Ткач

Жвалы Рекоша опустились, и новая дрожь пробежала по шкуре. Хотя он звучал уже не так плохо, как раньше, кашель беспокоил ее, и она все еще дрожала. Ему нужно было спрятать ее от дождя. Нужно было дать ей высохнуть и согреться.

— Да. Заблудились, но живы, — он приподнял жвалы в улыбке. — Мы найдем дом, Ахмья.

Молния снова прочертила дугу в небе. Рекош пришел в движение, когда от раскатов грома под ним завибрировала земля.

Он шагал так быстро, как только позволяла неустойчивая походка, постоянно следя за опасностью и подыскивая укрытие. Река была у него за спиной. С одной стороны тянулись скалистые утесы, с другой и впереди вырисовывались джунгли, такие же густые и темные, как и всегда.

— Рекош?

— Да? — он перевел взгляд на Ахмью.

Черты ее лица были напряжены от беспокойства, когда она посмотрела вниз.

— Что с твоей ногой?

Он хмыкнул, отводя переднюю ногу еще немного в сторону.

— Небольшая рана. Скоро заживет.

— Но ты не можешь наступать на нее!

Рекош защебетал.

— Уркот хорош с тремя руками. Я буду ходить на пяти ногах. Все еще больше, чем у тебя, ви’кейши.

В ее глазах по-прежнему читалось беспокойство.

— Ты можешь опустить меня. Я могу идти. Я не хочу, чтобы тебе было больно.

— Боль невелика, если я понесу тебя, и невелика, если я этого не сделаю, — Рекош положил руку ей на затылок и притянул ближе, защищая от дождя. — Значит, я понесу кир’ани ви’кейши.

Он продолжал идти вперед, держась поближе к обрыву. В конце концов, им придется найти обратный путь, чтобы вернуться в Калдарак, но в такую погоду восхождение было бы небезопасным даже для самых способных вриксов.

А Рекош в данный момент был не в лучшем состоянии.

Шелковая нить, все еще соединявшая его с Ахмьей, задевала шкуру во время движения. Ее цель была выполнена, но он пока не мог заставить себя снять ее. Она была частью физической связи, узами, которые соединяли их тела и приносили ему некоторый комфорт, некоторую безопасность. И все же эта нить была ничем по сравнению с другой связью, которую он чувствовал.

Его сердечные нити были переплетены с ее, связаны крепче, чем он когда-либо мог себе представить. Это было прочнее любой нити, любой веревки, любого дерева, камня или металла, и он будет защищать это — будет защищать ее — всем своим существом.

Но эта самоотверженность не могла унять агонию от ран. Каждый шаг приносил страдание, конечности одеревенели, а ноющая боль становилась все глубже. Необъятная усталость закрадывалась в его душу, все усиливаясь и усиливаясь. Только Ахмья поддерживала его, делала сильным, разжигала пламя в его нутре.

Небо уже потемнело, когда он, наконец, заметил подходящее место для отдыха. От облегчения у него чуть не подкосились ноги. Скалистый выступ был не идеален, но, по крайней мере, обеспечивал укрытие от ветра и дождя.

Рекош сгорбился под каменным потолком. Перерезав шелковую перевязь, он поставил Ахмью на ноги в укрытии, удерживая руками, пока она не обрела равновесие.

Он не мог не заметить, что снова сбит с толку человеческой формой. То, как они стояли и ходили на двух ногах, оставалось для него таким странным. Таким невероятным. И все же, несмотря на кажущуюся ограниченность, они были удивительно проворны. А в случае с Ахмьей довольно… грациозны.

Ахмья сделала неуверенный шаг назад.

Ну, сейчас не так грациозна… Но и Рекош в данный момент таким не был.

Она обхватила себя руками и огляделась. Даже в этом полумраке ее кожа была слишком бледной, а под глазами залегли темные круги. Губы сохранили голубой оттенок, который ему не нравился.

— По крайней мере, здесь сухо, правда? — спросила она с легкой улыбкой. Когда она снова повернулась к Рекошу, ее улыбка исчезла, а глаза расширились. — О, Рекош…

Нахмурив брови, Ахмья сократила расстояние между ними и провела пальцами под ранами от укусов на его руке. Слезы навернулись у нее на глаза.

Рекош нежно накрыл ее щеку ладонью и большим пальцем вытер набежавшую слезу.

— Не плачь. Мы должны сохранить здесь сухость, Ахмья.

Она покачала головой.

— Даже сейчас, когда ты сам так изранен, ты пытаешься подбодрить меня. Взгляни на них. Их просто… так много.

— Тебе не понравится, если я буду больше похож на Телока?

— Мне все равно, как ты выглядишь, Рекош, главное, что ты ранен.

— Ах, ви’кейши, — он наклонился ниже, касаясь головным гребнем ее лба, и закрыл глаза. Боль отступила. Была только она, ее запах и тепло, ее забота о нем. На языке вриксов он сказал:

— Я бы с радостью перенес в восемь раз больше ранений, чтобы уберечь тебя от малейшего вреда.

Ахмья обхватила его челюсть рукой прямо под жвалами и крепче прижалась своей головой к его. Она шмыгнула носом.

— Я не совсем поняла, что ты сказал, но… Но мне нравится, когда ты называешь меня ви’кейши.

Он издал трель и потерся неповрежденной передней ногой о ее икру, чуть выше ботинка. Ее кожа была мягкой и гладкой, но от нее все еще веяло холодом, и дрожь еще не утихла. Хрипы в ее дыхании также не приносили ему облегчения.

Она отстранилась от него слишком быстро, и ее влажные глаза встретились с его.

— Мы должны позаботиться о твоих ранах. Я потеряла сумку в реке. В твоей есть что-нибудь? Или… — ее губы изогнулись в улыбке, — мы могли бы использовать шелк из твоей задницы?

Рекош фыркнул.

— Почему шелк из задницы? Это просто шелк.

Ахмья хихикнула, но смех быстро перешел в кашель, который она подавила рукой.

Жвалы Рекоша опустились. Не все раны были видны на поверхности, и она явно все еще страдала от последствий того, что чуть не утонула.

— Тебе нужно отдохнуть, Ахмья.

— Со мной все будет в порядке, — сказала она, когда кашель утих. — Со мной все в порядке. Но у тебя все еще идет кровь. Позволь мне хоть раз помочь тебе.

— Хоть раз? Ты всегда помогаешь, Ахмья, — Рекош снял сумку, затем пояс, с которых все еще капала вода, и прислонил их к скале. Подарок был завернут как в ткань, так и в кожу, с ним все будет в порядке.

Он должен быть в порядке.

Помня о поврежденной ноге, он опустился на пол их убежища. Когда непосредственная опасность миновала, его раны начали ныть, каждая из них объявляла себя самой серьезной. И все же самой постоянной, самой сильной была пульсирующая боль в левой передней ноге, которая приобрела такую остроту, что ее невозможно было игнорировать.