Тигр, олень, женьшень

Я понял еще одно. Им, конечно, внушали, что Пяктусан — страшное место, где не исключена встреча с маньчжурскими хунхузами или корейскими партизанами, не говоря о тиграх, медведях, волках и прочей напасти. И вот, пожалуйста! Что же должны были испытать сердца беззащитных, отставших от своего отряда женщин? Оценив сцену их глазами, я почувствовал что-то вроде раскаяния и поторопился добавить по-японски:

— Не пугайтесь, я охотник. Здесь неподалеку наша палатка. А вы откуда?

— О-о-о!!! — Думаю, им показалось, что они возвращаются с того света. Все трое заулыбались и затрещали.

Ой, как они испугались! Думали — конец! Они из города Ранана; все давно хотели увидеть знаменитую гору и озеро, попросились пойти с отрядом, но сегодня, на третий день пешего пути, очень устали, присели отдохнуть и вот не заметили, как отстали.

Почему-то захотелось чем-нибудь их порадовать, и я обещал прислать в подарок добытого утром козла. Японки пришли в восторг и посулили взамен разные приправы: сою, мисо, перец, соль, сахар. Несколько раз низко, в пояс, поклонились и, часто оглядываясь, гуськом отправились дальше по тропе.

Вернувшись, я объяснил Василию, как найти козла, которого следует вручить трем японкам, единственным представительницам прекрасного пола в отряде.

Пак вернулся под вечер очень довольный. Фальцетом, жестикулируя, в лицах изображал, как его благодарили, как восхищались красивыми рожками, как ему улыбались, угощали. Разложил кульки с подарками.

Раздавшийся утром выстрел оказался не пустым. Одной шестимиллиметровой пули хватило Шину, чтобы свалить на месте пасшегося на голубице крупного бурого медведя. Наутро решили его разделать и на этом завершить разведку — свежих следов пантачей нигде не обнаружили.

Обдирать жирного зверя нелегко; мы много раз правили ножи о жесткие медвежьи пятки, пока сняли и отскребли тяжелую шкуру. Отделили от печени зеленоватый пузырек желчи. Шин аккуратно вырезал лечащие от ревматизма коленные чашечки. Взяли немного медвежатины — все что могли унести по горам на плечах.

Под конец решили накормить впрок собак. Алексей Петрович отрезал темно-бордовый жирный кусок филе и бросил в сторону распустивших слюни псов:

— Возьми, пиль!

Раздался странный звук, и кусок растаял в воздухе. Любимец Валентина, полукровка черный сеттер Чиф проглотил его на лету. Две другие собаки взяли свои порции, отбежали в сторону, легли и принялись неторопливо есть, а Чиф снова приблизился к Шину и уставился на мясо.

— О, черт, какой жадный, понимаете! — Алексей Петрович сделал ужасающую гримасу, он презирал способного кабанятника за непомерную прожорливость. — На, глотай сколько хочешь, хоть подавись!

Пес невозмутимо и так же стремительно проглотил второй кусок, придвинулся ближе и снова посмотрел в глаза. Я редко видел Шина таким возмущенным. Вне себя он отхватывал от жирной туши кусок за куском и цедил свое любимое ругательство:

— Жри, пока не лопнешь, собачье мясо! Хуже этого нет, понимаете!

Чиф сначала стоял, потом сел. Наконец передние лапы разъехались, он опустился на вздутый живот, но… продолжал глотать. Таким, словно бочка, уже не способным подняться, его и оставили, уверенные, что патологическая жадность неизбежно приведет к завороту кишок. И были несказанно удивлены, когда, все еще несуразно толстый, пес догнал нас на следующий день по следу…

* * *

Запасы провизии подходили к концу. Василия отправили в Андохён за продуктами. Прошло несколько дней, не принесших успеха.

Вечерело. Вся оставшаяся компания сидела у небольшого костра. День опять прошел безрезультатно, хотя все еще затемно рассыпались по склонам и кручам, исходили десятки километров, просмотрели в бинокль все глаза. Шел второй месяц лета, было ясно, что панты перерастают, сезон на исходе. Пожалуй, не столько угнетали материальные соображения, сколько уязвленное самолюбие. Ведь мы не скрывали своих честолюбивых планов и еще задолго до выезда порядочно наболтали. И теперь многочисленные друзья и знакомые, не говоря о родных, ждали от нас победных реляций, а пяктусанский Сан-Син накладывал свое вето.

Настроение, естественно, было подавленное, открывавшаяся с высоты птичьего полета чудесная панорама бескрайних плоскогорий и сам легендарный Пяктусан уже не радовали глаз. Мы с Шином о чем-то беседовали, Юра и Валентин вполголоса мурлыкали одну из любимых песенок:

Люблю тебя, гусар беспутный, Когда ты, словно ураган, Несешься с саблей обнаженной, В крови залит твой доломан!..

Алексей Петрович пошуровал в костре концом обгорелой ветки, подул, прикурил от зардевшегося уголька и, скривившись то ли от дыма, то ли от скрытого раздражения, проворчал:

— Песни, конечно, хорошо, но когда жрать нечего — худо. Я сейчас проверял мешок: чумизы и крошек сухарей, если экономно расходовать, остается на один день, понимаете. Я так предпочитаю: сегодня Васька должен воротиться в зимовье Чу-ёнгама, значил, завтра кому-то надо идти встречать. Новый лагерь он сам не найдет. Давайте тянуть жребий — кому идти.

Старик был прав. Но кому охота тащиться за тридевять земель, спускаться с отвесного обрыва в долину Сунгари, шагать до зимовья, а на следующий день проделать то же в обратном направлении да еще с грузом? Потерять два дня, наломать ноги и плечи. Но — что делать!

Шин по давней, еще дедовской, традиции отломил четыре палочки разной длины, повернулся к нам спиной, зажал в кулаке и обернулся:

— Ну, тяните по одному. Самая длинная идет.

Мы переглянулись. Я вытянул ближайший к себе сучок, ребята выбрали свои, Шин раскрыл ладонь и показал оставшийся. И без примерки стало ясно, что самый длинный — мой. Я чертыхнулся и зашвырнул подальше несчастливую веточку. Но жребий есть жребий, тут споров быть не может. Ребята ехидно хихикали.

Всегда громко храпевший, но спавший вполглаза Шин разбудил, когда на небе еще ярко горели звезды. Все быстро оделись, взяли бинокли и ружья, выползли из палатки. Старый Таза, глядя куда-то на восток, с минуту стоял молча. Потом буркнул: «Ну, я пошел», — ткнул рукой в темноту, зашуршал травой и сразу растаял на фоне ближайших кустов. Юрий фыркнул:

— Кажется, опять видел вещий сон, да боится, как бы не подслушал Сан-Син, решил его обмануть! — Мы уже привыкли к этим чудачествам старика.

Юра и Валентин что-го негромко обсуждали, а мне договариваться было не о чем: знай шагай на запад, пока не доберешься до проклятого спуска в долину реки. Я махнул им рукой и зашагал напрямую.

Начало слегка светать, слева на склоне горы засеребрился шумный, ныряющий под землю водопад, от его близости стало свежо. Я перешел сухое русло, выбрался на широкую поляну, начал пересекать и ее. Первые лучи еще невидимого солнца осветили далекие вершины, бросили рассеянный свет на луг. И вдруг впереди, в поникшей под крупной росой траве, поперек пролегла темная стежка. След! Судя по наклону травы кто-то вышел из тайги и направился вверх на гольцы. Но кто? Медведи, охотники, а может быть, хунхузы? Или?..