Тихий дом

Случилось это в Родительскую субботу, когда я зашел в церковь, подал записки "о упокоении" и встал у канунника с горящими свечами. Вокруг сновали женщины с хрустящими пакетами подношений, что-то делили, рассовывали по сумкам, толкались прихожане с пучками свечей, кто-то рядом заплакал, поминая недавно умершего. Я же вспомнил как бабушка всегда спокойно относилась к бедам и несчастьям и все время благодарила Бога за то, что она жива, способна работать, воспитывать внука и радоваться каждому дню нашей непростой жизни. Я отключился от внешней суеты, несколько раз пропел вместе с хором "упокой, Господи, души усопших раб Твоих", помянул бабушку и тех, которые не дожили до этого дня - и тут на меня сошел светлый покой, словно бабушка ожила, подошла, обняла и утешила непутевого внука. Из храма вышел в ту поминальную субботу спокойным и будто выздоровевшим после болезни. Ничего не болело - ни тело, ни душа - так случалось от укола мощной дозы анальгетика. Небо очистилось от серой дымки, просинело, засияло веселое солнце, зачирикали птицы, от карусели раздался детский смех. С той минуты я понял, что Бог не оставил меня, несмотря на то, что я Его оставил; по молитвам бабушки прощен и принят обратно в Отчий церковный дом.

Дальше все случилось как бы само собой, я просто дал согласие на передачу фирмы под внешнее управление, подписал пачку документов, освободил кабинет, дом - и уехал в наш родной старый дом.

Как со дна моря, из бирюзовой тишины, пронизанной солнечными лучами, всплыл на поверхность, потряс головой, оглянулся и обнаружил себя на кухне за старым дубовым столом с клеенкой. Рядом у плиты варил кофе Никита. Дед разобрал машинку и вышел во двор - "в домино партеечку сгонять". Заметив моё "всплытие" и возвращение в социум, Никита задал вопрос по теме:

– Расскажи, Андрей, как ты жил загородом? Только так, чтобы с деталями, в красках.

– Материально - вполне комфортно и сытно.

Первое паломничество

Однажды в далеком детстве, когда я еще не растерял наивность и чистоту, мне довелось пережить несколько счастливых дней. В те времена бабушка еще остерегалась открыто посещать церковь, но каждый месяц куда-то уезжала на два дня и возвращалась какой-то особенной - улыбалась и говорила мягко. Когда мне исполнилось десять лет, она взяла меня в свое таинственное путешествие. Поначалу все складывалось довольно обыденно и даже печально. Я сидел в купе старого дребезжащего поезда у пыльного окна и, томимый щемящей тоской, наблюдал за косыми струями дождя, секущими глянцевый асфальт, рыжие крыши домов, пустые поля и черные леса. Бабушка принесла чай, разложила на столике пирожки, заставила поесть и уложила спать. Разбудила меня вечером, я глянул в окно, там плыла неуютная серая муть, падали все те же струи дождя. Поезд остановился, вышли мы на платформу и зашагали, огибая лужи, в сторону единственного фонаря. Дождь пошел на убыль, и когда мы вошли в круг света, на остановке автобуса с единственной скамейкой, совсем прекратился. Бабушка сказала что-то вроде: "Я же обещала, что дождик закончится! Здесь всё не так, как у нас".

На остановке появились люди. Они выходили из темноты, устраивались на скамейке, а когда свободные сидячие места закончились, становились в угол бетонного сооружения. Наконец, пыхтя и ворча, подъехал ПАЗик с черной полосой вдоль всего корпуса и принял нас на борт. Дверь за последним пассажиром со скрипом задвинулась, но свет в салоне не погас, может для того, чтобы легче было собирать деньги за проезд. Одна голосистая тетечка в красном платке, телогрейке и резиновых сапогах по-свойски спросила водителя:

– Юрк, почему на этом приехал?

– Рейсовый, ну его, встал на ремонт, а этот, вишь ли, сделал свое дело, ну и бригадир, чтоб ему, выписал наряд, подобрать, эхма, пассажиров с поезда, нутк...

Мне стало не по себе. Я понял, что значит черному автобусу "сделать свое дело", и с опаской глянул назад, где обычно устанавливают деревянный ящик с желтым холодным телом. Понюхал воздух, но ничего кроме бензиновых паров и папиросного дыма не учуял. Пассажиры сидели смирно, глядели в черные окна, будто что могли рассмотреть во тьме, и устало молчали. Бабушка, почувствовав мое смятение, обняла за плечи и прошептала: "Еще минут пятнадцать - и мы на месте".

Когда мы сошли с автобуса, проводили его взглядом до поворота, тишина окутала нас мягким покрывалом, я поднял глаза: на непривычно черном небе высыпали яркие крупные звезды, а над самой головой сияла огромная в оспинах кратеров луна. Бабушка уверенно повела меня за руку по щебеночной дорожке, сквозь густой кустарник, мимо черных деревьев в сторону крошечного окна, светящегося вдали. Показались дощатые заборы, за ними угадывались очертания домов, но свет в окне горел только в одном, и именно туда мы и направились. Дверь нам открыла женщина в платке, провела в горницу с длинным столом, заставила помыть руки и налила по большой тарелке чуть теплых щей. Не успел я погрузить ложку в желтую лужу в центре белой тарелки, как вошел старик с седой бородой в черной одежде и сходу стал читать молитву. Потом перекрестил стол, попросил Лидию принести ему чаю и завел разговор: как доехали, какая погода была, что за мальчик такой тихий? Бабушка обстоятельно отвечала. Старик услышал о проливном дожде, улыбнулся, кивнул головой и сказал:

– Это в вашу честь распогодилось.

– Отец Василий, да я как сюда ни приеду, всегда солнечно. Это вы нам специально намолили?

– Можно сказать и так. Нам-то любая погода в радость, а для вас, городских, солнышко оно получше будет. Ну ладно, располагайтесь на ночлег, Лидия вам уже постелила, а я к себе, мне еще поупражняться надо.

Бабушка вывела меня во двор и показала кирпичный туалет: "Сюда будешь ходить по надобности. Дверь в этом доме никогда не запирают. Так что бегай себе на здоровье хоть каждый час". Я на всякий случай посетил туалет и убедился в его чистоте и наличии лампочки, которая включалась снаружи. На обратном пути глянул на освещенное окно в дальнем крыле дома, по желтой занавеске ритмично ползала тень - вверх-вниз. Я, кажется, догадался: старик кладет поклоны. Потянулся всем телом, еще раз удивился непривычной тишине и яркости звезд на черном небе и вернулся в дом. Мне здесь нравилось все больше и больше.

Потом наступило звонкое солнечное утро, был завтрак, исповедь в маленькой сельской церковке с деревянными полами и печью. Отец Василий показал нам село, даже познакомил с некоторыми жителями, довел нас до реки и посоветовал мне на вечерней зорьке половить рыбу. По пути завернули в лес и даже собрали с десяток симпатичных боровиков. Батюшка сказал, что у него в этом лесу есть несколько заповедных мест, где его всегда ожидают грибы и ягоды. Все проходят мимо и никто не видит, а ему лесные дары сами открываются, будто ждут, когда он их навестит. Дошли до пастбища, отец Василий уважительно поговорил с пастухом и почесал морды трех коров, подошедших к старцу, - они "были его подружками" и очень любили его руки. Потом обедали, "отдыхали после трапезы", я выпросил у монахини Лидии удочку и отправился на рыбалку. Бабушка хотела меня проводить, но отец Василий остановил: "Не бойся, никто здесь мальчика не обидит. Вы тут в полной безопасности. Пойдем лучше в храм, помолимся".

Речка мне очень понравилась. По воде бегали солнечные зайчики, освещая песчаное дно с камешками, пучками водорослей и серые спинки мелкой рыбешки, беззаботно снующей у моих ног. Я размял хлеб и нацепил на крючок, не успел опустить наживку в воду, как поплавок утонул, по удочке прошла дрожь, я дернул - и вытащил из взбаламученной воды карася с ладонь. Меня захватил азарт, я набрал в ведро воды, запустил внутрь добычу и снова забросил удочку. На этот раз поклевку пришлось ждать не меньше минуты, но вот опять поплавок ушел в воду, я дернул удилище - и уже крупный подлещик забил хвостом над багряной закатной водой.

Так, до наступления сумерек я наловил с полведра рыбы и, довольный собой, присел на траву, любуясь последними, яркими всполохами заката. Небо на западе, тихая речная вода, трава в росе, верхняя кромка леса - всё это переливалось красными, бордовыми, морковными цветами необычной глубины и насыщенности. Над всем этим великолепием витала такая торжественная тишина, такой добрый и свежий дух, что мне захотелось плакать от радости. Я вдруг ощутил себя частью этой огромной красоты, грудь переполнила большая сладкая любовь, я сидел на мягкой густой траве, прислушивался к щебетанью невидимой птицы, плеску воды у берега, шороху осоки невдалеке, жужжанию шмеля и был абсолютно счастлив. Словно, впервые ощутил себя живым существом среди живой, бесконечно доброй матери-природы, которая щедро делилась со мной дарами, охраняя мой покой, стараясь угодить, утешить, обрадовать.

Тихий и задумчивый, будто оглушенный великим открытием, вернулся я в дом. Немногословная Лидия молча взяла ведро с рыбой, поощрительно кивнула, и принялась чистить, потрошить, резать, жарить в сметане. А я сидел в углу кухни, наблюдал за ее привычной работой, а в голове стучала мысль: да они тут все счастливые! Появился из своей комнаты отец Василий, вышла бабушка, они стали меня нахваливать, а я сидел, улыбался, как пьяненький старик Никита на День Победы, и только кивал головой, чувствуя приливы радости и любви к этим людям.