Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека(Повесть)

Алеша раздобыл большой моток бечевки, и секунданты замотали дуэлянтам руки так, что они превратились в серые шары.

У Алешкиного отца в театре играют разные старые трагедии и вообще пьесы. Алешка ходит смотреть и все знает про настоящие обычаи и правила дуэлей. Он, наверное, рассказал Ваньке как надо.

Юрка пришел на дуэль веселый. Алька мрачный. Ванька палкой выскреб на площадке у обрыва длинную черту-барьер. Распорядился, чтобы Алешка осмотрел перчатки у противников; значит, у Юрки, нет ли в перчатке твердых, тяжелых предметов, а сам пощупал Алькины перчатки. Потом велел дуэлянтам встать на одно колено, поднять правые руки и повторить за ним клятву:

— Я выхожу на смертный бой. Буду биться честно и щадить побежденного.

После клятвы заставил противников пожать друг другу руки. Они не могли это сделать, только ткнулись веревочными лапами. Развел их на десять шагов, повернул навстречу и скомандовал:

— Приготовиться! К барьеру!

Бой был страшный. Стук, будто на риге цепами молотят. Только недолго. Ванька закричал:

— Стоп! Кровь!

Это у Юрки закапала кровь из носа. Алешка стал оттаскивать Альку, и оказывается, у того тоже пошла кровь из губы. Ванька громко и торжественно объявил:

— Ничья!

Тут все смешалось. Юрка заорал: «Мы еще посмотрим!»— бросился на Альку и повалился вместе с ним на траву. Мишка неожиданно кинулся на Юрку и стал кусать ему спину. Я схватил Мишку за ноги, чтобы оттащить, и мы сцепились. Я честно дрался, а он все время кусался. Алешка бросился разнимать дуэлянтов и нечаянно ударил Юру. Ванька заревел: «Секундантам нельзя» и стукнул Алешку по голове, и они задрались. Так начался общий бой.

Наточка из Лоцманского подбежала, заткнула пальцами уши и завизжала протяжно, как пароход в тумане:

— И-ии-ии-и!.. — Без конца.

Никто, конечно, не услышал, что Нинка с дерева давно уже кричит «Вендетта!» — заметила, что бегут Кира и Гали-Нинина мама. Муська, конечно, наябедничала от страха.

Всех повели к балкону Большого дома. Наточка из Лоцманского убежала. Пришли взрослые: наша мама, Альки-Мишкина, Гали-Нинина и еще какие-то гости, в общем, все-все. Страшно нас ругали. Громче всех кричала Кира:

— Не строжите, все нянничаетесь! Я свою Надьку, что не так, чуть нагрезит — кров с попки. — И все перечисляла: — Чашку разбила — кров с попки, платье замарала — кров с попки. — Нам было страшно смешно, особенно, что не «кровь», а «кров».

Ругали, ругали, наконец вышла бабушка. Она низенькая, круглая, голос писклявый, еще Кира говорит, скупущая как черт, и все ее боятся. Только и слышно: бабушка не велела, бабушка не позволяет, бабушка узнает. В общем, главная взрослая. Юрка скосил губы, шепчет мне:

— Сейчас про штаны скажет.

Бабушка подождала, когда все стихли, и пропищала:

— Ну и ну! Устроили битву русских с кабардинцами! Поди, и штаны порвали. Вы, мамаши, сами разберитесь. Надо наказать как следует, чтобы помнили.

Сказала и ушла с балкона в комнаты. Мамы поговорили, пошептались и решили: сегодня без обеда и три дня без сладкого, всем.

Юрка спросил:

— И молока не дадите?

— И молока не получите.

Удивительные эти взрослые! Каждый день заставляют пить молоко, говорят, что, если не пить, будем слабые и заболеем, а тут выходит, что нас и не жалко. Ну и пусть. Не надо нам ихнего молока.

Сливочная мышь

Страшно хотелось есть. Всегда хочется, если нельзя. Чтобы взрослые над нами не смеялись, мы не пошли домой, забрались на поленницу дров у бани. Было скучно.

Алька рассказал, как он на масленице съел сорок два блина со сметаной и икрой. Мог бы еще больше, сметаны не хватило. Он говорил и так облизывал губы, будто ел блины. Алешка рассказал, что в прошлое воскресенье у них был воздушный пирог с черносливом. Все начали вспоминать разные вкусные кушанья. Ванька Моряк сказал, что все это ерунда, — ничего нет лучше щей с солониной, флотских ржаных сухарей и чарки рома.

В это время совсем близко, снизу из крапивы, послышался знакомый противный скрип: «Если примите играть, сбегаю домой, принесу еду». Это говорил Сережка… Как только он не пожегся в крапиве! Алька хотел кинуть что-нибудь в крапиву для страха. Юрка не дал: ему, наверное, больше всех хотелось есть. Он всегда хочет есть. Мама говорит, что он растет. Юрка сказал:

— Пусть принесет. Можно взять играть. Шут с ним.

Сережка не вылезал пока из крапивы, скрипел оттуда:

— Дайте сначала честное слово, что возьмете и не будете прогонять и драться.

Юрка пошептался с Алькой и крикнул вниз, в крапиву:

— Честный слон!

Сережка не вышел, даже хихикнул, прокричал:

— Знаю! Знаю! Так нельзя. Ты сказал: «Честный слон». Скажи по-настоящему.

Юрке и Альке — он тоже, наверное, растет — очень хотелось есть, и они хором ответили:

— Честное слово, будем играть вместе.

Сережка скоро принес целый каравай пеклеванного и всем по два куска сахара. Алька вытащил из ножен настоящий финский «пукко». Он у него всегда на поясе, даже когда Алька в одних трусах. Страшно гордится этим ножиком и говорит, что носит его для самообороны. Интересно, от кого?

Мы съели пеклеванный всухомятку. Галя сказала:

— Пить хочется. Пойдемте к речке.

Юрка свистнул:

— Буду я воду пить. Пошли за мной — я знаю.

Все согласились и пошли за Юркой, хотя не сразу поняли, куда, и только потом сообразили.

В Большой дом зашли с черного хода, будто идем играть к Альке и Алешке. Сами пробрались по черной лестнице на чердак. Там было страшно жарко под железной крышей и висели тысячи сухих березовых веников. Они всегда там висят, не знаю, зачем. Стали совсем сухие, шуршат и пахнут баней и осенью. Через крышные дырки пробиваются узкие солнечные лучи, и в них крутятся пылинки, миллионы, наверно. Доски на чердаке положены кое-как и бухают под ногами, как гром. В конце чердака доски кончаются и там внизу тети Зинина кладовая. В кладовой на полке банки, горшки и всякая всячина. Юрка нашел на чердаке старый гамак, привязал его к балке, и мы, цепляясь ногами и руками за веревочные петли, спустились вниз.

Юрка нюхал или осторожно пробовал пальцем, что в горшках, и нашел сливки. Мы сели на пол и по очереди, прямо через край, пили сливки. Вкусно!

В горшке оставалось на самом донышке, и вдруг Муська закричала:

— Что это?

На дне лежало что-то маленькое, темное. Нинка окунула пальцы в сливки и вытащила утоплую мышь. Всем стало противно. Один Юрка храбрился и в конце концов решил:

— Очень хорошо! Теперь нам не попадет за сливки. Это она их выпила. Положите набок горшок там, где он стоял, и на крайчик головой внутрь кладите мышь. Будто пила и захлебнулась. Вот так. Теперь пошли.