Тьма над Петроградом

– Ну вот и договорились! – обрадовался Саенко. – А у меня тут картошечка еще не остыла…

Он развернул на лавке старую кацавейку, в которую для тепла был вложен сверток с картошкой. Бумага оказалась старым, вытертым на сгибах плакатом, на котором было написано красными буквами:

Под машинку волоса,В баню чаще телеса,Грязное белье в корыто,Глядишь – вошь-то и убита!

Ниже был нарисован красноармеец, накалывающий на штык огромную вошь.

Саенко достал из мужицкого заплечного мешка, в котором в нижнем углу была зашита луковица, чтобы держалась петля, краюху деревенского хлеба и шмат сала в чистой тряпочке.

– Хлеб сырой, небось лебеду добавляют, – деловито заметил он, – вот у нас раньше был хлебушек! Бабка по субботам пеклеванники пекла, травку какую-то в тесто добавляла – дух стоял в хате! А сало – это ж разве сало? Это же чем надо животину кормить, чтобы потом из нее такое сало получилось?

Борис выхватил у него кусок сала и жадно накинулся на еду. Мари вздохнула и подсела ближе.

Спать пришлось в самой бане, на склизкой лавке, но Борис так устал, что заснул мгновенно.

Саенко разбудил его, когда солнце пыталось заглянуть в крошечное оконце бани и в кустах заливались ранние весенние пташки. Мари перебирала какие-то бумаги.

– Вот теперь ваши документы. – Она протянула Борису справку с круглой печатью. Фиолетовые чернила расплылись, и Борис с трудом разобрал, что владелец справки Коломейцев Матвей Иванович командируется в Петроград делегатом на съезд сельских учителей.

– Это я, что ли? – спросонья не разобрался Борис.

– Угу, а вот и жена твоя, Коломейцева Наталья, – подтвердил Саенко, – вместе поедете. А еще ты есть инвалид, потерявший глаз в борьбе с буржуйской гидрой в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году.

– Это еще зачем? – оторопел Борис.

– А затем, – отчеканила Мари, – что вас ищут. На вокзале, да и по всему городу разосланы патрули усиленные и все предупреждены, хватают всякого, кто подходит под описание – блондин, выше среднего роста, глаза серые…

Борис едва слышно хмыкнул – смотрите, твердокаменная мадемуазель, оказывается, успела разглядеть его глаза…

– А за меня не беспокойтесь, я уж как-нибудь проскочу, – сказал Саенко. – Однако надо на толкучку сбегать, кое-какую одежонку раздобыть для гражданина Коломейцева…

И Саенко исчез, как не было, а вскоре стукнули в оконце, и появилась смешливая ядреная девка с ямочками на румяных щеках. Дочь хозяина принесла горячий чугунок с картошкой, хлеба и полдюжины вареных яиц. Стрельнув карими глазами на Бориса, она разложила снедь на лавке. Мари перебирала узел с одеждой, и девушка присела поболтать с Борисом. Борис вытащил горячую картошку, она выскочила у него из рук как живая. Девка заливисто захохотала.

– Папаша сказал, чтобы вы быстрее убирались, он патрулей боится.

– А чего же ты тогда ясным утром с чугунком притащилась? – удивился Борис. – Да еще визжишь тут, как будто тебя щекочут… Услышать ведь могут…

– А! – Она махнула рукой. – Кто тут услышит? Тут по соседству только бабка Дарья, она глухая совсем. И подумают, что я с Колькой разговариваю.

– Это кто ж такой Колька? – Борис спрашивал, не забывая наворачивать еду. Картошка была рассыпчатая, политая постным маслом, да еще с укропом.

– Жених мой. – Девка не отвела глаз.

– Замуж выходишь… – Борис облупил яичко, – и отчего это, как красивая, так сразу замуж бежит?

– Я-то с радостью… – девка на миг погрустнела, – да вот только папаша не велит за Кольку идти. Он в комсомольцы записался, и в церкви венчаться ему теперь нельзя. А папаша сказал: если уйдешь к Кольке без венца – прокляну! Из дома в чем есть выгоню!

– Без венца нехорошо… – кивнул Борис, – грех это…

– А Колька говорит, что это буржуазный пережиток! – Девица с гордостью выговорила трудное слово.

– Не слушай Кольку, – Борис сообразил, что уплел уже, кажется, не свою порцию картошки, – другого себе найди, который против родителя тебя настраивать не станет.

– Да где ж тут найдешь? – Девка снова стрельнула глазами на Бориса, и он понял, что она явно не промах. Поглядев зазывно, она протянула ему крынку с молоком. Молоко было топленное в печи, с розовой пенкой, и Борис посмотрел на хозяйскую дочку с нежностью.

Тут ввалился Саенко, держа на плече узел с одеждой.

– Ох и подлый же народ в этом городе! – возмущался он. – Денег дерут просто страшное количество, а одежонка-то ежели по совести, то дрянь дрянью!

Борису достались галифе из странной материи, про которую Саенко сказал, что называется она чертова кожа, и солдатская шинель с обрезанными полами. Еще Саенко достал из мешка темную, сильно ношенную рубаху и сокрушался, что не заметил, что рукав с дыркой.

– Обманула, подлая баба! – вздыхал он. – Подсунула срам такой!

Мари молча взяла свое и скрылась в бане. Девка ахнула и убежала, чтобы вернуться через минуту и протянуть Борису новую мужскую рубаху белого полотна, расшитую крестом.

– Для Кольки вышивала, да все равно папаша не согласится… – Голос ее дрогнул, и Борис просто вынужден был из благодарности расцеловать девушку в обе щеки.

– Поезд ждать не станет… – послышался ледяной голос Мари, – может быть, хватит мелким бесом рассыпаться перед каждой девкой? Мы сюда приехали для того, чтобы дело делать! А некоторым одно развлечение!

«Да уж, развлечение, – вздохнул Борис, вспомнив вчерашний допрос в ГПУ, – что она на меня напустилась, уж не ревнует ли? Да нет, не может быть…»

Саенко уже теснил девушку к дверям. Мари поработала над собой отменно. Теперь перед Борисом стояла разбитная молодка в ладном кожушке, подпоясанном солдатским ремнем, широкой сборчатой юбке и лаковых полусапожках, про которые Саенко тут же заметил, что не иначе они от старого режима остались. На плечи Мари накинула полушалок в ярких розовых цветах. Однако выражение лица оставалось все таким же брезгливо-насмешливым.

– Ну что, Матюша, – засмеялся Саенко, – хороша у тебя женушка?

– Если бы еще и лицо сменить, – тихонько ответил Борис, – а то щурится, как тигрица, шипит, как гадюка, того и гляди – укусит…