Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека(Повесть)

Мы все сидели в сирени, боялись выйти и были рады, когда Егор расторговался, захлопнул ящик, задвинул толстый железный засов, взял вожжи и пошел рядом, чтобы вывести телегу за ворота. Ваське не хотелось уходить без наших подарков, он все поворачивал голову и два раза заржал. У палисадника Егор нагнулся и взял из травы что-то белое, повертел в руках и спрятал в карман. Я узнал одного из наших бумажных голубей, пущенных с чердака.

Когда мы подходили к балкону, маркизы были спущены. По голосам было понятно, что там все или почти все мамы. Видна была только Сережкина мама. Она вся кружевная: и на голове, и на рукавах, и на широкой юбке — вся, как в перьях. Совсем курица, клушка и квохчет куриным голосом, все одно и то же. И тут мы услышали:

— Не удивляйтесь, у них переходный возраст.

Значит, что и у меня и у Юрки, у всех одинаковый. Ну и пусть.

Гали-Нинина мама ответила:

— Конечно. И в конце концов все это так по-детски безобидно — дуэль на кулачках. Ничего особенного, плохого они не делают.

Все мамы согласились.

Стражники

Очень рано Муська заскулила на своей кровати:

— Я не хочу просыпаться… Я не хочу наказываться… Зачем мы пили сливки? Будут наказывать… опять…

И конечно, захныкала. Такая плакса!

Я тоже страшно не хотел наказываться, но все равно надо было вставать, и хотелось завтракать. Знал, что мама объявит наказание после завтрака, будет говорить строгим голосом и Кира припрется из кухни, примется поучать и повторять свое дурацкое «кров с попки».

Я вскочил, выбежал на крыльцо, постучал погромче хвостиком умывальника, чтобы слышала Кира и не наябедничала: «Как он моется — нос смочит, и все». Вымылся не очень хорошо и решил на этот раз не чистить зубы — и без них тошно, — смочил щетку, тоже чтобы Кира не нашпионила. Тут пришел сверху Юрка и спросил:

— Ну?

Я ответил, что еще ничего не знаю, и мы вместе пошли в столовую. На столе все было приготовлено. Мамы и Киры не было. Юрка от удивления свистнул. Мы поскорее все съели, Муськи не дождались и вылетели на улицу. Алешка и Ванька Моряк нас ждали.

У кухонного крыльца Большого дома собралась масса людей и все наши мамы. Неподалеку от крыльца к столбам беседки были привязаны три верховые лошади. Очень высокая гнедая и две поменьше чалые, все страшно тощие. На песчаной, чисто подметенной дорожке, откуда бабушка даже кур гонит, черные дырки от подков и кучи конского навоза. Мы с Юркой подошли поближе. На боку у гнедой знаки — подкова и восьмерка. Нам захотелось посмотреть, какие знаки у чалых, но не вышло: гнедой заметил нас, прижал уши и оскалил зубы.

Взрослые, задрав головы, смотрели на крышу, и мы, конечно, стали смотреть. Там ничего не было видно довольно долго, потом из слухового окна показались два черных сапога со шпорами, стали болтаться в воздухе и удлиняться в грязноватые штаны с красными лампасами. На крышу с трудом выполз солдат в белой гимнастерке с погонами и в фуражке без козырька. За ним, также вперед ногами, выполз второй. У обоих револьверные кобуры и от них на шею красные шнуры.

Все взрослые зашелестели:

— Стражники! Стражники! Ищут! Что ищут?

Стражники гремели сапожищами по крыше, как слоны. Мы, все ребята, залезли в толпу послушать, что говорят. Я подкрался к своей маме. Открыто подойти нельзя, сразу: «Идите играйте, нечего вам тут делать».

Рядом с нашей мамой стояла Гали-Нинина, сказала:

— Маруся! Хорошо, что Петя и Коля уехали.

Наша мама замотала головой и приложила палец к губам.

— Надо уметь приятелей подбирать, — проквохтала Сережкина мама, — а не бог знает кого.

Самый громкий голос у Киры, прямо гремит, всем объясняет, всем рассказывает:

— Воспитание называется. С малолетства надо начинать, не теперь, когда у Николая Васильевича лысина считай во всю голову. Я свою Надьку так… Раз мне не сказала, в дождь новы баретки обула, взад-назад в лавку бегала, ботинки аредом пошли. Плачет не плачет — кров с попки.

— Заберут, обязательно заберут, — сказал мужской голос.

— Кого заберут?

— Найдут.

— Изгваздают они там белые рубашки, — хихикнула старушка, — сойдут с чердака, как черти из трубы.

— Чтоб они с крыши свалились, фараоны проклятые, — всхлипнула Анна-прачка и закрыла рот платком.

Стражники спустились вниз и ходили вокруг дома, что-то искали в траве.

Юрка куда-то пропал, а мы втроем ушли в дальние сиреневые кусты. Там у девчонок кукольный дом — столик и чурбанчики — стулья. Мы расселись, стали думать, что получается.

— Ты знаешь, про кого она «приятелей подбирать». Я-то знаю! — заявил Ванька Моряк.

— Про Кота и Антона. Помнишь, знакомые дяди Пети, студенты?

Я вспомнил. Еще когда сирень цвела, приезжали из города и неделю жили в Большом доме два студента в мундирах. Кот — широкоплечий, тонконогий и черный. Антон весь толстый, белесый, и ресницы белые.

Они все время о чем-то спорили и во время обеда. Даже когда приходили из Лоцманского учительница Катя и очень красивая, похожая на цыганку, с большими висюльками в ушах, Груня. Переставали спорить, только когда надо было петь. Играли на гитарах, Катя и Кот пели. После играли на поле возле дома в золотые ворота и в лес ходили. Нас с собой не брали, отгоняли даже Юрку и Альку. Я вспомнил и спросил:

— Сережкина мама сказала: «Подбирать не бог знает кого», значит, плохих. Почему Кот и Антон плохие?

— Ребята! Может быть, знаю, — таинственным голосом сказал Алешка Артист. — Я слышал, как Гали-Нинина мама говорила вашей маме, что Антон и Кот под надзором полиции и это может скомпо… скомпро… в общем, как-то сментировать Петю, значит, дядьку Петю. Может быть, это нехорошо?

Мы тоже не знали.

Мы решили посмотреть, что делает бабушка. Подкрались под сиренью к кухонным окнам и встали на карнизик. Алешке хорошо: он высокий. Меня подсадил Ванька, я вцепился пальцами в подоконник, подтянулся и для ноги нашел упор — большой гвоздь.

В кухне за столом сидели бабушка и урядник. У плиты что-то делали тетя Зина и Анна-прачка! На столе — бутылка, огурцы, стакан, хлеб, ветчина. Бабушка в двухэтажном лиловом платье с буфами. Это плечи такие, как подушки. На голове у бабушки круглый платок из белых кружев. Все знают, что она прячет лысину, а она говорит, что носит наколку потому, что не успевает причесываться, говорит: «Все дела, дела и никто по-настоящему мне не помогает».

Урядника мы знаем. Чаще всего видим на футболе — прохаживается за рядами зрителей, заложив руки за спину. На поле не смотрит, даже если все заорут при красивом голе. По деревне ездит или верхом на тощем гнедом мерине, или на нем же, запряженном в двуколку. Строго поглядывает по сторонам. Лицо смуглое, длинное, глаза хитрющие и большие черные усы. Мама смеется, что у нашего урядника усы-барометр: если кончики торчком вверх, — значит, ясно, в стороны — переменно, вниз — дождь.