Тинга

Приземлившийся орел обнаружил на месте вспышки лишь небольшое пятно оплавленного песка. Такие пятна он уже знал. Молния! Но чтобы молния уничтожила целого коня с человеком - такого чуда он еще не видывал. " Сильно ударила", - вздыхает орел и, взлетев, берет курс к лысому холму. Пора подумать о ночлеге.

Далеко в глубине холмов возник странный катящийся гул, похожий на обвал. Это возвращался табун. Из-за холма вытекло рыжее облако и, поднимая клубы пыли, стремительно понеслось к ждущей его изгороди и только что накачанной поилке со сладкой прохладной водой. Впереди летела белая комета, разметав на ветру вихрь черной гривы и гибкий шлейф вороного хвоста. Вожак грудью ломал пространство, прессовал его и скользил в гибких потоках горящего заката. За вожаком хрипя катился бурый вал ослепших и оглохших оскаленных морд, бушующих грив и всё крушащих стальных копыт. Табун с ходу влетел в загон, закружился, завился, распадаясь из монолитной массы на верткие потоки и ручейки.

Лошади сшиблись, встали на дыбы, бросились с ржанием друг на друга, но белая комета, грудью сбивая непокорных, кусая злых, мигом установила порядок, и кипящий водоворот спал, угомонился; лошади мирно принялись пить воду, вздыхая и фыркая. Погонщик жердью перекрыл вход в загон, расседлал уставшую скотинку и отпустил в степь. "Пыли-то, пыли!
– думал спускающийся к своей каменной бабе орел.
– Всё скопом да галопом, по-другому не могут. Одно слово - стадо!" И он мягко сел на твердое темя ночной подруги, стукнув когтем по ее твердому лбу. "Звенит, - подытожил он.
– Остыла. Пора спать".

Тинга заворожено смотрела на ежевечерний бешеный водоворот. Привыкнуть к такому было невозможно. Каждый раз ужас поднимался в ней, сковывая тело. "Сейчас всё разнесут", - холодела она. Но стихия, внезапно возникнув, так же внезапно опадала, складывая перед ней свои грозные крылья. "Ух, - оттаивала она.
– Ну и звери". А звери уже мирно стояли, помахивая метелками хвостов, положив головы на спины друг друга.

– Сегодня большой день, Энк, - улыбается Тинга подошедшему мужу. - У нас был гость.

– Гость в доме - праздник в душе, - спокойно вспоминает вековую формулу гостеприимства муж. Он снимает халат и остается голый по пояс. На шее у него висит витой шнурок с потемневшими амулетами, изображающими разные фазы луны.

Тинга приносит воду в ведре и начинает лить ему на спину, ладони, макушку. Муж моется, фыркая, как конь на водопое.

– Ну жеребец стоялый!
– смеется жена.
– Совсем в степи одичал. Она подает ему полотенце, и он долго и тщательно трет свою бритую голову и сильное сухое тело наездника.

– Не протри до дыр, - дразнит его Тинга.

– Полотенце или шкуру?
– весело смеется муж, которому приятно беззастенчивое любование жены его разгоряченным телом.
– Где же гость? отдавая полотенце, спрашивает он.

– Уехал!

– Не дождавшись хозяина?
– Мужчина удивлен.
– Странный человек, забыл, что дальше людей спешить некуда.

– Вот и мне показался странным, - откликается Тинга, собирая ужин. Глаза голубые-голубые, а волосы длинные, до плеч, и белые. Китаец!

– Китаец?
– изумляется муж.
– С чего ты взяла?

– Он сам сказал, - вскидывает голову жена.
– А что?

– Китайцев с белыми волосами и голубыми глазами не бывает. У них смуглые лица, волосы чернее воронова крыла, а глаза, как у нас, - карие, хмурится муж, которому совсем не нравится залетное чудо.
– Это урус! А куда он направился?

– Туда!
– показывает рукой Тинга.
– К северу!

– Все правильно. Там Урусия. Два месяца пути - и он будет дома.

Муж одевается и идет в юрту. Там его ждет ужин. Он долго и сосредоточенно ест. Женщина убирает, моет посуду, входит и выходит из помещения.

На дворе ночь. Тинга зажигает керосиновую лампу. Желтый круг света окрашивает часть жилья. В отверстие входа видна звезда. Муж долго смотрит на мелькающие загорелые ноги жены и зовет ее. Она, засмеявшись, подходит к нему. Он берет ее за руку и тянет к себе.

– Какой нетерпеливый!
– смеется она.
– Руку оторвешь.

Видны блестящие раскосые глаза, белые зубы и чистый алый рот.

– Угу, - мычит муж, привлекая ее к себе. Он соскучился по ней и берет ее просто, без выдумок.

А над степью звенит ночь. Тьма бездонным колодцем уходит под крышу мира. Тинга встает и обнаженная выходит наружу. Тысячи любопытных звезд высыпали на остывшую кровлю и изумленно уставились на нагую женщину. "Как красива!" - восхищаются они. Натянулась и со звоном лопнула медная струна горизонта. Низкий, тихий звук пронесся над степью. Тайный знак, пугающий нас. Пылающий диск луны, прожигая малиновые дыры в плотных земных покровах, выкатился на иссиня-черное поле и, играя переливами жарких красок, застыл, оглядываясь перед походом на запад. Душа горела, а тело стыло. Луна перерождалась из подземного зверя в лучезарную богиню.

Женщина, повернувшись лицом к ней, начинает мочиться. Стоя. Как корова. Это водопад. И сквозь этот льющийся поток неторопливо восходит луна. Она медленно поднимается между ее ног и входит туда, откуда извергаются воды. Огромная тень ложится на землю, накрывая холмы, травы, орла. Две женщины, слившись, застывают на миг. Миг зачатия. "Ты с начинкой, девочка, - шепчет на ухо Тинге луна.
– Поздравляю". "Благодарю, мать, - прижимает к теплому животу опущенные руки Тинга.
– Скоро буду, как ты, круглой и красивой". Засмеявшись, она идет к коновязи. В лоно ей холодным носом тыкается телок. Она отвязывает его от кола и, подтолкнув к матери, идет в юрту. Там надевает ночную рубашку и ложится на постель к маленькому сыну. Заботливо поправляет на нем одеяло, долго вглядывается в чистое лицо ребенка. Сын спит, безмятежно раскинув руки. "Орел!
– улыбается мать.
– Летает".

Блестят ее глаза, но вот и они закрываются. Тишина. Над пустой степью высоко-высоко плывет самая бесшумная пловчиха на свете. И сквозь ее жемчужные воды льются на уснувшую землю нега и сон. Сон и покой! Такова жизнь. Здесь она еще никого не обманула. А далеко-далеко на лысом холме спит старый орел. Он спит, как спят все птицы, - окаменев. Камень на камне. И лишь его гордое сердце, тихо стуча, знает, что оно - взрыв, только надо зажечь бикфордов шнур, черной змеею протянувшийся к живой груди. Взрыв и боль. Две составляющие, вмещающие жизнь. И степь, вмещающую их обоих.

Смерч

А в это время по улице бежал молодой человек. Он был явно не в себе. Полы длинного черного пальто облепили спешащие ноги. Вяжут, мешают бежать. Длинный белый шарф в клеточку вьется у него за спиной. Душит! Парень рвет его с шеи, освобождаясь от жаркой удавки. Останавливается. "Так, значит, она спит, - бормочет он.
– Ребенок жив! Жертвы не было! Им ничего не надо! Тысячелетия приносили в жертву они своих первенцев, а сейчас все коту под хвост! По всей цепи ни одного жертвоприношения. Что же произошло?
– терзает он мягкую ткань шахматной доски.
– Когда все началось? Никогда не поверю, что все раскрутил этот художник с Севера. Неужели перемены произошли в них самих? Но какие? Почему они перестали бояться?"