«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Шрифт:
Когда дверь за ними закрылась, к Ригнеру вернулась обычная светскость.
— Если не возражаете, я немного побуду с вами… Так редко случается посидеть в кругу старых друзей, за сервированным столом, поболтать и забыть о жестокости войны. Надеюсь, вы меня поймете, фрейлейн?
Алиса не ответила. Она даже толком не расслышала вопрос. Она думала о человеке, запертом в каюте. Теперь она начинала догадываться, почему он вылез из своего убежища и ворвался к ней. Чтобы избежать встречи с гитлеровцами! Как хорошо, что она его не прогнала!
— Да, кстати, господин Квиесис, я возлагаю большие надежды на вашу поддержку. Если бы вы помогли
— Могу предложить консервы, рижские шпроты, кильки высшего сорта, свежие яйца…
— Я не так богат, чтобы переводить фунты стерлингов на консервы. Мне нужно свежее мясо, овощи, хлеб… За яйца благодарю, мои парни честно заработали себе хороший омлет.
— Господин фон Ригнер, не требуйте невозможного, — протестовал Квиесис. — Судовой груз в вашем распоряжении, пожалуйста! Но продавать паек команды…
Ригнер встал.
— Если хотите, чтобы мы остались друзьями… — Он взглянул на Парупа.
Тот пожал плечами.
— В дела я никогда не вмешиваюсь. Но по собственному опыту могу сказать, что дружба дороже нескольких кило говядины.
Квиесис вздохнул.
— Если точка зрения моего компаньона такова, то я уступаю. До Сантаринга как-нибудь перебьемся. В конце концов, война требует жертв. Даже от тех, кто хочет жить мирно… Так что, господин фон Ригнер, по третьей — за нашу сделку?
— Благодарю. Я должен вернуться к своим обязанностям. Счастливого плавания!
Как только Ригнер, сопровождаемый капитаном, покинул кают-компанию, натянутая улыбка исчезла с лица Алисы.
— Какая мерзость! — прошептала она, потом заметила у Парупа невыпитый бокал. — Что с вами, Илгмар?
— Со мной? — Паруп взял рюмку и стал глядеть на поднимающиеся пузырьки. — Просто замечтался. До чего все-таки несносна жизнь! Сегодня ты на гребне, а завтра тебя накроет волна, и — конец. Только нельзя отчаиваться. На жизнь надо смотреть через рюмку, и она будет так же прекрасна, как вы, Алиса.
По судну пробежала дрожь заработавших дизелей. Все почувствовали облегчение. Квиесис встал и подошел к иллюминатору. С палубы доносились команды капитана Вилсона. Качка стала ровнее, смягчился плеск волны. Убедившись в том, что немецкая подводная лодка скрылась из виду, Квиесис закурил и вернулся к столу.
— Слава богу, ушли, — заговорил он. — Повсюду из себя разыгрывают господ эти проклятые немцы! Мы еще легко отделались, но сколько потеряно времени!
— Только что ты называл их рыцарями, — заметила Алиса.
— От слова меня не убудет… Кто-кто, а мы, латыши, хорошо знаем цену этим рыцарям. Настоящие бандиты! Удивляюсь, как это вы можете водить с ними дружбу, Паруп?
— Дружбу? Вот насмешили! Дружу я только с вином и прекрасным полом.
— А у меня сложилось впечатление, что вы добрые знакомые, — сказала Алиса.
— Как раз наоборот: мы враги… При случае расскажу. Стоит ли расстраиваться?.. А теперь, мои обожаемые дамы и господа, позвольте обратиться к вам с небольшой речью… Мир охвачен войной, а мы все-таки покинули свое отечество и отправились в далекий путь. Вы, дорогая, едете навестить своего седого дядюшку; вы, господин Квиесис, как истый патриот Латвии, хотите установить и расширить наши торговые связи с заморскими странами. А я? Что толкнуло навстречу опасностям
меня? Мной руководит только любовь! И потому я чуть-чуть захмелел сегодня — от вашей близости, Алиса, от счастья! Вы извините неисправимого романтика, дорогая, но дольше молчать я не в силах. Будьте моей женой! Пусть капитан нас обвенчает, пусть океан станет нашим свидетелем!Алиса вздрогнула. Когда Паруп начал свое торжественное обращение, она даже не предполагала, к чему он клонит. Она совсем забыла, что обручена, да еще с этим человеком, который без кривлянья не может сказать и двух слов.
— Браво! — крикнул Квиесис. — Вот это в моем духе — по старой морской традиции!
Алиса понимала, что надо и ей что-то сказать. И вдруг обручальное кольцо стало нестерпимо тесным, до боли сдавило тонкий, холеный палец.
— Так внезапно… — Алиса запнулась. — Я ведь еще и не знаю вас по-настоящему… Я вас… еще не…
— Придет, со временем все придет: и любовь, и счастье, — отечески увещевал ее Квиесис.
— Но так сразу… на судне… У меня даже нет подвенечного платья… — пыталась возражать Алиса.
Она хорошо знала отца. Тот всегда придавал большое значение ритуалу.
— Пожалуй, ты права! Действительно, ни к чему такая спешка, еще и дядя обидится — как это вдруг без него. А это нам ни к чему… Ты у меня, дочка, все-таки умница! Свадьбу сыграем в Сантаринге. Пусть все будет, как полагается — церковь, цветы, подарки, поздравления, снимки в газетах! Денег жалеть нечего — пригласим весь тамошний свет, коммерсантов, дипломатов…
— А по-моему, на судне лучше, — возразил Паруп. — Это сделало бы нашу любовь безбрежной, как океан… И еще вопрос, найдется ли в Сантаринге лютеранский пастор.
— Велика важность! — Квиесис был не слишком набожен. — В религии — как в валюте, важна сущность. Лат или пезо — деньги остаются деньгами. Наши предки верили в Потримпа и Лайму… Итак, благословляю!
Величественным жестом Квиесис надавил кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока в двери не появилась стюардесса Валлия — миловидная курносая шатенка.
Впервые эту должность на судах Квиесиса занимала женщина. Квиесис вообще не признавал на корабле женщин, а хорошеньких в особенности. От них только и жди всяческих осложнений. Но роскошный салон «Тобаго» настоятельно требовал женских рук. Совершенно очевидным это стало на банкете в честь властей, когда прислуживавший за столом юнга чуть не опрокинул майонез на брюки адмиралу Спаде. Валлия, раньше служившая официанткой у «Максима-Трокадеро», прекрасно сознавала свое исключительное положение на судне. Все ей были нипочем — Галениек, с которым дочь болдерайского рабочего быстро нашла общий язык, капитан, строгий тон которого она не принимала всерьез.
И сейчас Валлия даже не думала поторапливаться. Ее рабочее время кончается вместе с уборкой стола после ужина. Просунув голову в дверь, стюардесса всем своим видом выражала недовольство тем, что ее потревожили среди ночи.
— Шампанского, Валлия! И позовите капитана!
— Есть же на столе. — И она показала на три бутылки, из которых одна была только почата.
— Деревенщина! Когда празднуют помолвку, должны пробки в потолок лететь и вино рекой литься!
Валлия пожала плечами, достала из буфета еще бутылку и с треском откупорила ее. Рикошетом пробка чуть не угодила в капитана Вилсона. После тьмы на палубе яркий свет кают-компании заставил капитана зажмуриться, отчего он выглядел особенно рассерженным.