Тьма века сего

— Давай сразу о главном. Ты пошел на малефика и зачем-то рассказал ему об этом. О том, зачем ты вздумал ломиться в дом опасного колдуна в одиночку, мы поговорим после.

— Со мной были городские с-стражи, — невесело улыбнулся Майнц, и кардинал кивнул:

— Это и есть в одиночку. Сии вояки что есть, что нет их — разница невелика.

— А что мне было делать, Гвидо? Вот воплотим нашу безумную идею, создадим академию инквизиторов, воспитаем в ней п-подобных тебе бойцов — и тогда, быть может, если доживу, я стану ходить на малефиков в окружении воинов. А покамест что есть, то есть… И да, я сказал ему, что мне предстоит. Если точнее, он, глядя на меня, спросил, что за дело меня ожидает и отчего «словно туча надо мною».

— Прямо так и сказал? Про тучу?

— Да, — многозначительно кивнул Майнц. — И я ответил, что с-сегодня попытаюсь избавить мир от человека, каковой наверняка забыл слова «покаяние», «человечность» и «совесть», но может повернуться так, что он направится по жизни далее, а мой п-путь прервется. Куно помолчал и сказал: «Буду молиться о вас. Господь должен вас оградить».

— «Должен»… В каком тоне он это сказал?

— Верно мыслишь, — вздохнул инквизитор. — Именно так, к-как обыкновенно говорят, к примеру, о бюргермайстере и его обязанностях. «Бюргермайстер должен повесить новый колокол». Выглядел Куно при том так же уверенно, как член городской знати, который вознамерился идти к бюргермайстеру требовать колокол — безмятежно, покойно. Тогда я решил, что ему нет п-причин тревожиться обо мне, ведь кто я ему? Даже не духовник и не друг…

— И вот вы вломились к этому малефику, и малефик?..

— Ударил в нас.

— Это когда вот так? — Сфорца изобразил руками нарочито живописный пасс и издал звук, похожий на шипение лопнувшего кузнечного меха; Майнц мимолетно улыбнулся:

— Да, это когда вот так. Нас должно было размазать по стенам, но… П-представь себе человека, который бросил во врага камень, и вот этот камень не полетел дугою, а повалился к ногам метнувшего. Так это и выглядело.

— In altre parole [45] , было бесспорно ясно, что что-то пошло не так?

45

Иными словами (итал.).

— Да.

— У него могло просто не получиться?

— Нет.

— Даже у самого лучшего бойца однажды может не выйти самый простой, ученический удар.

— Гвидо, к-кто из нас expertus в сверхнатуральном?

— Просто уточнил, — примирительно отозвался Сфорца. — И ты решил, что это молитвы твоего подопечного сработали как… защита? Он что ж, Dio me lo perdoni [46] , Божью силу заключил в реторту и употребляет по своему усмотрению? Или ты впрямь сотворил нам святого, а теперь позвал меня, чтобы спросить, что с ним делать?

46

Прости Господи (итал.).

— Для начала, — помедлив, возразил Майнц, — я п-призвал тебя, дабы предложить, что делать, а не спросить об этом. Святой ли он… Я не знаю. Но то, что мы с ним с-сотворили, явно не прошло даром, и он уж точно более не грешник в отчаянии, он… нечто иное.

— Ты хоть понимаешь, что это звучит так, будто ты говоришь о каком-то неведомом существе, родившемся от черного козла?

— Главное, что ты п-понимаешь, о чем я говорю, — вкрадчиво произнес Майнц, и кардинал умолк, поджав губы и смятенно глядя в угол кельи. — Я не знаю, как воплотится наша задумка, — вымолвил инквизитор тихо. — Не знаю, что у нас выйдет, чего мы добьемся, а что п-придется отложить на годы, десятилетия или вовсе позабыть как невозможное. Но такие люди не должны попасть в руки нынешних властителей душ.

— И тихо прожить свою жизнь, разумеется, не должны тоже, — с усталой иронией добавил Сфорца. — Да, безусловно, я понимаю, о чем ты говоришь. Полагаешь, что он не уникален? Что такие будут еще?

— Я не знаю, — развел руками Майнц. — Знаю лишь, что мне с-самому недостало то ли любви к Господу, то ли глубины осознания свершенных мною грехов… И потому я не могу, как в иных случаях, судить по себе, не могу с-сказать, свидетелем и соучастником чего я стал. Не смогу повторить его путь, чтобы испытать все на собственной душе. Я могу лишь п-предполагать, сопоставлять, теоретизировать… Быть может, на такое способны лишь одаренные, некогда использовавшие свой дар во зло, а после искренне и глубоко раскаявшиеся — глубже и искренней, нежели я. Быть может, Господь п-прислушивается к ним более, чем к прочим, потому что они обладают более тонким, чувственным душевным устройством и могут достучаться до Него.

— Еретик, — буркнул кардинал хмуро.

— А быть может, — не ответив, продолжил собеседник, — для этого и не нужно ничем обладать. Лишь душой, с-стремящейся к раскаянию, благу и миру.

— Стало быть, ты желаешь ставить эксперименты в будущем над теми раскаявшимися малефиками, что будут попадаться тебе?

— Я ценю твою прямолинейность, однако же звучит это не слишком к-красиво, Гвидо.

— Va bene, — кивнул тот, — я скажу иначе. Ты намерен в будущем не отправлять на костер просящихся туда со слезами, а убеждать их искупать злодеяния не смертью, но жизнью… В надежде, что таких чудотворцев обнаружился еще с полдюжины?

— Звучит все равно не слишком хорошо, но viscera causae [47] такова.

— Особый отряд молитвенников… Заманчиво.

— Одна п-проблема, — выразительно проговорил Майнц, и взор кардинала, уже мечтательно возвысившийся к потолку, вопросительно обратился на него. — У меня есть большие сомнения к-касательно использования таких молитвенников по нашему произволению. У меня пока нет верных свидетельств и очевидных доказательств, однако чувствую, что подобное заступничество Куно или п-подобные ему (коли таковые отыщутся) не будут или не смогут предоставлять, как телохранитель — свои услуги и меч.

47

Суть дела (лат.).

— Не смогут или не будут? Это важно.

— Я не знаю. Если не ударяться в ересь вовсе, то, полагаю, с-скорее именно не смогут. Полагаю, Куно просто понял в тот момент, что его молитва обо мне будет чего-то стоить и по какой-то причине возымеет действие.

— Это любопытно, — произнес Сфорца задумчиво. — Понимаешь, что ты сейчас сказал?

— Смотря что ты услышал.

— Я услышал, как ты сказал «Господь почему-то решил, что меня стоит поберечь, и мой подопечный понял это». Касательно использования сих персон в будущем, если и впрямь их обнаружится более одного, могу лишь сказать, что лучше такое заступничество, чем никакого, а вот вопрос «почему он решил, что Господь защитит Альберта Майнца» куда более интересен.

— Не броди вокруг, Гвидо, говори п-прямо.

— Лично мне нравится думать, что начатое нами дело чего-то стоит и отчасти получает благословение свыше, — улыбнулся Сфорца почти самодовольно. — Ведь ты — существенная, немаловажная часть нашего плана, и без тебя он пусть и не обречен на провал, но грозит вылиться неведомо во что. Стало быть, защищая тебя — Господь защищает и всех нас.

— В гордыню не впади, — предупредил инквизитор строго, и кардинал столь же серьезно кивнул:

— Это как водится.

***

— Abyssus, — произнес отец Бенедикт безвыразительно, и Сфорца с подчеркнутым удивлением шевельнул бровью:

— Что?

— Ты действительно считаешь, что это самое лучшее название для обители, в которой в добровольном заточении и отречении от мира будут заключаться по сути святые?

— Ты сам сказал. Заточение, отречение, заключение… И адские муки, каковые они пробуждают в разуме и душе и проживают ежедневно. Как еще ты намерен назвать это место — Locus amoenus [48] ?

48

Аллегорический, мифологический образ, символ земного рая, «прекрасное место».