Тинга

Его глаза в недоумении осматривают улицу. Перед ним небрежно разлегся растрепанный и грязный московский скверик, иссеченный светлыми полосами ломаных скамеек, зажатых старыми баррикадами коммерческих киосков, больше похожих на сараи, где нечисть торгует хламом. Пенсионная пара ржавых фонарей устало освещает этот помойный рай. "Ничего не понимаю, - недоумевает молодой человек.
– Они не могут жить без богов, и они же борются с ними. Иго и эго! Им надоели жертвы? Они стали жалеть их?" Он хватается за край скамейки и с нечеловеческой силой трясет ее. Голубая краска, как короста, шурша, осыпается на асфальт. Змеиная шкура города. "Жалеть жертву больше, чем самого себя? Это что-то новое!
– смеется он.
– Чушь! Это у них заминка, сбой в системе. Они не могут самоорганизовываться. Им нужно только Чудо! А это Чудо - я!"

Он срывает с шеи шарф и, вскинув худую руку, начинает бешено крутить ею над головой. "Смотрите, глупцы, - шепчет он.

– Вы хотите чуда? Сейчас вы его получите. Я покажу вам, кто вы такие. Вы, которые даже не пыль на ресницах того, кто вас осудит. Вам кажется, что вы что-то узнали, измерили, поняли. На самом деле вы потеряли страх, а вместе с ним бдительность. И за это придет расплата".

Шарф над его головой набирает обороты, превращаясь из тряпки в завывающий крутящийся волчок. "Вы не хотите страдать!
– в ярости кричит парень.
– Хотите любви, как ребенок игрушку. Даром! И забыли, что любить это жертвовать самим собой. Только жертвы делают вас людьми".

Волчок над ним растет, ширится, это уже бурлящий водоворот, захвативший весь сквер. "Без жертв, без боли - и прямиком к счастью!
– смеется парень. Что ж, не хотите жертв в малом, отдадите в большом". Режущий звук несется из воронки. Ширится. Обрушивается на дома. Все дрожит и вибрирует. Шквал проносится по улице, срывая листья, сучья; сметает столетнюю пыль. Летят камни, и вместе с ними в небо взлетают обломки скамеек, кустов. Как старые птицы, зависнув, тяжело поднимаются и, распавшись на части, плывут в черную пасть шквала киоски, сломанные столбы, куски шифера, обрывки алюминиевых проводов. На месте сквера в диком реве бушует белая, блестящая металлом, все всасывающая воронка. "Дуракам награда - стихия!
– хохочет парень и, вытягиваясь черной кляксой, медленно течет в отверстие гудящего зева. Стихия! Награда! Дуракам!" - И исчезает в разверзнутой пасти. Гул, нарастая, переходит в свист, и вот, когда кажется, что сейчас взорвутся перепонки, наступает тишина. Мертвая!

На том месте, где только что был сквер с чахлыми кустами и замызганной растительностью, нет ничего. Лишь там и сям блестят, как черные лужи среди перепаханной земли, оплавленные сыры дымящегося асфальта. Но воздух заражен, нечист, наполнен не то водой, не то серой мутью, которая, поворачиваясь, начинает светиться неяркими перламутровыми переливами. Он колышется, дрожит, как студень на широком блюде, как бедра у полной женщины, которые втиснули в слишком узкие брюки. Пространство колеблется, течет по оглохшему переулку и шевелится, как огромный мыльный пузырь. Страшно произнести слово, кашлянуть, дыхнуть рядом с этой разноцветной бомбой.

А Земля спала, и только далеко-далеко от нее, в темных глубинах мировых пространств плыли и крутились серебряные водовороты галактик и, нервно дыша, переливались мутные бомбы перламутровых туманностей. Вспыхивали и гасли огненные пузыри звезд, обращая в расплавленные капли крутящиеся вокруг них плененные планеты. И лишь пушистые хвосты комет беспечно сновали по звездному небу, как будто кто-то сверкающим веником сметал в кучи ускользающие искры веселого звездного мусора. И где-то среди этой круговерти и жути носились остатки взорванного сквера с его искалеченными скамейками, киосками, фонарями и обрывками алюминиевых проводов. Наше нищее богатство. Вечность являла свой сверкающий миг. А с ним и себя. Свое время и свое безвременье. И были ей совершенно безразличны жертвы и боги. Как безразлично бывает человеку, у которого нет ног, какого размера стоят перед ним сапоги. Лишь бы не жали под... мышками.

Страшно. И среди этого страха и тишины из самой черной точки неба, из самой ее спрессованной тьмы вдруг вырвалась тонкая золотая игла, похожая на молнию, и впилась в мыльный перламутровый пузырь, который лопнул с оглушительным грохотом и треском. И весь проулок в мгновение наполнился хрупкими белыми кристалликами, медленно опускающимися на бедную, искалеченную землю. Как будто дети рассыпали сахар на крыло старого рояля и убежали, забыв убрать. Но кристаллики тают, и вот уже нет ничего, что напоминало бы о происшедшей здесь всего миг назад катастрофе. Лишь покосившийся фонарь с обрывками проводов да очумевший постовой, который издали наблюдал за происходящим, безмолвно застыли и молчат. Это потом постовой напишет свой знаменитый рапорт "Смерч во время дежурства", от которого затоскует ментовская душа его начальника, майора Мертвого, интуитивно почувствовавшего во всей этой свистопляске разгул неземных сил. Затоскует и отдохнет в длительном запое.

А Земля оставалась тиха. Тиха и тепла. Мирно дышали океаны, тихо шумели леса, а в квартирах горел свет, было чисто и уютно. Сумасшедший звуковой конус, созданный Льноволосым, - а это несомненно был он, - благоразумно обогнул дом Тинги и, выбив все окна в соседних домах, исчез в бесконечных просторах нашей прекрасной Отчизны. Исчез с ним и Льноволосый.

Эпилог

Я нашел тех, кто интересовал меня. Из всех домов, потрепанных необычной стихией, только один не пострадал. В этом доме на четвертом этаже я нашел свой валдайский колокольчик, мое повзрослевшее азиатское божество. Это была судьба.

Мои рассказы воспринимались как сон. Не сразу Тинга, ее муж и милиционер Синичкин поверили в существование Льноволосого.

– Парень был, был!
– волновался старшина.
– Такой длинный, а волосы белые-белые, до плеч. Всё орал: дураки, стихия! Это он всё закрутил своим шарфом.

Его успокоили и на радостях решили устроить пир на квартире у Тинги. И, только сидя за столом, Тинга с мужем вспомнили сцены, увиденные по телевизору,

– Его работа!
– подтвердил я.

Я познакомился с очаровательным сынишкой Тинги - Рахметом. Малыш, как и полагается главному герою мировой драмы, был абсолютно спокоен, гудел самолетом, пускал пузыри и вел себя совершенно недостойно - написав на форменные брюки уважаемого стража порядка.

– Высохнет!
– радостно смеялся постовой.
– На нас всё быстро сохнет.

Хороший, смешной человек. Действительно, высохло быстро, и вечер прошел как надо. А Тинга похорошела, расцвела пышной и чуть сладкой восточной красотой. Появилась у нее и высокая, красивая грудь. Ее былое страдание. Глаза засияли умным блеском, яркостью и глубиной. Что тут сказать - Азия! Смуглая тонкая девчонка, тайная страсть России. Ее незаконнорожденное дитя. Это ты в северном городке приоткрыла свои скрытые сокровища и поразила русского парня незнакомой силой и красотой. Очень разные, мы недоверчиво всматривались друг в друга, не торопились соединиться и создать невиданную доселе семью. Слишком свежи были раны, нанесенные обоим и темны времена впереди, чтоб народы безумно могли пойти навстречу друг другу. Золотоокая красавица и кипящее страстью и отвагой молодое русское сердце. Рогатая богиня и странный и страшный голубоглазый Север, живущий в своих заснеженных лесах. Что мы вместе? Куда? Сон и мечты!

А высоко в небе стоит роскошная луна. Широко расставила она свои бедра, будто голая, рябая баба влезла на сук высокого дерева да и осталась там сидеть, замерев от восторга и жути. До поры спрятала луна золотые рога. До поры не ревут по ним трубы. Еще зайдется земля огнем и злобой и пройдет над ней дождь из капель крови. Будет слюна людей горька, как желчь, и кисла, как уксус. Сплюнет ее человек, и родится в том месте гад, и гад будет править землею.

Грустна сегодня кровавая правительница, но не грустны боги, рожденные ею. Азия дышит нам в спину первобытностью и звериной силой. Она уже приходила к нам, вытаптывая посевы и круша города. И не ушла. Осталась! Она в нас и щурит свои раскосые глаза. Наэлектризован воздух опасностью, идущей от ее непомерного аппетита. Пробегают по затылку маленькие шаровые молнии. Голубой огонь предупреждения. Пронзительный, как глаза Льноволосого. Стихия переполняет нас, надвигаясь ночью и злом. Пахнет паленым. Собирают топливо на костры. Отплодоносили смуглые женщины, и выросли новые жертвы. Вглядитесь в эти бесстрастные лица, заполнившие улицы наших городов. Вы знаете, что несет их бесстрастность. Когда-то они оживут и оттают, когда-то зацветут радостью их прекрасные золотые глаза и мягким светом озарятся жестокие лбы. Новые боги ждут очереди у новых владык. А над миром стоит Ночь. Нега струится сквозь светлые лунные покровы. Нега и сон! Сон богов! Я сидел, записывая свои впечатления, пытаясь вложить в слово тайную силу души. Но ничего не выходило. Прокрустово ложе не дремало. Всегда торчало что-то лишнее. Эмоции захлестывали и топили смысл.

В коридоре резко зазвонил телефон. Чертыхаясь, я направился туда. Из монастыря сообщили: умер Митя Столбов. Невесть откуда взявшаяся молния ударила Митю в голову, выжгла язык и, не опалив даже усов, испарилась. Митя умер от болевого шока. "Сбылось", - похолодел я. Льноволосый не врал. Он мстил! Но, кому этот урок был впрок, я не понимал. Ведь, кроме меня и Митяя, в моем городке его никто не принимал всерьез. И тем не менее этот идиот начал действовать. Уничтожал свидетелей? Вряд ли. Скорее предупреждал.