Тихая ночь

Мими и ее спутники были здесь не единственными гостями. Оранжевый свет, лившийся из конюшен и сараев, брошенные снаружи повозки и коляски свидетельствовали о том, что о графе и его знаменитом гостеприимстве вспомнили и другие: родственники, знакомые или просто страдальцы, которых случайно прибило к этому берегу.

Дворецкий открыл двери особняка и, не узнав Мими, встретил ее обычным вежливым взглядом, заставив молодую женщину впервые задуматься о том, как изменила их дорога. В роскошном зеркале мелькнула грязная, мрачная крестьянка, в которую она превратилась: норковое манто, используемое в качестве поддевки, терялось под огромным пальто; темные волосы, обычно вившиеся блестящими кудрями, торчали из-под видавшей виды меховой шапки сальными клоками. Пока дворецкий извинялся за то, что не узнал гостью, на пороге появился граф.

— Дитя мое, слава Богу, ты здесь! Я волновался о тебе с тех пор, как получил письмо от твоих родителей, сообщавшее, что ты все еще была дома, когда началось наступление. Проходи же! Проходи! Хальдер, скорее, скажите моей супруге, что прибыла графиня фон Гедов и ей немедленно требуется ванна и ужин. Немедленно! И не забудьте о ее друзьях: проводите их в дом и найдите для них горячей еды. Обогрейте их. У камина. Пойдемте. Леди и джентльмены, пожалуйста, потеснитесь, освободите немного места для наших новых гостей.

Когда Мими и ее спутников провели в роскошный холл, украшенный изящными золотыми листьями и фресками с пасторальными сюжетами в стиле ancien r'egime^[61], они поняли, что дом уже до отказа наполнен людьми. Камин попал в окружение толпы, недавно прибывшие протискивались как можно ближе к огню, чтобы впитать его тепло. Те, кто уже согрелся, устраивались на полу семейными группками и забывались сном.

У спутников Мими не было сил бороться за место у огня, они как стояли, так и повалились на пол, не позаботившись даже о том, чтобы подложить что-нибудь под головы, прежде чем закрыть глаза и уснуть.

Смертельная усталость и долг требовали, чтобы Мими присоединилась к ним, но, не желая слушать никаких возражений, дворецкий повел ее в будуар графини. Он с брезгливостью и недовольством пробирался сквозь груды вещей, которые казались ему явно лишними во владениях хозяина.

Графиня ухаживала за двумя больными детьми, лежавшими на кровати в ее гардеробной. Она делала им компрессы из влажных фланелевых тряпок. Увидев Мими, женщина отставила миску с водой, и ее напудренное лицо осветилось удовольствием, облегчением и любовью: она, как и муж, узнавала в молодой графине фон Гедов свою покойную дочь, а потому встретила ее с материнским теплом.

Мими раздели, выкупали и уложили в кровать, а она, морально и физически истощенная, наблюдала за этим как будто со стороны, не имея ни сил, ни желания сопротивляться.

Прошло двадцать четыре часа, прежде чем она проснулась, голодная и вялая после сна, но окрепшая. Накинув халат хозяйки замки поверх пропахшей нафталином одежды, Мими пошла по коридорам из тел и пожитков и пробралась мимо сгрудившихся кучками семей в холл, где вокруг камина собиралась толпа. Всеобщее внимание было приковано к вертелу, на котором зажаривали двух свиней. Жир сочился в огонь, и тот алчно вспыхивал навстречу каждой капле. Глаза пожирали кипящую плоть, ноздри подрагивали от запаха жареного, наполнявшего холл и переливавшегося дальше, в следующую комнату.

Из огромного чана разливали суп. Его ели в каждом углу, глядя куда-то вдаль, упиваясь тем, как живительный бальзам проникает в самую душу, заставляя снова почувствовать себя человеком, возвращая чувство собственного достоинства; теперь они были не просто животными, одержимыми мыслями о тепле и пище.

Спутники Мими устроились под лестницей. Герр Райнхарт опять уснул, не выпуская из рук эмалированной кружки, до половины наполненной супом; Реммеры не отрывали голодных взглядов от камина, а крестьянка с остервенением перебирала остатки своих земных сокровищ.

Разыскав графа, Мими с тревогой заметила следы усталости на его старом лице и поняла, что заботы о такой уйме голодных ртов не проходят для него бесследно. Покрасневшие глаза выдавали, что он не спал несколько дней. На графе была старомодная форма, в которой Мими никогда не видела его прежде. Несмотря на внешнее сходство с Бисмарком, он был убежденным гражданским и весь год носил сюртук и сорочку с высоким воротом.

Граф отвел Мими к себе в кабинет — оазис уединения посреди здания, которое теперь превратилось в общежитие, — усадил ее в кресло и отправился на поиски еды и своей жены.

Супруги наблюдали за тем, как Мими уплетает сосиску с кислой капустой, тихонько раскачиваясь и закрывая глаза от удовольствия. Они тоже перекусили, чтобы восстановить силы для разговора. Мими рассказала о своем путешествии, о Максе фон Шайлдитсе, о Бреслау и об Эрике. Старики слушали ее молча, размышляя над неизбежным концом того света, который они знали. Графиня держала Мими за руку, когда та описывала ужасы дороги.

Не успев договорить, Мими поняла, что фон Пуллендорфов не особенно впечатляет ее рассказ и что гостеприимство обрушило на их головы бессчетное множество похожих историй о скитаниях и муках. Слишком вежливые, чтобы показать это, они внимательно слушали, но Мими заметила, что внимание графа занято другим: он что-то обдумывал, выискивая неуловимое разрешение какой-то дилеммы. Мими закончила рассказ и посмотрела на старого графа, крутившего обручальное кольцо, будто четки. Она наклонилась к нему, назвала по-семейному «дядей», и ее тревожный взгляд заставил его нервные руки замереть.

— Тебе, наверное, странно видеть на мне эту форму, милая. Она долгие годы висела в гардеробе и извлекалась на свет только ради встреч с бывшими однополчанами. Сейчас она сидит немного плотнее, чем следует, — граф печально улыбнулся, — но другого нам, бедным старикам, пополнившим ряды фольксштурма, не дано. «Народная армия». Какое нелепое название для кучки калек, детей и мужчин, которые уже настолько одряхлели, что едва ли способны поднять винтовку. Поскольку я сделал головокружительную военную карьеру и дослужился до капитана, да к тому же имел огромное несчастье в прошлой войне сражаться с русскими при Танненберге^[62], меня сделали местным командующим фольксштурма и комендантом города. Только что мне доставили приказ. Мы должны присоединиться к регулярной армии (или к тому, что от нее осталось) и защищать вместе с ней главный железнодорожный мост через Нису. Чем, спросил я их? Двумя противотанковыми гранатометами «Панцерфауст», маузеровскими винтовками, которые устарели еще в кайзеровские времена, и всего несколькими десятками патронов? Нам пообещали автоматические пистолеты и минометы — но пока что это только обещания. У моего заместителя рак, а двоим из моих так называемых бойцов всего по четырнадцать лет — они близнецы и до сих пор поют дискантом в церковном хоре. Подготовка? Маршировки и нацистские салюты — больше ничего. Если выполним приказ, то станем пушечным мясом, а если не выполним, нас убьет рьяный тупоголовый коротышка, которого назначили местным крайсляйтером^[63]. Я старый человек и прожил хорошую жизнь… — Он протянул руку и стиснул ладонь жены. — Но эти мальчики? Сомневаюсь, что мне хватит духу. Не может же мой долг заключаться в том, чтобы подставить их всех под пули? Ради чего? Чтобы война закончилась минутой позже? Как мне их защитить? Я слишком изнурен, чтобы ясно мыслить; слишком стар; слишком напуган, если быть откровенным. Что мне делать?

Осознав, что старый граф просит у нее совета, Мими удивленно подняла глаза. Фон Пуллендорф всегда служил ей образцом решительности, отеческой мудрости и умения распоряжаться властью. Но она понимала, что возраст толкает его на поиски кого-то, кому можно передать эстафету ответственности. Вот что значит взрослеть, промелькнуло в голове у Мими: теперь жизни этих мужчин и мальчишек в ее руках. Она задумалась, вспоминая дорогу, которая привела ее в Пуллендорф, погребальный мрак устланного мхом леса, безмолвный, неподвижный и непроницаемый. Мими удивилась собственной уверенности, осознав, что за последние две недели уже много раз выбирала между жизнью и смертью и сейчас перед ней всего лишь очередной выбор, причем не последний. Она твердой рукой переняла эстафету, и отвага в ее голосе заставила пожилую чету с гордостью и интересом вслушаться в ее слова.

— Вам нужно идти. Оставаться здесь — не выход. Я видела, как полевая жандармерия расправляется с дезертирами и даже с беднягами, которые не туда подали документы или отстали от подразделения. Жандармы любят свою работу, и, поверьте, в их лексиконе нет слова «милосердие». Важно, как вы будете действовать потом. Я не солдат, но даже я вижу, что лес по обе стороны дороги — непроходимое препятствие для любой техники. Думаю, русские не станут без крайней необходимости отклоняться от дороги. Если вам хватит сил перебирать ногами, пока их авангард не прорвется на главную путевую артерию и железнодорожную колею, а потом не растворится в зарослях леса, у вас появится шанс выжить. Держитесь вместе, чтобы отбиваться от тыловых отрядов, пока не вернетесь сюда и не переоденетесь в гражданское. Среди ваших людей должен найтись кто-то, кто помнит лесные тропы. Послушать меня — все просто, да? Что я знаю о войне?