Тимур. Тамерлан
Шрифт:
— Ильяс-Ходжа, может быть, и силён, как показала битва с эмирами, но никто не скажет, что он мудр. Он горяч и мстителен. Он ненавидит Самарканд и знает при этом, что город не укреплён. Совсем.
Маулана Задэ сам продолжил речь Хурдека и-Бухари, как бы отвечая на свой собственный вопрос:
— Кроме того, воины его изголодались по добыче. После битвы в грязи ему ничем не удалось их вознаградить, эмиры ушли от него со всеми своими обозами.
— Ты правильно говоришь.
— Не станет великий победитель Хуссейна и Тимура — а он наверняка считает себя великим — натягивать поводья в виду незащищённого, набитого товаром
— В этом году в Самарканде много хлопка, — улыбнулся A6у Бекр.
Глава 4
КЕШ
А кто повинуется Аллаху и посланнику,
то они вместе с теми из пророков,
праведников, исповедников, благочестивых,
кому Аллах оказал милость.
И сколь прекрасны они как товарищи!
Тимур погладил сначала Джехангира, потом Омара. Мальчики стояли перед ним навытяжку, и в глазах их читалась робость, смешанная с волнением. Сыновья Айгюль Гюзель заметно подросли за то время, что не виделись с отцом, и теперь были ближе к юношам, чем к детям по своему виду. Да и то сказать, растущие в степных кочевьях взрослеют раньше, раньше наливаются силой и обретают ловкость, необходимую на охоте, чем их городские сверстники. Тимур сам в четыре года сидел на коне, в семь лет убил первое животное, а в двенадцать — первого человека.
Эмир повернулся к Тунг-багатуру, прибывшему вместе с мальчиками, и спросил:
— Что это у них на лицах?
— Укусы паразитов. Их было полно в этой прелой соломе, и я ничего...
— А моя жена, она не спешит меня увидеть?
Тунг-багатур сдержанно покашлял.
— Она смущена, хазрет... Эти кровососущие искусали её ещё хуже, чем твоих сыновей.
— Расскажи мне подробнее, в чём дело, откуда взялись эти паразиты. Неужели моя жена и мои дети жили в какой-то выгребной яме?
Старик замахал руками:
— Что ты, хазрет, они жили в моём доме... но в городе начались беспорядки...
Тимур нетерпеливо дёрнул щекой:
— Это я знаю.
— Взбунтовались сербедары. Они ограбили городскую казну, все богатые лавки, забрали печать...
— И это я знаю, старик, говори сразу о том, почему моя жена и мои дети прибыли ко мне искусанными!
— Я расскажу, расскажу. В городе стало опасно находиться. Они убивали даже мулл. Они отбирали всё, что можно было отобрать...
Эмир снова дёрнул щекой.
— Ко мне в дом явились люди.
— Сербедары?
— В Самарканде все вдруг сделались сербедарами.
— Как они узнали, что моя семья находится у тебя? Хотя что тут спрашивать, шпионы Маулана Задэ знают все. Он ещё тогда, в первый раз, догадывался, где прячутся мои родственники.
Тунг-багатур кивнул:
— В дом твоей сестры они не приходили. Они знали, что твоей жены там нет.
— И что же сделали эти люди?
— Они привезли две больших арбы и велели твоим детям и твоей жене лечь на дно.
Тимур не смог скрыть удивления:
— Лечь на дно арбы?
— Да, хазрет. Потом они велели вынести из хлева, где стоял скот, всю солому и, прости, хазрет, велели накрыть ею тех, кто лежал. Я спросил, зачем они это делают, в ответ они велели лечь на дно и мне. Они были непочтительны. Я сказал им, кто перед ними, но они велели мне молчать.
Эмир
усмехнулся:— Они правильно сделали.
Тунг-багатур, пытаясь понять, что имеет в виду его господин, наклонил голову набок.
— Важно не то, что они вели себя непочтительно, важно то, что они вели себя разумно.
— Объясни, хазрет, мои старые мозги не в силах постичь твои мысли.
— Вывезти всех вас под гнилой соломой — это был, видимо, единственный путь спасти вас.
Старик молчал, он никак не мог расстаться с убеждением, что навязанное ему сербедарами путешествие было формой особо изощрённого унижения.
— Остаётся только установить, кто именно из сербедарских вождей решил оказать мне такую щедрую услугу.
— Они задушили людей, которых ты послал для спасения своей семьи.
— Правильно. Я бы и сам так сделал, будь я на их месте. Надо было чем-то подогреть ненависть к эмирам, бросившим город в трудный час.
Тимур ненадолго задумался, перебирая пальцами одной руки гранатовые чётки, лежавшие на синем шёлке его халата. Другой рукой он сделал знак, и из-за расшитой занавеси появился слуга. Тимур велел ему увести мальчиков:
— Они будут жить в саду, в алебастровом павильоне.
Потом эмир повернулся к сыновьям:
— Завтра мы поедем с вами на охоту.
Вслед за мальчиками ушёл и старик Тунг-багатур. Настало время выслушать Байсункара. В «грязевой» битве друг детства эмира получил почти такие же раны, что и сам Тимур, только в левую руку и ногу. Это, конечно, ещё больше сроднило их. Правда, теперь, когда Байсункар стал не способен к воинскому ремеслу, хазрет решил использовать его природную сообразительность и предусмотрительность на другом поприще. Он сделал его чем-то вроде визиря, советника, и, надо сказать, Байсункар справлялся со своими обязанностями, мог дать толковый совет, проникнуть в замыслы врагов.
— Как он себя ведёт? — спросил Тимур у вошедшего визиря.
Речь шла о появившемся неделю назад в Кеше подозрительном купце. Он сразу же стал добиваться свидания с эмиром, всячески намекая, что принёс известие чрезвычайной важности и мог бы принести огромную пользу Тимуру и всему его роду. После допроса с пристрастием, который учинил ему Байсункар, выяснилось, что прибыл этот фальшивый купец не откуда-нибудь, а из Хуталляна, прямиком от эмира Кейхосроу. Всегда, в любую минуту готовый к любым поворотам в своей судьбе и судьбах окружающих, Тимур тем не менее удивился. Есть о чём задуматься, когда к тебе посылает тайного посланца злейший враг твоего ближайшего друга. Самое плохое было в том, что посланец именно тайный. Открытое посольство можно было бы без зазрения совести повернуть от ворот Кеша обратно в Хуталлян и, известив Хуссейна, почивать на лаврах хранителя искренней дружбы.
Секретность посланца могла скрывать за собой очень многое. Тимур хорошо помнил кокандского вестника, явившегося в их с Хуссейном лагерь перед битвой с Ильяс-Ходжой. Допускал эмир даже ту возможность, что этот ряженый подослан самим названым братом. Слишком холодно расстались они, слишком многое легло между ними. Хуссейн вполне мог проникнуться желанием проверить — не слишком ли многое?!
Впрочем, названый брат никогда не отличался тягой к интригам, и его трудно было представить замышляющим какую-нибудь умственную каверзу. Жадность, лихость и заносчивость — вот основные краски, в которых рисовался его образ.