Тьма века сего
Шрифт:
— Да. И вы счастливый человек, майстер инквизитор.
— А Евангелия тебе недостаточно, чтобы определить свой путь?
— «Пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах», — с нарочитой торжественностью процитировал Гейгер и улыбнулся: — Я так и сделал.
— «…и приходи и следуй за Мною», — многозначительно докончил Мартин и широко повел рукой: — Вот здесь — ты вправду полагаешь, что здесь Он, что сюда ты пришел за Ним?
— Вы же сказали, что не считаете меня безумцем, — укоризненно заметил паломник. — Разумеется, я не думаю, что в этом лесу укрывается Господь Иисус и ждет, когда мы придем к нему, или же сам выжидает момент, когда пора будет нежданно выскочить из кустов. Но ведь что-то здесь есть?
— В Германии, в Империи, в мире, в конце концов, есть немало мест,
— Я туда и направлялся, — уже без улыбки отозвался Гейгер, отвернувшись и снова вперив взгляд в лесную чащу перед собою. — Если точнее, в Гладбахский монастырь [36] . Но на своем пути я повстречал людей, идущих сюда, услышал их рассказы — и вот я здесь.
36
Согласно преданию, некий «знатный человек» по имени Бальдерих приказал построить на Гладбахском холме (неподалеку от Мюнхена) церковь. Первые реликвии (частицы мощей святых Вита, Корнилия, Киприана, Варвары и Хрисанфа) подарил этой церкви император Карл Великий. Церковь была разрушена уграми в 954 году, а реликвии защитники храма спрятали при приближении врага.
В 974 году архиепископ Кельнский Геро и сопровождавший его Сандрад, монах из Трира, искали место для будущего монастыря. Возле руин на Гладбахском холме они услышали колокольный звон, идущий из глубины горы, и пойдя на звук, обнаружили спрятанные реликвии. Так определилось место для основания нового монастыря было определено волей Божьей, и Сандрад стал первым настоятелем.
В дальнейшем архиепископ умножил коллекцию реликвий: он подарил монастырю кусок ткани, почитаемой как часть скатерти с Тайной Вечери, еще один фрагмент ткани, который считался частью багряницы Христовой, осколки посуды с той же Тайной Вечери, а также части одежд девы Марии и евангелиста Иоанна.
— И что именно убедило тебя в том, что присутствие здесь Господнего благословения более вероятно и ценно, чем в Его обители? Пропавшие или погибшие люди? Ты вправду думаешь, что Спаситель явил в нашем мире свою волю вот так? Скажи, — поторопил Мартин. — Объясняете же вы это друг другу хоть как-то? Кому-то ведь пришла в голову хоть какая-то мысль, пусть и самая дурацкая, из-за которой все вы рванули сюда? Почему Бог милосердия и человеколюбия, собственную кровь проливший за людей, сейчас убивает их?
— А с чего вы взяли, что убивает, майстер инквизитор? — тихо уточнил Гейгер, с неохотой подняв взгляд к собеседнику, и Мартин нахмурился:
— Это шутка?
— А вы видели хоть одну человеческую смерть в границах Предела? Или кто-то из опрошенных вами свидетелей — видел это?
— Опрошенные мною свидетели видели двух солдат графа, растворившихся в воздухе.
— Мертвыми?
— Ты полагаешь, что после этого можно выжить?
— После чего? Вы же не знаете, что это было, что с ними случилось, и никто не знает. Они не взорвались, не распались на части, не развеялись, точно прах на ветру, они просто исчезли. Куда?
— Так-так, постой, — уже с искренней заинтересованностью перебил Мартин, усевшись на траву напротив паломника. — Неожиданно любопытный поворот… Но никто из вошедших в Предел не вернулся оттуда.
— Грегор вернулся. И не раз.
— Харт? Грегор Харт?.. Он утверждает, что всего лишь сделал несколько шагов внутрь, испугался идти дальше и возвратился, и из этого случая раздули слухи о его способности ходить в Пределе невредимым.
— И вы верите?
— Ты осознаёшь, что сейчас de facto пытаешься сдать мне своего собрата? — вкрадчиво поинтересовался Мартин. — Я, положим, допускаю, что он может лгать — как потому что в самом деле способен чувствовать Предел и обнаружил внутри нечто, о чем, по его мнению, не стоит знать инквизитору, так и потому, что ничего не обнаружил, никакой сверхобычной чувствительностью не обладает и остался цел по чистой случайности, а теперь попросту опасается излишнего внимания Конгрегации к своей персоне. Но допускаю и то, что он сказал правду. А сейчас ты по сути склоняешь меня к первому варианту. Ты его невзлюбил за что-то?
— Я верю в слухи, — снова улыбнулся Гейгер. — Моя вера вряд ли может являться аргументом чего бы то ни было, и я не сказал
вам ничего, о чем бы вы не знали сами. Но пусть так. Пусть Грегор говорит правду, и он выжил чудом…— Случайно, — поправил Мартин с нажимом, и паломник улыбнулся еще шире.
— Пусть так, — повторил он с видимой снисходительностью. — И все же никто не видел человека, погибающего в Пределе.
— Я бы уточнил: никто больше не видел вообще человека, вошедшего в Предел.
— И где они все?
— И где же?
— Я не знаю, — пожал плечами Гейгер. — И вы не знаете тоже. И никто не знает.
— Взяты на небеса в смертном теле, аки Илия? — усмехнулся Мартин, нарочито сокрушенно покачав головой. — Ох, чувствую, наработаю я себе на следующий ранг с вашей теплой компанией; ересь наклевывается презанятнейшая.
— А вы нас разубедите, — беззлобно предложил паломник. — Скажите, куда они все исчезли? Погибали на глазах у свидетелей только животные, — продолжил он, не услышав ответа. — Существа без воли, стремящейся к вышнему, без разума, способного постичь спасение. Никто не видел, чтобы это место причинило вред человеку. Никто.
— Как-то беспечно ты сказал это, — заметил Мартин. — А ведь вы, если я не ошибаюсь, не просто блюдете ежедневный пост, но и ратуете за отказ от причинения животным какого-либо вреда вовсе.
— Мы никого не призываем открыть загоны и выпустить на волю свиней и кур, всего лишь мы сами не вкушаем мяса и не предаем смерти никого из тварей Божьих, дабы не будить в себе греховного начала, не подкармливать жестокосердие грешной человеческой натуры. Никогда мы не упрекали за это никого, кто не влился в наше паломничество. Для этих людей забой козы или курицы — обыденность, работа, привычное дело, это не пробуждает в них никаких чувств вовсе: не пробуждает сострадания, но не будит и жестокости.
— То есть, если убивать без чувств, то можно?
— Я не это сказал, майстер инквизитор. Лишь объяснил, отчего лишили себя мясной пищи мы сами.
— К слову, ты вот на траву сел, а проверил ли перед этим, нет ли там каких-то букашек? — с нарочитым беспокойством уточнил Мартин. — Вдруг ты ненароком загубил с десяток бедных созданий.
Гейгер склонил голову набок, одарив инквизитора демонстративно укоризненным взглядом, и так же подчеркнуто сокрушенно вздохнул.
— Не только ты не можешь удержаться от желания поддеть, — усмехнулся Мартин. — И скажу тебе как инквизитор с двухлетним опытом работы: ересь ваша — дрянь. Непродуманная она какая-то, сырая. Дыры там и тут, прорехи… Хорошая ересь должна быть логичной, завершенной, с каким-то хотя б самым малым набором непререкаемых истин, причем куда более привлекательных, нежели каноничные, иначе какой смысл в эту ересь впадать? А у вас что? Вот зарезать курицу на обед ты считаешь бессердечием, а сам о погибших в Пределе живых существах поминаешь так пренебрежительно.
— Никто из нас против канонов Церкви не идет, — отозвался Гейгер по-прежнему незлобиво, по-прежнему с улыбкой, и Мартин подумал невольно, что улыбка эта у его собеседника всегда наготове, точно оружие у опытного наемника…
Или нет, не оружие; щит. Словно ею Гейгер укрывает себя от всего извне, что кажется ему опасным… Или напротив — прикрывает то, что есть вовне, от себя самого. И это не снисходительность старшего летами по отношению к младшему, не пренебрежение, которое приходится скрывать лишь потому, что младший наделен властью. Этот щит словно бы ограждает от мира что-то куда более серьезное, чем просто раздражение назойливым юнцом… Что-то вроде той самой греховной человеческой природы, ради отказа от коей он запретил себе такую обыденную вещь, как убиение и поедание бессловесной твари, предназначенной в пищу самим Создателем…
Усмиряемая агрессия. Сознательно загнанная в глухой подвал души, запертая, связанная злость.
Маскировка. И даже не столько для других, сколько для самого себя…
— И как ни трудитесь, ереси вы здесь не найдете, — восприняв его молчание как готовность слушать, продолжил паломник. — Никто из нас не перечит Писанию, не призывает менять обряды или толкования, не извращает учение… Отвечая же на ваш вопрос, скажу так: мне неприятны страдания умирающего живого существа, но я и не вижу причин делать из этого трагедию большую, нежели из смерти человеческой, каковой в Пределе ни я лично, ни кто бы то ни было еще не наблюдал. И разве я сказал что-то бессердечное? Животные не имеют осмысленного духа, могущего возвыситься и приблизить разум к божественной милости, разве это не правда?