Тьма века сего

— От мессира Висконти я бы ждал и не такого, однако на сей раз все предельно серьезно, — отозвался Фридрих и улыбнулся еще шире: — Бросьте, майстер Гессе, вам бы порадоваться за своего духовника. Да и за себя тоже: не всякому инквизитору удается сделать наместника Христа из почти еретика и смутьяна.

— Да каждый второй из сидевших на этом Престоле — еретик и смутьян, — хмуро отозвался Курт, вновь опустил взгляд к аккуратно выведенным строчкам, зачем-то перечитав все сначала, и недовольно проворчал: — Смутьяном и остался — он даже имя менять не стал.

— А мне нравится, — с каким-то мальчишеским весельем возразил Император. — Папа Бруно Первый… Согласитесь, майстер Гессе, ведь неплохо звучит?

Курт не ответил, лишь скривившись всем лицом, будто от горсти дикой кислой смородины, и перечитал имя, выведенное ровным книжным почерком, еще трижды, словно пытаясь уместить его в разуме, осознать невероятное, принять немыслимое.

Вообще говоря, немыслимым было даже не то, что на папский престол удалось пропихнуть Великого Инквизитора с отличным послужным списком и идеальной биографией в духе какого-нибудь святого — еще полгода назад немыслимым было то, что Папой может стать немец. Тот факт, что французских и итальянских кардиналов, собравшихся в Констанце, Висконти смог повернуть в нужную сторону, особенно не удивлял — ввиду минувших событий и с хорошо подвешенным языком этого достойного духовного наследника Сфорцы было бы удивительно, если б сей финт провернуть не удалось. А вот как встретят такую новость римские граждане, от воли коих, как испытал на собственной шкуре уже не один Папа, зависело зачастую не меньше, нежели от воли кардинальской — это был тот еще вопрос, ждущий своего решения. Вопрос упирался в персону миланского фогта и его способность силами своих войск навести в городе порядок, прижав к ногтю в первую очередь семьи, окончательно постановившие считать Рим своей собственностью.

Следующую новость гонец доставил уже через два дня: избранный Понтифик при поддержке Собора и Великого Канцлера Конгрегации принял свое первое решение. Так как герцог Австрии Альбрехт публично признал свое союзничество с еретиком и малефиком Бальтазаром Коссой, а также открыто заявил о своем покровительстве, предоставил ему убежище и обещал защиту, прямо угрожая оружием всякому, кто возжелает этому препятствовать, Папа Бруно Первый отлучил обоих от Церкви и объявил о начале Крестового похода на земли Австрии.

Кандидатура короля, которому выпало этот поход возглавить, не обсуждалась никем — она была очевидна, и уже через три дня после прибывшей из Констанца папской буллы «Venit inimicus» [183] армия под водительством Императора Фридриха Четвертого фон Люксембурга начала переправу через Инн, вторгнувшись в пределы Австрийского герцогства.

А майстер инквизитор Курт Гессе, получивший от того же гонца нарочитое, отдельное послание от избранного понтифика, кажется, лишь тогда окончательно смог уложить в голове тот факт, что не стал жертвой дурного розыгрыша, потому что в письме Папа Бруно сообщал своему «старому драгоценному другу» о даровании «достойнейшему собрату по Конгрегации и вернейшему сыну Святой Церкви» титула кардинала-диакона и назначении Великим Инквизитором. В отдельном же постскриптуме сказано было коротко — «Прости. Не выпендривайся. Крепись».

183

«Пришел враг». Булла (от лат. bulla) — основной папский документ с печатью. Булла всегда называлась по первым двум словам текста. Здесь подразумевается отсылка к Евангелию от Матфея, притча о плевелах и добром семени: «Сum autem dormirent homines venit inimicus eius et superseminavit zizania in medio tritici et abiit» (лат.) — «Когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушел».

Новости меж тем настигали движущуюся армию и на землях Австрийца.

Богемия полыхнула возмущением. Недобитые адепты Фемы и до сих пор тихо мутящие воду властенцы [184] восшествия своего короля и соплеменника на престол не оценили. Богемия… нет, Чехия!.. и без того переполнилась немцами, разбавляющими чистую чешскую кровь, чешский король и без того онемечился, променяв служение родной земле на эту гнилую, пагубную идею единой Империи, сосредоточенной вокруг Германии, словно мякоть вокруг кости. И вот теперь немецкий король с немецким именем, по недоразумению зовущийся богемцем, посадил на папский престол немца и начал войну с противником немецкой Инквизиции, в каковой войне бессомненно положит в землю весь цвет чешского рыцарства и тысячи простых мужей.

184

Vlastenci (чеш.) — «патриоты».

К кличу «Cechy Cechum!» [185] примкнули радикальные приверженцы идей Гуса. Сам проповедник, возвратившийся из Констанца с призывами к миру и единению с немецкими инквизиторами, был громко объявлен предателем и чуть не разорван в клочья на месте; на его защиту встали менее буйные собратья, с изрядным трудом отбив своего предводителя, однако произошедшее неугомонного богемца не охладило, и уже на следующий день он проповедовал на той же улице Праги, собрав округ себя вдвое большую толпу. На сей раз вмешиваться пришлось городской страже.

185

«Чехия для чехов!» (чеш.).

Богемия закипела. Оставшаяся в пределах страны часть имперской армии, плотная смесь богемцев и немцев, действовать старалась точечно и крупных столкновений не допускать, при этом не забывая о главной задаче — не допустить срыв плана по наступлению на Австрию с севера. Бытовые драки внезапно сменили поводы с денежных и любовных на политические. На улицы высыпали доморощенные проповедники — одни призывали одуматься, примириться и оставить решение судеб страны на усмотрение власть имущих, кои для того и поставлены, другие поддерживали властенцов, третьи повторяли слова Гуса. Первых и третьих стражи молчаливо игнорировали, вторых тихонько брали под руки по окончании проповедей, а то и накануне, если удавалось, и смутьяны исчезали с глаз народных.

В стенах Вифлеемской капеллы снова зазвучал голос ее настоятеля, и с каждым днем слушающих прибывало — кто-то одобрительно перешептывался, кто-то растерянно внимал, а кто-то пришел для того, чтобы самолично убедиться в невероятном: возвратившийся из инквизиторских лап святой отец и впрямь призывал соотечественников объединиться с инквизиторами.

Но в главном-то он прав, тихо, а после и все громче говорили потом на улицах. В главном он остался неизменен. В главном-то он оказался пророчески точен: ведь говорил же отец Ян, что Церковь погрязла во грехе, а папский трон занимает еретик и Антихрист, и вот — он оказался прав, даже Император и Инквизиция признали это! И даже пошли войной против нечестивца! Выходит, все верно говорит он и сейчас. Выходит, не с предательством вернулся он с Собора, а с победой. Выходит, что-то не то говорят властенцы и те ученики отца Яна, что спорят с ним, отступили от него и даже хотят убить его. Выходит, что-то вредное для Богемии они хотят учинить. Для чего им так надо вырвать страну из тела Империи, снова сделать маленьким королевством? Отчего так неприятен им богемский род, сидящий на имперском троне, отчего столь враждебны они молодому Императору, дерзнувшему выступить против слуги Сатаны?

Богемский котел кипел чуть больше месяца — ровно столько, сколько хватило новым ученикам пражского проповедника разнести эти мысли по стране, и кипение пошло на убыль. Тишь и благодать, разумеется, не установились, однако победа в подавляющем большинстве умов осталась за Гусом.

Об этом рассказал предводитель двух тысяч гуситов, невероятным рывком сумевших настигнуть имперскую армию уже в Австрии, дабы присоединиться к христианскому воинству в его противостоянии врагу рода человеческого. Ни единым движением брови не выдав тихий ужас, охвативший его при мысли о встраивании в четкую схему его армии этого разношерстного сброда, горящего пламенем веры, Фридрих поблагодарил единоплеменников за верность и храбрость и, поломав голову пару часов, таки сумел найти для них место и дело.

Жижка, под чью руку отдали соплеменников, скептически поморщился, а потом со своим обычным «nen'i to tak tezk'e» [186] принялся за работу.

Епископу Кёльпину и майстеру инквизитору Гессе работы прибавилось тоже: вместе с ополченцами прибыли три десятка священников и монахов, половина из которых вместо должного образования и знаний имела в голове дикое варево из идей своего вдохновителя и народных традиций, а около трети не знало ни единого слова по-немецки. К счастью, их на себя взял епископ, оставив Курта разбираться со своими проблемами, коих у него и без того было не счесть.

186

«Не так уж тяжко» (чеш.).

Очередной, хоть и ожидаемой, проблемой была Альта. Точнее, проблемой стала ее чуть округлившаяся фигура, которую еще можно было скрывать от окружающих, но по понятным причинам уже невозможно было утаить от Фридриха.

С воззванием немедленно одуматься, прислушаться к совести, родительскому долгу и благоразумию молодой Император в сопровождении хмурой фаворитки вломился в шатер майстера инквизитора ранним утром. Мартин, который уже давно был в курсе дела, поняв, к чему повернет разговор, тихо ретировался наружу, и Курт остался единственным слушателем долгой и экспрессивной тирады, смысл которой сводился к необходимости немедленно воспользоваться правом Великого Инквизитора и приказать expertus’у Альте Гессе отбыть за границу Австрии, в пределы Империи.