Тиран

Киний, весьма опытный в обращении с людьми в опасности, хорошо их понимал. Он также знал, что сделает кормчий, уже убивший владельца корабля, чтобы сохранить власть. Поэтому ранним вечером он отнес свой мешок на нос и уселся на скамью, делая вид, будто чистит от морской соли панцирь и натирает маслом поножи, прежде чем придвинуть к себе рукоять тяжелого меча для конного боя и протереть наконечники копий. Это было проделано не без умысла. Киний вооружен лучше всех на корабле, и оружие у него под рукой; он потерял своих новых друзей в экипаже, давая им понять это.

Спартанец, не замечая происходящего, лежал рядом с ним на скамье; весь его гнев был растрачен на работу у насоса.

— Конник! — удивленно сказал он; это было его первое слово за несколько часов. Он показал на тяжелые поножи, такие чуждые грекам, которые ходят босиком или в легких сандалиях. — Где же твоя лошадь?

И он криво усмехнулся.

Киний кивнул, не переставая наблюдать за кормчим, который на корме разговаривал с двумя ветеранами-гребцами.

— Они сговариваются выбросить тебя за борт, — негромко сказал он.

Длинноволосый мужчина сел.

— Зевс! — сказал он. — Но почему?

— Им нужен козел отпущения. Нужен кормчему, иначе жертвой станет он сам. Он убил хозяина. Понимаешь? — Лицо молодого человека оставалось зеленовато-бледным, губы сжаты в тонкую линию. Киний гадал, понимает ли он, о чем речь. Он продолжил, скорее размышляя вслух, чем поддерживая разговор: — Если я убью кормчего, едва ли мы сумеем привести это корыто в порт. Если буду убивать матросов, они в конце концов покончат со мной. — Он встал, удерживая равновесие на качающейся палубе, и надел через плечо перевязь меча. И пошел на корму, как будто не обращая внимания на то, что у него за спиной половина экипажа. Кормчий посмотрел на него.

— Сколько еще до порта, кормчий? — спросил Киний.

На скамьях воцарилось молчание.

Кормчий огляделся, оценивая настроение экипажа: люди явно не готовы к схватке, если до нее дойдет.

— Пассажирам не должно быть дела до хода корабля, — сказал он.

Киний согласно кивнул.

— Я молчал, когда триерарх поднимал парус, — язвительно ответил он. — И смотри, к чему это привело. — Он пожал плечами и показал ладони с кровавыми бороздами, пытаясь переманить на свою сторону экипаж. Ответом стали негромкие смешки. — Через десять дней мне нужно быть в Томисе. Меня ждет Кальк из Афин.

Он огляделся, перехватывая взгляды моряков, тревожась из-за тех, кто за спиной: он по опыту знал, что испуганных людей обычно невозможно переубедить. Он не мог сказать яснее: «Если я не доберусь до Томиса, влиятельные люди станут задавать экипажу корабля неприятные вопросы». Он видел, что кормчий это понял, и теперь молился, чтобы у этого человека сохранился здравый смысл. Кальку из Афин принадлежит половина груза корабля.

— У нас нет воды, — сказал один из матросов.

— Нам нужны весла, а течь раскрывается, как пирейская шлюха, — добавил ветеран-гребец.

Теперь все смотрели на кормчего. Киний чувствовал, что настрой меняется. Прежде чем они смогли задать более опасные вопросы, он встал на скамью.

— Есть ли на этом берегу место, где можно вытащить корабль и заделать течи? — спокойно спросил он, но высота скамьи помогла ему сохранить внимание к своим словам.

— Я знаю место — день гребли отсюда, — сказал кормчий. — Довольно болтать. Я не обсуждаю приказы. Может, пассажир хочет еще что-нибудь добавить?

Киний заставил себя улыбнуться.

— Я могу грести еще день, — сказал он и сошел со скамьи.

На носу больной спартанец положил копье на колени и надел петлю на большой палец. Киний улыбнулся ему, покачал головой, и светловолосый мужчина отложил копье.

— Нам понадобятся все люди, — сказал Киний, ни к кому не обращаясь. Тот, кто в первые часы после шквала был его соседом по гребной скамье, кивнул. Другие отвернулись, и Киний вздохнул: кости брошены, и теперь жизнь или смерть людей зависит от каприза богов. Он пошел на нос, повернувшись спиной к матросам, и кормчий сзади сказал:

— Эй, там!

Киний напрягся. Но следующие слова прозвучали в его ушах музыкой.

— Вы, двое ослов у мачты! Беритесь за насос, сукины дети!

Двое у мачты повиновались. Как и в прошлый раз, когда начали грести, корабль сдвинулся — чуть-чуть, потом еще немного, и люди, ворча, взялись грести и вычерпывать воду. Киний надеялся, что кормчий действительно знает, где они сейчас и где можно вытащить корабль на берег, — он сомневался, что в следующий раз его меч и голос помогут преодолеть враждебность на палубе.

Два старика, поддерживавшие огонь на маяке в порту Томиса, увидели пентеконтеру далеко в море.

— Она потеряла мачту, — сказал один из них. — Должно быть, вышла из ветра.

— Значит, пришли на веслах. Трудно им будет миновать мол до наступления темноты, — ответил другой.

Оба чувствовали презрение к моряку, потерявшему мачту.

— Боги Олимпа, посмотри только на ее борт! — сказал первый, когда солнце коснулось горизонта. Пентеконтера была уже у берега, ее нос — в десятке корпусов от мола. Пробоина в борту была закрыта куском ткани и закрашена смолой — знак жалкого положения. — Им повезло, что они живы!

Его сосед сделал глоток из почти пустого винного меха, который делил с товарищем, бросил на соседа мрачный взгляд и вытер рот.

— Жаль бедных моряков, приятель.

— Золотые твои слова, — согласился тот.

Еще до наступления полной темноты пентеконтера миновала мол; на ее палубе было тихо, как на военном корабле, только скрипели весла. Гребки были короткими и слабыми, и наблюдателям в порту было ясно, что гребцы уже не в состоянии поддерживать скорость. Пентеконтера миновала длинный причал, где обычно разгружались торговые суда, и встала носом высоко в гальке на берегу речного устья. Только тогда моряки радостно закричали, и этот крик сказал жителям города все, что им нужно было знать о последних четырех днях.

По меркам Эвксина Томис — большой город, но граждан в нем немного, и новости расходятся быстро. К тому времени как Киний перенес свои пожитки на берег, единственный человек, которого он знал в городе, стоял с факельщиком на гальке у носа корабля и звал его по имени.

— Кальк, клянусь богами! — закричал Киний и спрыгнул на гальку, чтобы обнять встречающего.

Кальк в ответ тоже обнял его, потом обхватил борцовской хваткой, и под крики чаек они принялись бороться на берегу. Кальк бросился Кинию в ноги, чтобы уронить. Киний ухватил его за шею, как крестьянин, борющийся с теленком. Оба со смехом выпрямились, Кальк поправил хитон на мускулистой груди, а Киний стряхнул песок с ладоней.