Тихая ночь

Колени подруг подкосились от внезапного истощения. Они вместе повалились в исходившую паром грязь, подставив воде обожженные, черные от смолы ноги. Брызги сыпались им на пальто, а над головой расцветал огненный полог.

Несмотря на шум — воющий тенор, свистящие рыдания которого то разрастались, то затухали, — они уснули.

12

Франция

Монтрёй. Весна 1941 года

Дни становились длиннее и несли с собой перемены. Погода улучшилась, и вылетов стало больше. Случалось, Адаму Колю всю неделю приходилось по вечерам облачаться в летный комбинезон и отправляться к промышленному центру Англии; иногда с целым эскадроном, но чаще в одиночку. Он летел вдоль одного радиолуча до пересечения с другим, где и сбрасывал бомбы; теоретически на заводы и склады, но при таком неточном методе бомбардировок его груз вполне мог упасть на жилые кварталы. Город гасил огни. Только пожары, оставленные предыдущими рейдами, позволяли бить по подсвеченной цели — но вместе с ними появлялись ночные истребители, зенитная пальба и повышенный риск потерпеть катастрофу.

Когда из-за погоды или по графику дежурств Адаму выпадал свободный вечер, поздние закаты мешали ему вернуться к домашней рутине, которая установилась между ним и Мари-Луиз: задернутые шторы дали бы повод для пересудов, а открытое миру окно не вязалось с интимными минутами у камина, которых и он, и она приучились ждать с удовольствием. Вместо этого они стали будто бы ненароком — не договариваясь об этом открыто, — встречаться на лестнице. Мари-Луиз садилась на четвертую ступеньку, а немец — на стул у подножья, лицом к ней. Он завтракал, и они разговаривали — в основном по-французски, но все чаще переходили на немецкий. В арсенале Мари-Луиз были только отдельные слова, но она старалась, а над ошибками они вместе по-дружески смеялись. Мари-Луиз обладала врожденной способностью к языкам, и вскоре они уже переходили с французского на немецкий и наоборот, даже не замечая этого. Поиски немецкого эквивалента слову «пролеска» подтолкнули Адама к первому шагу.

— Я хотел бы погулять в лесу и посмотреть на них; возможно, в эти выходные, потому что погода обещает быть хорошей. У меня есть в запасе увольнительные. Я… я тут подумал, а не смогли бы вы пойти со мной?

Мари-Луиз изумленно посмотрела на него. Он торопливо продолжал:

— Не в здешние леса, разумеется. Это невозможно, и я бы никогда такого не предложил. Я планировал съездить в Руан на два дня, и если бы вы согласились отправиться вместе со мной — мы бы, конечно, остановились в разных гостиницах, — это доставило бы мне огромную радость.

Мари-Луиз почувствовала, что краснеет, и принялась от волнения теребить обручальное кольцо.

— Это невозможно. Вы сами знаете. Если француженку увидят с немцем, то… то в нее, вероятно, будут плевать… или того хуже. Это невозможно. И не уговаривайте меня. Прошу.

Адам наблюдал за тем, как сумятица мыслей отражается в ее лице, и с нежностью убеждался, что она неспособна лгать.

— Вы правы. И я бы не стал вам этого предлагать. Но что, если в Руан поедут француз и француженка? Или немец и немка? Это будет проблемой?

Мари-Луиз подняла на него озадаченный взгляд.

— Я ведь не всегда ношу эту форму. А вы хорошо говорите по-немецки — по крайней мере, достаточно хорошо, чтобы французы не заметили разницы. Пожалуйста, я не вижу в этом ничего дурного.

Мари-Луиз смотрела на Адама, силясь прочесть его мысли. Она всем существом ощущала опасность этого прорыва на новую территорию, но вместе с тем — какое-то незнакомое волнение, приятно щекотавшее нервы, и риск, манивший удовольствием.

— Но что, если меня увидят?

— Кто? И даже если увидят, то только вас в обществе друга, быть может, кузена. Да, отличная версия: кузен из Эльзаса или коллега-учитель. В конце концов, я всего лишь предлагаю немного погулять, полюбоваться местными достопримечательностями и, быть может, пообедать или поужинать вместе, если вы пожелаете ко мне присоединиться. Я… я скучаю по нашим беседам, не буду этого скрывать. Не ждал, что посреди войны мне посчастливиться завести такую дружбу. Разве это плохо?

Мари-Луиз неуверенно улыбнулась ему.

— Нет. Вовсе нет. Но могу ручаться, что больше никто не посмотрит на это под таким углом. Согласны? Никто.

Она колебалась, постукивая двумя пальцами по надутым губам и внимательно изучая пол. Не поднимая глаз, Мари-Луиз стала гладить закрытые юбкой ноги от бедер к коленям, набираясь решимости.

— Когда?

— Я получу увольнительную на этих выходных. И прогноз погоды хороший.

— И пролески будут в самом расцвете?

— Непременно.

— Тогда я хочу, чтобы вы мне их показали.

* * *

Как и обещал Адам, было тепло. Солнце в конце апреля ласково пригревало, но в утренней тени, которую отбрасывал западный фасад Руанского собора, воздух все еще был прохладным. Вытянув шею, Мари-Луиз разглядывала окно-розетку, дивясь замысловатой ажурной работе и мерцанию стекла. Легкий ветерок теребил брезент тележки с открытками. Мари-Луиз не узнала Адама, когда он подошел. Перед ней стоял мужчина в костюме и фетровой шляпе, которую он снял, кланяясь, и изысканным движением поцеловал ей руку.

— Enchant'e, mademoiselle^[79]. Вы бывали в Руане прежде?

Он расплылся в заразительной улыбке.

— Однажды. Но такой город не может наскучить, верно?

Мари-Луиз окинула взглядом готический каменный водопад, увенчанный нимбом утреннего солнца. Пока они стояли, как пилигримы, благоговея перед творением рук человеческих во славу Бога и насыщаясь нектаром утра, стая голубей обрушилась из рассветного сияния на камень и мелкими бусинками раскатилась по щелям за воздетыми руками святых, навеки замерших в акте благословения.

— Здесь похоронен Ричард Львиное Сердце; по крайней мере, так написано в моем путеводителе. А вон там, — Адам повернулся и указал на пятачок за их спинами, — сожгли Жанну д’Арк.

Знакомая тень омрачила улыбку Мари-Луиз.

— Какая ужасная смерть…

Адам подставил ей руку.

— Не желаете чего-нибудь выпить, mademoiselle?

Мари-Луиз оперлась на его локоть, и они зашагали через площадь в сторону кафе, щеголявшего летними красками ярких зонтов и клетчатых скатертей. Единственным намеком на то, что этот чудесный весенний день распускается в военное время, были три солдата — тоже туристы, самодовольно заказывающие зеленый перно^[80], на что французский официант взирал с традиционным презрением.