Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото
Шрифт:
По мере продвижения на юго-запад массивные скалистые отроги Нань-шаня все яснее, все контрастнее вставали перед нашими глазами. Теперь экспедицию отделял от долины Пинь-фаня один лишь высокий хребет, который мы осилили в два перехода. Переночевав в ущельи Фый-гу, мы на целые сутки окунулись в горы. Нижний пояс хребта характеризовался большими скоплениями лёсса, так называемых лёссовых толщ, и вследствие бедности орошения в некоторых местах значительные площади были выжжены палящими лучами солнца. Как флора, так и фауна окрестностей перевала Фын-фый-лин [165] имела сходные черты с таковыми Нань-шаня. Из растений преобладали: репка (Cotyledon fimbriatus [С. firnbriata]), лапчатка, или курильский чай (Potentilla fruticosa et Р. daurica [Р. davurica]), одуванчик (Taraxacum sp.), курослеп (Anaphalis nubigena), астра (Aster sp.), два вида смолевки (Silene repens et S. aprica), затем – резуха (Androsace selten trionalis), шпорник (Delphinium mosoynense), крестовник (Senecio sp.), чертополох (Cirsium segetum), сурепица (Brassica campestris), вшивица, или мытник (Pedicularis sp.), аконит (Aconitum gymnaridrum et A. sp.), мордовник (Echinops Turczaninovi),
165
Подъем на этот перевал с севера крут и имеет всего восемь верст протяжения; спуск же к югу отлогий и растянут на двадцать две версты. (Примеч. П. К. Козлова)
Внешний вид Пиньфанской долины, оживленной системою Чагрын-гола, в нижнем течении [166] именуемого речкою Пинь-фань-хэ, усыпанной разбросанными там и сям пашнями, селениями и стадами скота, очень приветлив и привлекателен. Китайцы, видимо, заботятся о подсадке деревьев, и могучие тополя и ивы служат украшением общего пейзажа.
Речка Чагрын-гол, или Пинь-фан-хэ берет начало из родников, выбегающих от вечно снеговых вершин Кулиан и Лиан-чжу – отстоявших от нашего маршрута к северо-западу в доминирующем к северу выступе Нань-шаня [167] , который здесь образует восточную часть громадной, нигде не прерывающейся горной стены, огораживающей собою все нагорье Тибета к стороне южной Гоби и котловины Таримского бассейна. Эта гигантская ограда, принадлежащая системе Куэн-луня, несет по местностям различные названия и имеет различный физико-географический характер; хотя общий топографический ее склад одинаков на всем или почти на всем протяжении и представляет, подобно тому как для некоторых других хребтов Центральной Азии, только в большем масштабе, полное развитие дикого горного рельефа к стороне наиболее низкого абсолютного поднятия, наоборот, несравненно меньшее распространение тех же горных форм в противоположном склоне на более высокое плато.
166
Одна и та же речка в верхней половине называется Чагрын-гол, в нижней Пинь-фань-хэ или Пиньфанской. (Примеч. П. К. Козлова)
167
Названия Кулиан и Лиан-чжу местным обитателям неизвестны, и на мой вопрос к ним, откуда берет начало Пиньфанская речка, или, что то же самое – Чагрын-гол, сообщили, что из ключей горы Мая-сюэ-шань, отстоящей далеко к северо-западу. (Примеч. П. К. Козлова)
В районе нашего пересечения Чагрын-гола или Пиньфанской речки, по вершинам правого берега, круто опускающегося к воде красными глинами, живописно выделяются постройки двух китайских пагод, или храмов: Тан-тан-мяо и Лун-ван-мяо. В последнем храме, посвященном богу вод, ежегодно возносятся особенно усердные молитвы о ниспослании источника существования – дождя.
По долине реки там и сям произрастают: василистник (Thalictrum minus), перелеска (Anemone rivularis), подмаренник (Galium verum var. leiocarpum [G. verum L.]), полынь (Artemisia sooparia), очанка (Euphrasia Kozlovi [Euphrasia sp.]), Odontites rubra, Myricari germanica и белолозник (Eurotia ceratoides), а по песчаному руслу – ильм (Ulmus pumila), тололь (Populus Simonii), донник (Melilotus suaveolens, M. lupulina [Medicago lupulina]), та же перелеска, другой василистник (Thalictrum petaloideum), кермек (Statiee aurea), Panzeria lanata, Chamaerrhodos sabulosa, Gypsophila, Potentilla и Mentha.
По низинам и отмелям долины речки, в особенности там, где залегала серая галька, экспедиция встретила оригинальных серых куликов – серпоклювов (Ibidorrhynchus struthersi), по соседству с которыми держались серые цапли и зуйки (Aegialites dubia [Charadrius dubius]), а несколько ближе к городу – полевые воробьи, стрижи, вороны, сороки, коршуны и сокол-чеглок (Hypotriochis subbuteo).
Без особого труда мы переправились вброд через речку и остановились лагерем под южною стеною самого города.
Город Пинь-фань основан, как говорят, около трехсот лет тому назад и окружен солидной крепостной стеной, облицованной кирпичом, с округлыми башнями по углам и массивными фланкирующими выступами, увенчанными изящными вычурными беседками по середине каждой стороны крепости. Население города состоит из торгового класса, земледельцев, чинов администрации и гарнизона, в рядах которого есть пехота, кавалерия и артиллерия – всего номинально в количестве пятисот человек; на самом же деле – вдвое меньше. Войска вооружены винтовками различных систем, а артиллерия имеет даже пять медных пушек, перевозимых лошадьми парной запряжки. Вне службы солдаты живут по домам и отправляют свои частные работы, но должны всегда быть готовы по первому требованию явиться к месту назначения. Пинь-фаньцы уверяли нас, что гарнизон сильно нуждается в средствах, так как денежное довольствие властями не высылается.
Время дневки в китайском городе пролетело незаметно; утро прошло в писании письма-отчета профессору Д. Н. Анучину в Москву, а после полудня мы с Четыркиным отправились купаться и в компании подростков-китайчат [168] с наслаждением поплавали и освежились в светлых водах спокойного рукава Чагрын-гола. Торговцы, пронюхав о богатом русском караване, весь день наводняли наш бивак, предлагая хлеб, зелень, дрова и даже бурханов. Золоченые изображения китайских и монгольских божеств расценивались ими очень дорого, в особенности статуэтки красного толка, или староверческие, якобы некогда украденные из монастыря Барун, или Цзун-хита монгольского княжества Алаша.
168
Которые
сначала в страхе было разбежались, но потом снова приблизились. (Примеч. П. К. Козлова)Двадцать второго июля в жаркое душное утро экспедиционный караван оставил Пинь-фань и направился в сторону Синина, избрав кружную западную с незначительными перевалами дорогу. Вообще следует заметить, что в восточном новом для меня пересечении Нань-шаня характер последнего значительно видоизменен в сравнении с его более западным районом, где не только средние, но и окраинные цепи богаты кристаллическими выходами в виде острых вершин, пиков или мощных скал, громоздящихся одна на другую в живописном чарующем глаз величии. Здесь же путешественник сравнительно легко поднимается на вершины перевалов, даже с верблюжьим караваном или в китайской телеге, запряженной лошадьми или мулами, так как везде преобладает лёсс, большей или меньшей мощностью прикрывающий главным образом хан-хайские песчаники, хан-хайские красные отложения и лишь в небольшом количестве известняки или кремнистые сланцы. Колесные дороги глубоко врезаны в лёссовые толщи и бороздят поверхность траншеями, в которых встречным путникам очень трудно, а местами даже и невозможно разъехаться.
Растительность в восточном Нань-шане и в частности в Северо-Тэтунгском хребте довольно жалкая: мы не нашли ни лесов, ни кустарников, ни даже альпийских лугов, о которых мечтали. Постоянные речки и ручьи отсутствовали, и местные жители пользовались исключительно колодцами, глубиною от десяти до пятнадцати саженей [от 20 до 30 м], откуда студеную (от 0,5°С) воду добывали при помощи воротов. Стада утоляли жажду в грязных, застоялых прудах, вырытых исключительно для этой цели.
Путь от Пинь-фаня к Синину довольно оживлен: обнесенные глиняными или каменными стенами селения, пашни и луга тянутся почти непрерывной чередой; благодаря изрядному количеству проезжающих, в ближайших к дороге населенных пунктах возникли настоящие постоялые дворы. Особенно памятно мне одно селение, Син-джан, у перевала Син-джанфолии [169] , с хорошим, по всем правилам заезжим двором; кругом, на всем видимом пространстве, раскинулись по высотам поля, где уже приступали к уборке хлебов (преимущественно пшеницы и ячменя), а среди них красиво выделялась маленькая часовня Нан-нань-мяо, основанная семьсот лет назад подвижником хэшеном и посвященная богу плодородия [170] . С вершины перевала Северо-Тэтунгского хребта виднелись мягкие очертания Южно-Тэтунгских гор, а из-за них массивной стеною выступал хребет Нан-да-шань, простиравшийся вдоль течения правого берега реки Синин-хэ.
169
Перевал «Новой остановки». (Примеч. П. К. Козлова)
170
Этому богу, Гуань-ши-ин-пуцзэ, туземцы молятся перед посевом. (Примеч. П. К. Козлова)
После полудня того же двадцать второго июля во время перехода нас застиг сильный град, вскоре сменившийся дождем; по ущелью побежал мгновенно образовавшийся мутный желтый поток, но очень скоро, с уменьшением дождя, стал убавляться, а с его прекращением – и пересыхать.
Из встречных нам чаще других попадались пешие тангуты и китайцы с женами и детьми, пробиравшиеся в Пинь-фань на заработок; нужда заставляла их проходить десятки верст среди мучительной жары и лёссовой пыли затем, чтобы получить несколько чох в награду за жнитье хлебов. Резкий контраст с этими нищими составляли колымаги и нарядные экипажи зажиточных китайцев, с важностью раскатывавшие в разных направлениях по своим делам. Во время дороги китайцы любят петь, и я не раз с удовольствием прислушивался к оригинальным мотивам, исполненным ими на высоких нотах.
Вскоре за селением Тан-фанза члены экспедиции могли уже различить в отдалении приятную культурную зелень долины Тэтунга, заключенной между горными скатами и ориентированной в прилежащем районе от северо-северо-запада на юго-юго-восток.
Красавец Тэтунг известен мне в нескольких местах своего течения; я знаком с его истоками [171] , знаю его в среднем течении в окрестностях Чортэнтана, где он в своем диком стремительном беге мечется среди хмурых скал, теряясь на дне узкой расщелины, как гигантская стальная змея. «Нигде во всей Центральной Азии, – пишет Н. М. Пржевальский [172] , – не встречали столь очаровательной местности, как по среднему течению Тэтунг-гола. Здесь прекрасные обширные леса с быстротекущими по ним в глубоких ущельях ручьями, роскошные альпийские луга, устланные летом ковром цветов, рядом с дикими, недоступными скалами и голыми каменными осыпями самого верхнего горного пояса, внизу же быстрый, извилистый Тэтунг, который шумно бурлит среди отвесных каменных громад – все это сочетается в таком грандиозном величии, местами в таких дивных, ласкающих взор формах, какие нелегко поддаются описанию. И еще сильнее чувствуется обаятельная прелесть этой чудной природы для путешественника, только что покинувшего утомительно-однообразные, безжизненные равнины Гоби».
171
«Труды экспедиции императорского Русского географического общества по Центральной Азии». Часть II. «Отчет помощника начальника экспедиции П. К. Козлова». (Примеч. П. К. Козлова)
172
«Четвертое путешествие в Центральной Азии», стр. 115. (Примеч. П. К. Козлова)