Тимур. Тамерлан

Всего в трёх шагах перед ним была плотная толпа, ощерившаяся копьями, саблями и освещаемая потрескивающим пламенем многочисленных факелов.

— Где ты, Курбан Дарваза?

— Я здесь! — раздался голос из-за спин разгорячённо сопящих воинов.

— Трудно разговаривать с невидимкой, но если ты хочешь оставаться невидимым, ладно. Я хочу у тебя спросить, Курбан Дарваза, ты действительно считаешь себя самым справедливым и сильным по эту сторону Мургаба?

— Я сказал, а ты слышал.

— Тогда я напомню тебе вот что: я напомню тебе старинный и великодушный туркменский обычай. Когда сталкиваются два войска, первыми выясняют, кто сильнее, эмиры, и только когда никто из них не может доказать своего превосходства, обнажают оружие все прочие.

Последовало минутное замешательство, выразившееся в неопределённом молчании горластого Курбана.

— Ты предлагаешь мне сразиться, да? — наконец ответствовал он.

— Ты правильно меня понял, Курбан Дарваза.

— Я согласен, видит Аллах, но не могу же я сражаться с безликой и безымянной тенью.

— Меня зовут Тимур, сын Тарагая, я родом из Кашкадарьинского тумена.

Наступило ещё более продолжительное молчание, чем в первый раз. Потом послышались звуки невнятной толкотни в глубине вооружённой толпы. Толпа расступилась, и из полыхающей факелами темноты появился всадник. Тимур не сразу рассмотрел его лицо.

— Так ты, говоришь, Тимур, сын Тарагая?

В этот момент свет ближайшего факела метнулся, и эмир отчётливо рассмотрел большую красную бороду и рваную ноздрю. Конечно, он сразу узнал этого человека, а бывший гонец сотника Баскумчи тоже узнал своего собеседника.

Эмир не спешил радоваться, ибо невозможно было предсказать, к каким действиям побудит предводителя степных бандитов воспоминание о той давнишней встрече.

Вдруг краснобородый резко спрыгнул с коня.

Тимур сделал шаг назад, берясь за рукоять сабли, он подумал, что Курбан Дарваза решился на поединок. Но он ошибся, повелитель всех людей и всех песков по эту сторону Мургаба кинулся к его ногам, причитая:

— О, повелитель, повелитель, повелитель!

Такого поворота Тимур, при всей уверенности в себе, всё же не ожидал. Надо ли говорить, что все остальные ожидали этого ещё меньше.

Люди Курбана Дарвазы приблизились вплотную, факелы в наступившем недоумённом молчании громко трещали над их головами, могло показаться, что это от напряжения трещат головы разбойников.

— О, повелитель, повелитель, повелитель! — продолжал громогласно выкрикивать Курбан Дарваза, припадая к сапогам великодушного Тимура.

Разрешилось всеобщее недоумённое смущение неожиданным образом. Одной из разбойничьих стрел был повреждён висевший на стене светильник, полыхающее масло пролилось на сухое дерево, и вскоре весь дом вспыхнул, как будто поражённый молнией.

Глава 11 БУХАРА

Есть города, исполненные силой.

Есть города, исполненные славой.

Есть города, исполненные богатством.

Есть города, о которых мечтает душа твоя.

Фаттах аль-Мульк ибн-Араби, «Разговоры в ночи»

Курбан Дарваза, удачливый туркменский разбойник, даже не подозревал, какую оказал услугу Тимуру, пав перед ним на колени. Слух об этой истории мгновенно облетел округу. Это ведь только кажется, что пустыни безлюдны и далёк в них путь от человека до человека. Новости распространяются здесь так же быстро, как в городах. Вручив эмирам Тимуру и Хуссейну семь десятков своих разноплеменных головорезов, Курбан Дарваза подал пример сотням и сотням всадников, промышлявших к югу от реки Аму. В сущности, самый независимый, самый неуправляемый человек ищет того, перед кем он мог бы преклонить голову.

Прошло каких-нибудь две недели, и Хуссейн с Тимуром уже кочевали вдоль по течению Мургаба во главе небольшого войска в три сотни сабель.

Именно войском, а не как-либо иначе следовало называть эту стихийно сложившуюся толпу единомышленников. Острая ненависть к чагатаям и железная дисциплина делали эту боевую единицу весомым аргументом в предстоящем споре с Ильяс-Ходжой. Конечно, у царевича сил намного больше. Но не всегда же будет так.

Поскольку отряд разросся, возникла необходимость разделить его на части для удобства командования. Во главе сотен встали Курбан Дарваза, Байсункар и Аяр, молчаливый сорокалетний человек, большой, судя по всему, мастер военного дела, бывший у Курбана помощником. Присоединясь к эмирам, сотники составляли вместе с ними военный совет, на котором обсуждались планы на ближайшее будущее и детали предстоящих операций. Все далеко идущие, принципиальные планы Тимур и Хуссейн доверяли только друг другу.

Роль своеобразного секретаря играл Садвакас, молодой тонкошеий персиянин, единственный из отряда Хуссейна, кому удалось выжить в кровавых перипетиях последних месяцев. При дворе Хуссейна в Балхе он был то ли носителем опахала, то ли ещё кем-то в этом роде. То есть человеком в высшей степени изнеженным и тонкокостным. Очень было удивительно, что остался в живых именно он. Хуссейн испытывал к нему огромное доверие и ни на чём не основанную приязнь. Может быть, только на том, что Садвакас был единственным из выживших. Но достаточное ли это доказательство преданности? Такой вопрос задавал себе Тимур. Себе, но не названому брату, ибо понимал, что вопросом этим он его глубоко обидит.

Жизнь настала весёлая и разнообразная. Чуть ли не каждый день совершалось какое-нибудь геройство или приключение. То попадётся команда чагатайских мытарей [37] и останется висеть на старой чинаре рядом с дорогой. То купеческий караван попадёт в их засаду, и караван-баши придётся расстаться с самой ценной частью товара, чтобы не расстаться с ещё более ценным — жизнью.

— Я забираю у вас только то, что вы всё равно отдали бы Ильяс-Ходже, — говорил Тимур убитым горем предводителям караванов.

37

Мытари — сборщики налогов.

— Ильяс-Ходжа всё равно возьмёт своё из того, что осталось, — осторожно и горестно возражал купец.

— Ну тогда пусть он тебя защитит. Согласись, это бесчестно — брать деньги, обещая взамен защиту, и не выполнять обещаний.

Купец молчал, не решаясь возражать и тихо радуясь про себя, что этот разбойник столь выгодно отличается от других. И жизнь дарует, и половину товара. Таким образом, Тимуру, как ни странно, удавалось добиваться своего. Несмотря на то что они с Хуссейном, как ни крути, занимались самым натуральным грабежом, среди торговцев о них сложилась слава людей великодушных и благородных, чуть ли не бескорыстных. А об Ильяс-Ходже ходили разговоры, что он правитель никудышный и, несмотря на все свои тысячи всадников, не способен навести порядок в стране.

Царевич не мог всего этого не знать, и, понятное дело, им овладевало всё большее и большее бешенство. Итак, этот Тимур, о смерти которого ему уже неоднократно докладывали, не только жив и здоров, но и способен вредить ему, наследнику чагатайского престола и наместнику Мавераннахра! Надобно было положить этому конец. Ильяс-Ходжа стал готовить специальное войско для похода на юг, за реку Аму, для поимки мятежных эмиров. Но сам царевич не мог оставить Самарканд на сколько-нибудь длительное время. Город казался ему ненадёжным, скрытая враждебность с годами не утихала, город не хотел примириться со своим правителем, а правитель не оставлял усилий для того, чтобы его окончательно покорить.