Тьма над Петроградом

Аркадий Петрович снова поморщился, но поднялся, вышел из церкви и зашагал по улицам очень бодро, забывая даже опираться на трость с серебряным набалдашником.

* * *

Небогатые соотечественники Горецкого селились на улице Вожирар и прилегающих к ней переулках. Там были русские кафе, магазины, швейные и шляпные мастерские, которые содержали такие же русские эмигранты. Русские газеты и русские пансионы, даже русское варьете. В общем, настоящий русский уголок в Париже. Здешние жители так и говорили: «У нас на Вожираре…»

Путь Аркадия Петровича лежал совсем в другую сторону – на улицу Курсель, где на пересечении с бульваром Осман жила престарелая графиня Воронцова. Графиня занимала просторную квартиру из семи комнат на втором этаже красивого добротного дома с венецианскими балконами, Аркадия Петровича она привечала за то, что, по ее же собственному выражению, он не якшается со всякой шушерой. Она, как и Горецкий, сильно не любила эмигрантское общество, принимала мало, и только избранных, известно было, что навещает ее часто только князь Тверской. Георгий Александрович приходился ей дальней родней, графиня к нему благоволила и считала племянником.

Швейцар приветствовал Горецкого, по-военному прикоснувшись двумя пальцами к фуражке, как видно, наметанным глазом сразу определил в нем бывшего полковника.

Лифт был с зеркальными стенами, в холле стояли банкетки, обитые малиновым бархатом. Дверь открыла хорошенькая французская горничная в кокетливом кружевном передничке. Стрельнув на него любопытными глазами из-под крахмальной наколки, она спросила по-французски, как доложить о мосье. Горничная была новенькая, прежняя знала Горецкого в лицо и по имени.

Горецкий проследовал за горничной, явившейся быстро и с приветливой улыбкой, видно, велели просить скорее, из передней прямо в залу, как называла графиня светлую просторную комнату с большими окнами, выходившими на бульвар Осман. Сейчас шторы на окнах были подняты, и солнце заливало комнату с красивой мебелью красного дерева и картинами на стенах.

Графиня сидела в глубоком резном кресле возле чайного столика. Руки ее покоились на подлокотниках кресла, выполненных в виде свирепо рычащих львиных морд. Скрюченные артритом пальцы были унизаны перстнями. Графиня была очень стара, седые волосы причесаны по старинке, с буклями. На ней было простое черное платье из шерсти с глухим воротом. Однажды она сказала Горецкому в шутку, что нынешняя мода ее очень огорчает – дамы совершенно сошли с ума, грудь едва прикрыта, а спина и плечи вовсе голые. Оно-то хорошо на молоденьких да хорошеньких, а нам, старухам, обнажать нечего, вот и приходится одеваться по старинке.

– Чтой-то, батюшка, Аркадий Петрович, совсем забыл ты меня, грешную! – приветствовала графиня гостя, похоже, она и вправду обрадовалась.

Горецкий присел за столик и почтительно прикоснулся к высохшей руке графини. Он знал, что она не любит ни пожимания, ни целования рук, поскольку из-за артрита ей трудно даются сложные движения. Однако старуха ни за что не призналась бы ему в своей слабости, Горецкий выяснил это путем наблюдения.

– Сидим вот с Лизаветой Ивановной в четырех стенах, тоскуем, никто не заходит. – Графиня была слегка глуховата и говорила всегда чрезмерно громко.

Аркадий Петрович оглянулся и заметил возле окна женщину с испуганным исплаканным лицом. Это была компаньонка графини, прожившая с ней много лет. В который раз Горецкий устыдился, что совсем забыл о ее существовании. Впрочем, эта женщина умела быть совершенно незаметной.

– Лизавета Ивановна, голубушка, распорядись там насчет кофию! – крикнула графиня, раздраженно звоня в колокольчик. – Ну не дозовешься эту вертихвостку! Вот взяла на свое горе француженку в горничные, теперь мучаюсь! По-русски ни слова не разумеет, только щебечет по-своему: мадам да мадам! Ох, хвачу я с ней лиха!

Горецкий низко наклонил голову, чтобы спрятать улыбку. Старая графиня в свое время много лет жила во Франции и по-французски говорила едва ли не лучше, чем по-русски. И уклад в ее доме был всегда европейский, повара держала французского – надо сказать, большого мастера своего дела. Старуха была умна и дальновидна – живя в России, сохранила за собой и эту квартиру с картинами и мебелью, и солидный счет в парижском банке, несмотря на то что многие серьезные люди уговаривали ее перевести капитал в Россию – за ней, дескать, будущее, да и газеты до тринадцатого года вовсю кричали о русском экономическом чуде.

Вот тебе и чудо, старуха без малого девяноста лет умнее многих оказалась. Зато и живет теперь припеваючи…

– Или ты, Аркадий Петрович, чаю, может, хочешь? – громко спросила графиня.

Аркадий Петрович после отменного завтрака с комиссаром не хотел ни есть, ни пить, но отказаться от кофе – значило бы сильно обидеть графиню. Он прекрасно знал, что старуха из упрямства в последнее время тянется ко всему русскому – самовар даже завела, лакея русского где-то отыскала, обрядила его в косоворотку вышитую, хотела в прихожей чучело медведя поставить с серебряным подносом в лапах, искали по всему Парижу, да не нашли.

Так что ничего у графини не вышло. Повар Жак наотрез отказывался готовить расстегаи, кулебяку и бараний бок с гречневой кашей и даже пригрозил увольнением. Лакей оказался нечист на руку, его поймали на краже столового серебра, кое-что успел, мерзавец, снести к скупщику краденого на том же Вожираре. Самовар стоял без дела, да и ладно, поскольку ни русскую кухню, ни чай из самовара графиня терпеть не могла. Но считала своим долгом предложить гостю чаю.

– Благодарствую, матушка графиня, – смеясь ответил Аркадий Петрович, – дозвольте кофею откушать…

Графиня откинула породистую голову и расхохоталась от души.

– Надоело чудить, – сказала она, вытерев выступившие слезы, – от скуки все, никто не заходит, совсем старуху позабыли… Жорж и тот не показывался больше недели… Лизавета Ивановна! – крикнула она неожиданно. – Что ты, голубушка, разговоры слушаешь, пошла бы распорядилась там…

Лизавета Ивановна встала, жалостливо заморгала глазами и пошла к дверям.

– Как-то вы с ней… резковато… – не удержался Горецкий, – все же много лет она с вами…

– А, пустое все! – Графиня попыталась махнуть рукой, но вовремя вспомнила о своем артрите. – Бывают такие люди, знаешь, как каша манная размазня или кисель овсяный, вот и она такая же. Все сидит, все вздыхает, как ни назови – все стерпит! Да и Бог с ней совсем, и говорить-то о том не хочу! Ты скажи, батюшка, какие нынче новости?

Горецкий подумал, что если старуха сильно напоминает ему графиню из «Пиковой дамы», то ее компаньонка никоим образом не похожа на героиню повести Пушкина. Даже несмотря на то что зовут ее так же, Лизавета Ивановна. Та, помнится, была молода и хороша собой, этим и воспользовался Германн, чтобы проникнуть к старой графине и выпытать у нее тайну трех карт.