Тишина

— Это «Янмар», — заметил свекольный человек, — вы управитесь с ним?

Монахиня откинула кожух двигателя, открыла топливный кран, повернула ключ зажигания — двигатель проснулся. Она отвязала швартовы, включила передачу, прибавила газ — катер медленно проследовал мимо стоящего на пристани мужчины. Каспер снова поднял стаканчик.

— Она окончила курсы кочегаров, — сообщил он. — До того как пошла учиться на медицинский. Но потом она дала вечный обет. И поднялась до черного пояса.

Катер вышел из Шлюзовой гавани, здесь фарватер становился шире.

— У нас здесь были тренировки, — сказал Каспер, — когда я был маленьким. Небольшие цирки, у которых не было средств на настоящие зимние стоянки, снимали площадки в Северной гавани или здесь. Весной в обеденный перерыв мы приходили сюда и сидели на молу — возле складов с пряностями. У меня тогда была мечта, фантазия — тогда и потом, долго-долго. Такая постоянно возникающая картинка. Я представлял себе, что у меня будут дети и я покажу им, где я жил. Я всегда представлял себе именно эту гавань. В один прекрасный день я буду стоять с детьми на корме парусного судна, глядя на Южную гавань, — и мы отправимся в путешествие. Это будет чувство великой свободы.

— А с вами была какая-нибудь женщина? — спросила африканка. — В мечтах?

Он задумался.

— Нет, — ответил он. — Честно говоря, там были только я и дети.

Они прошли мимо острова Тайльхольмен, по левому борту открылась бухта Тёммергравен — они приближались к блокированному району. Ограждение представляло собой нейлоновую сеть, свисающую с каната, протянутого поперек входа в гавань и прикрепленного к оранжевым буйкам, — в середине была плавучая платформа с небольшой будкой и шлагбаумом.

Он вспомнил другие преграды, встретившиеся на его пути, пока он искал КларуМарию. Он подумал о Синей Даме. Он знал, что перед ним то, что проецируется из его собственного сознания. На мгновение это понимание сделало его совершенно беззаботным.

Он подумал о владельце катера, это в очередной раз было и препятствием на пути к девочке, и средством, которое может помочь найти ее. Он посмотрел на сидящую перед ним африканку — еще одно олицетворение женского. Он чувствовал повторы, он был в плену звуковых повторов — какой-то бесконечно крутящейся записи. Но в первый раз в жизни он осознавал это. В этом осознании предчувствовалась свобода, он слышал это.

— Нас туда не пустят, — проговорила африканка.

Он прислушался — в будке никого не было.

— Мы выполняем мирную миссию по поручению Всевышней, — произнес он, — космос на нашей стороне.

Она помогла ему слезть с кресла и опуститься на дно катера, сама же легла на банку, катер проскользнул под шлагбаумом. Платформа также была пуста, они оказались в гавани Гасверк.

— Почему у тебя нет детей? — спросила она.

Он с удивлением услышал, что говорит правду. Или ту маленькую часть правды, которую можно произнести вслух.

— Возможно, я никогда не верил, что когда-нибудь обрету достаточно внутренней стабильности. Столько, сколько необходимо ребенку. Я чувствовал, что готов трудиться для детей в течение какого-то промежутка времени — полчаса, сорок минут. На манеже. Пока горят софиты. Но что я, похоже, не особенно гожусь для более длинной дистанции.

— А женщина была когда-нибудь?

— Всерьез только одна. И совсем недолго.

Надо быть осторожным с честными высказываниями. Он вдруг услышал, как вокруг него собирается одиночество. Он почувствовал, как она его слушает. Он ощутил, что она в эти минуты слышит и понимает его систему.

— Даже с детьми часто чувствуешь одиночество, — сказала она. — Даже в семье. Дети очень быстро меняются. Нет никакой стабильности. Все время думаешь, что еще немного — и они покинут тебя. В этот раз я не была дома месяц. Когда через три недели я вернусь домой, они уже изменятся — будет казаться, что ты их впервые видишь. Как будто они чужие. И каждый день приносит новое. Может, и правда, что любовь длится вечно. Но выглядит она каждый раз по-новому.

Впереди стояла сплошная пелена тумана, их катер нырнул в нее.

Из тумана выступил мост Лангебро. Он был перекрыт. Но у здания профсоюза торговых и офисных служащих стоял полицейский автомобиль. Если тебя лишили водительских прав в двух европейских странах, ты инстинктивно начинаешь искать глазами полицейского с радаром. Каспер обнаружил его на противоположном тротуаре моста рядом с наблюдательной вышкой. Африканка тоже его заметила.

— Нас увидят, — сказала она, — и вытащат наверх, здесь повсюду морские патрули.

Каспер сделал знак, — и катер свернул в каналы Кристиансхауна. Большая часть квартала была эвакуирована, окна офисов были темны, окна покинутых квартир — тоже, на улицах никого не было. Катер скользнул в арку моста под улицей Торвегаде. Своды арки усиливали все звуки, вогнутые поверхности фокусируют звук в одном центре, арки мостов — это акустические хрустальные шары, они собирают все сигналы из окружающего мира. Каспер слышал эхо пустых квартир. Он слышал звук воды, просачивающейся через кирпичную кладку. Звук начинающихся разрушений. И где-то вдали — непонятно откуда взявшийся звук тропиков.

В самом последнем доме на улице Овергаден Ниден Вандет, где-то высоко, сквозь плотные шторы пробивались узкие полоски света.

2

Птицы из влажных тропических лесов не пели, они смеялись, визгливо кричали и хрипели. Позади мерещилась крутая голубая тень Килиманджаро, окутанная легким туманом. У подножия горы — сочная зелень равнин Серенгети. Перед саванной — тропический лес и птицы. Перед тропическим лесом — женщина, сидящая в кресле у столика, на котором стояли две бутылки какого-то спиртного и бокал.

Ей могло быть девяносто пять, а могло быть и двести девяносто пять лет. Когда-то давно, в доисторические времена, она слилась с креслом, и уже невозможно было определить, где кончается человек и начинается массивная мебель.

Каспер подъехал к столику. Он все еще не решался дышать. Слишком уж сильным был запах — запах смерти и ликера.

Африканка осталась у двери.

— Это мучные черви, — сказала сидящая в кресле женщина. — Для птиц. Они заползают под ковер и разлагаются там. Ничего не поделаешь. Возьмите стаканчик, мой милый, а как вы меня нашли? Кто эта черная малышка?

В комнате могло бы быть светло, воздух мог бы быть свежим — шесть окон выходило на канал. Но они были закрыты шторами и жалюзи.

— Я сын Максимилиана Кроне.

— А нет ли у нас какого-нибудь удостоверения личности, мой милый?

Кожа ее лица была безжизненной — как у восковой куклы. Один глаз в серую крапинку слепо смотрел в джунгли, второй был черным и напряженно-выразительным. Он изучал паспорт Каспера.

Помещение было большим, но непроходимым. Джунгли вырастали из огромных керамических горшков, стоящих на нейлоновом ковре перед фотообоями с африканским пейзажем. Перед растениями — стол, стул и штативы с оранжерейными лампами. Среди зарослей летала, по меньшей мере, сотня птиц. Остальные две трети помещения были заняты компактной массой бумаги и картона. От пола до потолка все было забито однородными глыбами, состоящими из книг, фотоальбомов, пачек писем, журналов, почтовых открыток, архивных ящиков, каталожных ящиков, картин и свернутых плакатов.