Тьма

– Правильно, – подтвердил Толик. – Именно мы и должны.

Когда Людмила Сергеевна Плацекина узнала, что муж застрелил ее главного, как она считала, врага, она вначале не поверила. Миша, как она считала, был чуть ли не главным приверженцем этого Шурика, и вдруг прикончил собственными руками. Но весть принес всеведущий завхоз Кузьмич, причем через пятнадцать минут после убийства. А Кузьмич находился в курсе всего происходившего в Верхнеоральске.

– Как есть прихлопнул! – горячо рассказывал старик, в упоении от собственной информированности, потирая костлявые ручонки. – Все обойму всадил! Восемь пулек!

– Где же это случилось? – замирая, спросила Людмила Сергеевна.

– Да уж известно где. У Картошкиных во дворе.

– И Дашка при этом присутствовала?

– Дочурка ваша? Естественно.

– А Миша? Он где же?

– Муженек ваш? Так арестован солдатиками. В съезжую привезли. Ну, где вы допросики чинили. Сейчас в ей и находится. И тело этого, убиенного, там же. Солдатики, понимаешь ли, в недоумении. Не знают, что дальше делать.

– Я сейчас туда подъеду, – заявила Людмила Сергеевна.

– Непременно подъехать надо, – одобрил Кузьмич. – А то как же без начальства.

Через пять минут глава города была во временной комендатуре, или как назвал ее Кузьмич – «съезжей», располагавшейся в здании горотдела милиции. Первое, на что Людмила Сергеевна обратила внимание, был труп Шурика, лежавший прямо на асфальте возле крыльца. Она подошла поближе и дотронулась носком туфли до правой руки покойника.

«Нужно бы убрать его отсюда. На такой жаре тело мигом раздует», – пришло в голову.

– Почему убитый находится здесь? – строго спросила Людмила Сергеевна у топтавшегося рядом с телом солдата, не то часового (хотя зачем охранять мертвеца), не то просто со скуки пришедшего посмотреть на убитого.

– А я откуда знаю, – непочтительно отозвался тот. – Привезли и бросили.

– Я глава города Плацекина. Приведите старшего.

Появился прапорщик в расстегнутом кителе. Он что-то жевал на ходу.

– Отправьте тело в городской морг, – распорядилась Людмила Сергеевна, – а меня отведите к задержанному.

Когда Людмила Сергеевна вошла в камеру, Плацекин сидел на откидных нарах, тупо уставившись в противоположную стену. Услышав звук открывшейся двери, он повернул голову в ту сторону, но лицо его абсолютно ничего не выразило.

– Здравствуй, Миша, – произнесла Людмила Сергеевна.

Плацекин молча кивнул.

Тут супруга хотела сообщить, как она благодарна мужу за разрешение всех ее проблем, сказать, что он поступил именно так, как и нужно было поступить, и вообще, броситься ему на шею и облобызать на радостях, однако, увидев лицо Плацекина, воздержалась от столь бурных проявлений собственных чувств. Вместо этого она промолвила:

– Ты свободен, Миша.

Плацекин поднялся и, не глядя на Людмилу Сергевну, молча проследовал к выходу из камеры.

– Дашка куда-то пропала, – произнесла ему в спину супруга. – Найди ее, пожалуйста.

– Постараюсь, – безучастно произнес майор.

Разобравшись, как она посчитала, с самыми первоочередными делами, Людмила Сергевна отправилась на службу, где занялась текучкой. Первым делом она позвонила начальнику тюрьмы, подполковнику Пантелееву, горячо поблагодарила его за помощь и сообщила, что его молодцы выполнили свой долг, и теперь надобность в их помощи отпала.

– Я слышал, там у тебя какое-то убийство произошло? – спросил Зубная щетка.

– Было дело, – словно речь шла о чем-то вполне обычном, отозвалась Людмила Сергеевна. – Уничтожили именно того самого негодяя, который и мутил воду в Верхнеоральске. Муж мой, своими руками, и уничтожил. Пристрелил как собаку.

– Он сделал это в целях самообороны? – осторожно поинтересовался подполковник, хотя ему уже доложили об обстоятельствах происшествия.

– Ну, конечно! – воскликнула Людмила Сергеевна. – Этот мерзавец чуть-чуть не опередил его.

– Вот и хорошо, – миролюбиво заключил Зубная щетка. – Я очень рад, что все так благополучно закончилось. Надеюсь на благодарность, – произнес он интимным тоном.

– И она очень скоро последует, – с придыханием произнесла Людмила Сергеевна, а сама подумала: «Вот хрен тебе, старый козел!». На этой лирической ноте разговор закончился.

Примерно через час Людмиле Сергеевне доложили: пришли Толик Картошкин, его мать и еще другие люди и просят, чтобы им отдали тело убитого Александрова для погребения. Она не возражала.

17

Иисус сказал: горе той плоти, которая зависит от души; горе той душе, которая зависит от плоти.

Евангелие от Фомы (116)

– Сегодня же и схороним, – толковала мамаша, идя рядом с тачкой, на которой лежал труп Шурика. Тащили тачку Картошкин и Иван. По бокам понуро шагали близнецы. – А чего тянуть? Время жаркое. Разбарабанит, так и в гроб не влезет. Да, кстати, и гроб у нас имеется, и могила… От Тольки которая осталась. Саван только нужен. Не хоронить же его в этой дерюге, – она кивнула на джинсовый костюм. – Есть у меня хороший кусок белой ткани. Шелк, можно сказать. Давно лежит. Все случая подходящего ждет. Вот и дождался. Сейчас домой придем, мигом смечу. А тряпки его заскорузлые в печь отправить нужно.

Неимоверно палило солнце. На улицах людей почти не встречалось, а те, что попадались, старались не смотреть на скорбную процессию, отворачивались или делали вид, будто ничего не замечают. Тачка наехала на камень, рука мертвеца откинулась набок и повисла в воздухе. Мамаша поспешно водворила ее на место.

– Беспокойный какой, – укоризненно произнесла она. – Лежи уж…

Когда добрались до дома и уложили тело на стоявший во дворе стол, на котором еще утром проходила трапеза, мамаша заявила:

– Первым делом обмыть нужно. Давайте ребята, разденьте его. Да не бойтесь, смелее.

Однако бывшие соратники топтались около тела, не решаясь до него дотронуться. Тогда мамаша, скомандовав, чтобы принесли два ведра воды, взялась за дело сама. Она сноровисто стянула джинсы, куртку, майку, и на мертвеце остались только ситцевые трусы. Все столпились возле трупа. Тело Шурика было молочно-белым, только на шее и кистях рук присутствовал загар. Восемь пулевых отверстий: две дырки на груди, три на животе, одна в паху и еще две в каждой из ног, совершенно не кровоточили. Вид у них был такой, словно некто вбил в тело большие заклепки. На лице покойного застыла гримаса легкого недоумения, смешанного с грустью. Казалось, его мускулы вот-вот шевельнутся, губы дрогнут, веки откроются.