и ухмыльнулся, пробуя на палец «сливочное» содержимое.

Намеченное произошло секундой позже.

– Хм, крем, удовольствие и годы. Какова разнозначимость! Первый – жидкая субстанция, второе – лишь короткое, неизменно влекущее к себе чувство. И то, и другое убывает. А вот годы-то прибавляются. Однако все исчезнет одновременно – одно убывая, другое прибавляясь. Вот, парадокс. Он всмотрелся в слова на этикетке: «Способствует проникновению кислорода в клетки вашей кожи». И по склонности к анализу проворчал: «Где-то на такой же баночке я читал: «хороший антиоксидант». То есть – антикислород! Это же противоречие! Так препятствовать надо проникновению кислорода или способствовать?! Эх, неучи! Дурачите женщин! У них и так любимая реклама: «Тефаль» думает за вас»! Самим надо думать! А как поймете – начнете выходить замуж! Не за положение или деньги, а за мужчин. Вот где-то там и тогда, исчезает плата за удовольствие И радость не покупная. Хм, неплохо, трезвеешь, дорогой.

Самсонов довольно подмигнул зеркалу.

– А какая плата сегодня? Может, на «стезю»? Опрокинуть? С утра? А свалить всё на «Тефаль»? Ах ты, поросенок!.. «Кот за двери – мыши в пляс» – слова Людмилы впечатали желание обратно.

Молодой человек недовольно одернул халат.

– Вот тебе и вечный спутник удовольствия! Постой, рюмка? Спутник? Или «кот за дверью»? – Самсонов поморщился, всмотрелся в отражение, где левый глаз был правым и наоборот, понимая, что забрел мыслями не туда. «Вчерашнее» бесследно не прошло.

«Тик-так, тик-так»… – отозвалась секундная стрелка настенных часов, одобряя вывод.

Намедни они с Бочкаревым снова «гудели» в пивном баре, во дворах позади «драмтеатра». И снова он начал спьяну приставать к женщинам за столиком рядом. Нет, нет, без особых целей. Бочкарев, как всегда, пытался его урезонить, но соседки парой веселых шуток поддержали порыв, а потом и вовсе пересели к ним. Остаток вечера уже Самсонов поражался способности друга – менять настроение, желания и «табу».

Финал же «праздника» был до удивления знаком всем любителям «оторваться». Но его, финала «знакомые» – оба «тысячеликих» пола неопределенного возраста – точно знали степень дозволенности и те слова оправдания, которые привычно разделяло снисходительное общество. Однако, ни первые, ни вторые так же «привычно» не видели и не хотели видеть попрание других планок и совсем иных степеней. Которые неизменно стучатся и требуют того же, видя снисхождение прежним. Как и случилось далеко-далеко от барных стоек Иркутска, на улицах соседней Украины, где «оторваться» решили покруче. Где стреляли и калечили, также рассчитывая на оправдание и снисходительность. Называя все чаще и чаще могилы «массовыми захоронениями», декларируя «новые» степени дозволенности в деле попрания человечности.

Несчастье же, по мнению «столиков» по всему миру в этот вечер, заключалось в другом – соседям просто не посчастливилось урвать лишний кусок удовольствия, как сегодня им. А вовсе не в страданиях, которые и были результатом такого мнения. Которые уже когда-то и где-то приводили к печальному финалу. Снисходительному обществу претила память о неприятном. Оно не хотело понимать масштабов собственных захоронений, его размаха у привычных «стоек», в умах и «шалостях».

Однако вернемся к нашему персонажу. Ему, в отличие от миллионов, уже «подана рука». Супруг Людмилы уже не боится. Он симпатичен, не так ли? Потому коллега Бочкарева и получил звание «героя», правда, всего лишь романа, что, замечу, предпочтительнее, нежели от власти. Герой не должен страницам ничего. Помните слова пажа? «Если вы героиня романа, вам уже ничего не страшно». Герой же власти обязан последней. Герою в бою обязаны спасенные. Вы сообразили уже цепочку, да, пожалуй, цепь… а, может, оковы? Ведь обязанность – форма страха, чего и так хватает, скажем, Виктору. А потому давайте освободим и его, подарим «бесстрашие» – вот так, запросто, одной строкой. Но не сейчас, а где-нибудь… на набережной. В конце концов, согласитесь – друзья оба классные парни.

Итак, к зеркалу.

Самсонов, придя ночью, знал, что завтра жены не будет, и это преимущество использовал сполна. Сон был крепким. Утром, как мы уже видели, поразмышляв на отвлеченную тему, он слонялся по квартире в ожидании обеда, после которого Бочкарев с Галиной обещали разделить прогулку молодоженов к острову «Юности». Нет, нет, это не метафора – такой остров действительно существует не только в грезах каждого, но и в Иркутске, на Ангаре. Если же читателю таежный город покажется далеким – он ошибается. Этот город очень близок любому, как и размышления людей, живущих в нем.

Но что же Бочкарев? Друг Самсонова, напротив, ворочаясь всю ночь, так и не уснул, мучился. Таков уж был Виктор. Он никогда не планировал «финалов» и загулов – всё происходило само собой. Как никогда не отзывался на приглашения, если компания была незнакома. И терпел незнакомых, точнее незнакомок, только в ситуациях, подобных вчерашней.

Все усилия последние годы Виктор направил на комфортный быт – ясный и размеренный. А главное – предсказуемый. Сторонясь неожиданностей, но полагая, что от некоторых увернуться нельзя, терпел, страдая… как было замечено. Сам же не искал. Однако, жизнь, угадав слабость, поставляла неожиданности, уже не спрашивая.