Тьма века сего

— Я просто не слишком старался.

Мартин выступил из ночи подчеркнуто неторопливо, так же наигранно улыбнувшись, и Курт усмехнулся:

— Да, я так и подумал.

— Отчего не спите? — спросил тот уже серьезно. — Что-то случилось или просто бессонница?

— Нервничаю, — ответила Альта, вздохнув. — Надо проветрить голову… А ты-то сам что?

— Я, как выяснилось, могу уснуть в любой момент, — ответил Мартин и снова улыбнулся — как-то неловко и с заметной нервозностью. — И это очень… непривычно. С одной стороны, я знаю, что могу просто лечь, закрыть глаза и велеть себе остановиться — как механизм, если заклинить шестеренки. А с другой стороны, утомления не наступает очень долго, и самого желания это сделать — нет. И есть еще третья сторона. Разум все-таки требует отдыха. Не тело, разум. Александер, знаю, мог бодрствовать трое, четверо суток и сохранять ясность ума, а я… После пары дней — не суток даже, именно дней — чувствую себя переполненным кувшином, который вот-вот лопнет. Как будто рассудок просто не в состоянии переваривать текущую в него информацию без хотя бы краткой остановки.

— Это дело привычки, — уверенно сказала Альта. — Просто ты еще не свыкся с собой, этот самый разум еще хорошо помнит, как ты жил прежде — четкими и короткими периодами бодрствования и отдыха, и сейчас ему надо перестроиться, научиться, как ты сказал, «переваривать» большую массу впечатлений, мыслей и наблюдений.

— Надеюсь, ты права, и со временем я именно привыкну, а не рехнусь, — хмыкнул Мартин, тут же посерьезнев. — Как оказалось, дарами еще надо суметь воспользоваться, и это не так просто.

— Когда всё закончится, дашь мне себя на растерзание, — так же серьезно сказала Альта. — Обещаю не делать больно. Без необходимости.

— Хорошо, когда семья тебя поддерживает и утешает.

— Можно подумать, ты ожидал от нее чего-то иного, — усмехнулся Курт. — После сегодняшнего совещания эта добрая женщина с полчаса копалась во мне с целью понять, что пыталась сотворить со мной Урсула. До сих пор себя чувствую, как побывавшая на исповеди у малефика подопытная лягушка.

— Для вас же стараюсь, господа следователи, — с нарочитой обидой буркнула Альта. — Повышаю мастерство, набираюсь знаний, усваиваю новый опыт. Благодаря которому вас же в будущем, быть может, буду вытаскивать из могилы.

— Я не жалуюсь, — вскинул руки Курт. — Я, заметь, добросовестно высидел до конца.

— Обещаю, что сдамся в твоё распоряжение, как только выпадет возможность, — улыбнулся Мартин. — Подозреваю, что в моем положении мне и самому это необходимо.

— Но в целом… — Альта замялась, подбирая слова, и осторожно договорила: — По собственным ощущениям — в общем и целом ты как?

— Странно, — не задумавшись отозвался стриг. — В общем и целом я — странно. Я ожидал, что по прибытии сюда меня посадят под надзор, позовут пару expertus’ов, начнут изводить допросами, проверками, испытаниями, что Совет будет всполошен и пристрастен… А Висконти встретил меня так, словно я просто возвратился с очередного расследования, и ничего особенного не произошло. О, ты теперь стриг, Мартин? Отец Альберт уже проверил? Славно, пойдем на секретное совещание. Кстати, завтра у нас война; если потребуется поесть — заходи, а теперь поди прочь, мне надо составить план на завтра. Не то чтоб я хотел сидеть под замком несколько дней и быть объектом исследования наших славных ребят с особого курса, но подобный выход за рамки обыкновенных предписаний несколько… выбивает из колеи.

— Время такое, — пожал плечами Курт. — Не до лишних проволочек. В конце концов, Висконти прав: проверке отца Альберта вполне можно доверять, четки отца Юргена тоже говорят сами за себя, а с возможными загвоздками и проблемами, буде таковые возникнут, можно будет разобраться и позже, по ситуации. Сейчас есть задачи помасштабней. Ну, вернулся один из служителей с задания стригом; что ж, бывает. Как верно заметил отец нашего философа — Конгрегация, что с нас взять.

— Висконти обещал «устроить мне проверку, когда все закончится, силами всех оставшихся в живых expertus’ов, если я сам останусь жив».

— Видишь, любимые тобой предписания остались незыблемы.

— И Висконти, как всегда, само воодушевление.

— Он спит сейчас? — спросила Альта, и Мартин запнулся, непонимающе нахмурясь.

— Не знаю… Не проверял. А что?

— Ты сказал — он разрешил к нему заглянуть, если тебя одолеет голод. Ты не спишь, а бродишь по лагерю, хотя сам же сказал, что разум требует отдыха; стало быть, разум отступил перед телом. Стало быть, тело требует чего-то более важного. Висконти дал понять, что к нему можно обратиться, если что. Я подумала — ты уже сходил проверить, бодрствует ли он.

— Папина дочка… — пробормотал Мартин, отведя взгляд в сторону, и, помедлив, неохотно кивнул: — Да, я хотел проверить. Но мне показалось глупым являться среди ночи к наставнику с… такими просьбами. Все еще как-то глупо себя чувствую, когда… это случается.

— Совсем плохо?

— Не совсем, — натянуто улыбнулся он. — Терпеть можно. Но я…

— Не знаешь, нужно ли? — договорила Альта и, увидев молчаливый кивок, вздохнула: — Без Александера нам будет сложно… Однако вместе, уверена, разберемся. Я считаю так: завтра решающий день, случиться в который может все, что угодно, и мы должны быть готовы ко всему, включая драку на кулачках с Сатаной лично. Александер в таких случаях поддерживал себя в форме.

— «Позволено по мелочи», — произнес Курт с расстановкой. — Так он говорил. Так и действовал.

— Полагаете, — с сомнением уточнил стриг, — будет допустимо все-таки зайти к Висконти?

— Зачем будить и без того злого и усталого человека, — отмахнулась Альта. — Я же есть. Думаю, вряд ли ты отравишься ведьмовской кровью, а я от этого не обеднею. Ужинай спокойно и иди, наконец, спать; можешь считать это указанием лекаря.

***

Ужин прошел в тишине. Собственно говоря, шуметь было и некому: отец Альберт пребывал в своей комнате почти безвыходно, охрана и служки на глаза не лезли, и в конгрегатской резиденции вольготно, как сытый кот, разлеглась тишина. Бруно употребил ужин в одиночестве — неспешно и вдумчиво, даже не пытаясь отогнать мысль, что это, быть может, его предпоследний прием пищи телесной, а то и последний, если утром тревога пересилит и кусок не полезет в горло.

Доев, он еще долго сидел за столом, сложив руки перед собою и глядя в окно, выходящее на одну из самых престижных и крупных, а потому хорошо освещенных улиц. Впрочем, вполне приемлемо в последнее время освещались почти все, уж больно время это было напряженным… Мимовольно Бруно задумался, в какие же суммы в конце концов выльется этот бесконечный Собор — и тут же усмехнулся сам над собою. Как бы всё ни повернулось завтра, эти траты будут мелкой неприятностью на фоне прочего.

Бруно поднялся, еще на миг задержав взгляд на окне, и вышел из пустой трапезной. Мимо своей комнаты он прошел, не останавливаясь, и негромко, но настойчиво стукнул в створку следующей двери.

— Входи.

Тому, что голос отца Альберта ответил тотчас же, он не удивился; не стало неожиданностью и то, что святой отец пребывал вне постели и сидел за столом. На столе сиротливо примостились тарелка с тонко нарезанным хлебом, два стакана и небольшой винный кувшин.

— Не спится, — пояснил старик с показным вздохом и кивнул на стол. — Молюсь вот.

Бруно тихо усмехнулся, аккуратно прикрыл за собой дверь и, приблизившись к столу, тронул один из стаканов пальцем:

— И гостя ждали, как я вижу?

— Homines non mutantur [164] , — тускло улыбнулся отец Альберт. — Садись. Сообща предадимся благочестивым помыслам.

Бруно уселся напротив; помедлив, налил в каждый стакан по трети и, придвинув один из них к себе, замешкался и принюхался.

— Биттер? На ночь? Перед таким днем?

— Хорошо после него спится, — улыбнулся отец Альберт и с видимым удовольствием отпил два глотка. — В голову не стукнет, не тревожься. А мятущуюся душу уймет.

Бруно с сомнением посмотрел в серебряный стакан в своей руке, вздохнул и отпил половину, поморщившись от травяной горечи. Для унятия мятущейся души этого явно было маловато, но грядущий день и впрямь требовал трезвой головы наутро.

164

Люди не меняются (лат.).