«Точка бифуркации»

И побежал вслед за щенком, который, учуяв знакомых уже скрёбся в дверь и радостно повизгивал. Марина независимо поджала плечами и отправилась на кухню – поторопить фрау Марту с самоваром и бутербродами. Я извлёк из буфета графин с вишнёвой настойкой, приготовленной «домоправительницей» и после недолгих размышлений добавил к нему ещё один – с золотистым токаем, для девушек. Разговор предстоял долгий.

 - Короче, если опустить заумные детали, то вопрос стоит так: либо экспедиция формируется из тех, кто бывал и на той, и на этой стороне червоточины, либо из выпускников «елагинских» курсов. На первом варианте настаивают отец и Евсеин, ко второму склоняются Бурхардт с дядей Юлей. Как это в итоге будут решать – непонятно.

Я намеренно не стал вдаваться в подробности. Упомянул только, что наших «учёные старцы» закончили, наконец, работы по расшифровке «шлиссельбургского свитка» - той его части, что представляла из себя перерисованные от руки изображения недостающих листов «металлических книг». Чуть ли не самым загадочным из всего, что они сумели оттуда извлечь, была фраза: «звёздные рукава благоволят юным». Мы уже знали, что «звёздными рукавами» неведомые авторы «металлических книг» называли «червоточины»; дядя Юля истолковал это, как указание на то, что по каким-то неизвестным нам причинам к последствиям подобных перемещений в пространстве-времени более приспособлены именно биологически молодые организмы. Евсеин же с отцом возражали, что от этого утверждения за версту несёт аллегориями и оно вполне может быть своего рода указанием на то, что путешествия через червоточины представляют наибольший интерес для молодых (в космическом смысле, разумеется) рас – таких, которые ещё не утратили интереса к познанию Вселенной. При этом они ссылались на то, что немалое число из путешественников по червоточинам были, мягко говоря, немолоды – дядя Юля, отец, доктор Каретников, доцент Евсеин и Корф, наконец – хотя этих двоих и рановато называть стариками (обоим сравнительно недавно стукнуло по сорок) но и к юношам тоже не отнесёшь. Все упомянутые персонажи не раз и не два проходили через «червоточины» в обеих направлениях, а кое-кто даже побывал в «промежуточном» мире тетрадигитусов – и что-ни никаких негативных последствий до сих пор замечено не было. На что их оппоненты, отстаивавшие именно физическую молодость членов экспедиции как наиболее желательное условие, резонно возражали что, во-первых, ещё не вечер (в смысле – неизвестно как и через какое время упомянутые негативные последствия должны сказаться), а во-вторых, и это главное – возможно, речь идёт вовсе не о вреде для здоровья.

Попробуйте допустить вариант, с жаром говорил дядя Юля, что потрёпанный жизнью организм (или иная, внечувственная субстанция, называемая «душой») гораздо менее чувствительна к тому неведомому и загадочному, что может встретиться на той стороне «звёздных рукавов»? Какой прок, говорил он, отправлять в такое рискованное и сложное путешествие тех, кто не сможет вынести из него что-нибудь по-настоящему важное, чего мы сейчас даже вообразить не можем?

– В-общем, решать, как обычно, будет барон. – подвёл итог Николка, когда я закончил. Остальные по очереди кивнули и я, чуть помедлив, последовал их примеру. К чему спорить с очевидным? Когда голоса компетентных людей разделяются практически пополам, и за противоборствующими сторонами стоят неслабые аргументы – решать будет администратор, в чьих руках сосредоточены рычаги управления ситуацией. Вот Корф и решит – но случится это никак не раньше, чем дядя Юля произведёт свой решающий опыт. И случится это сегодня, всего-то через пять часов, причём присутствовать при эксперименте может любой желающий – из числа приобщённых к высшим тайнам, разумеется.

Об этом я и сообщил собравшимся за столом – и получил от Николки вполне: «А поехали туда прямо сейчас?» Остальные поддержали предложение одобрительным гулом: если дядя Юля добьётся успеха, то не исключено, что решение о составе экспедиции будут принимать прямо там, сразу – барон, разумеется, тоже будет там, и заинтересованные стороны примутся изо всех сил обращать его в свою веру. А мы чем хуже? То есть, конечно, хуже – в том смысле, что разбираемся в вопросе мы куда меньше дяди Юли, Евсеина и даже моего отца, но присутствовать всё же хотелось бы. Во всяком случае, потом не будет мучительно больно за то, что судьбоносное решение принято без тебя, хотя мог, и даже должен был – а вот поди ж ты, прощёлкал клювом…

Всё это я изложил без малейшего промедления – и, как и ожидал, встретил полнейшее сочувствие и согласие. Оставалась единственная сложность: до Шлиссельбурга по раскисшим дорогам (январь не радовал морозами и снежным покровом, температура уже вторую неделю держалась около нуля по Цельсию) добираться придётся куда больше четырёх с половиной часов, имеющихся в нашем распоряжении – и это в том крайне маловероятном случае, сели мы прямо сейчас, не теряя времени, найдём экипажи с хорошими лошадьми и извозчиками, готовыми на ночь глядя гнать за полсотни вёрст по скверным дорогам. Впору было отказаться от затеи и остаться дома, в тепле, утешаясь настойками и вкуснейшей «даноновской» выпечкой, играть с щенком, а там, глядишь, и в картишки перекинуться от нечего делать- но тут Воленька Игнациус выдал весьма толковую мысль…

Увидав над крышами решётчатую вышку причальной мачты, издали похожую на водонапорную башню, с прицепившейся к ней округлой туше дирижабля, я облегчённо вздохнул. Испытательные полёты «России-II», проходившей здесь регламентное обслуживание, были назначены на сегодня, на вторую половину дня, и я всерьёз опасался не успеть. Тем не менее, попробовать стоило – когда Воленька предложил не связываться с гужевым транспортом, а рвануть прямо сейчас на Воздухоплавательную верфь, все поддержали его с восторгом. До Охты мы докатили с ветерком, окатывая пешеходов фонтанами грязной снеговой воды из-под колёс пролёток. Вслед нам неслись возмущённые крики, ругань, порой даже свистки городовых, но извозчики, поощрённые солидной суммой на водку, старались вовсю, нахлёстывая своих саврасок. И – успели буквально в последний момент, когда Шурик, занявший командирское место к гондоле, уже собирался скомандовать проворачивать движки и отдавать швартовы.

Любому из тех, кого мы оставили в двадцать первом веке, подобная ситуация показалась бы дикой. Ещё бы: явиться на совершенно секретный военный аэродром и уговорить пилота, собирающегося совершить испытательный полёт взять на борт полдюжины пассажиров – и не просто для того, чтобы прокатиться, а отвезти в соседний, пусть и не слишком удалённый город! А здесь это вполне прокатило; Шурик, выслушав нашу просьбу, заметил только, что причальной мачты и прочих удобств, полагающихся приличной воздушной гавани в пункте назначения не имеется. «Ничего! – жизнерадостно отозвались мы с Николкой, - спустимся на рулетках, не впервой! В Монсегюре, вон, спускались, и ничего, целы!» После чего мы дождались, когда наши дамы переоденутся в комбинезоны техников (не сигать же из гондолы в пышных юбках!) и по одному поднялись по крутой винтовой лесенке вверх, к площадке, откуда узкий поворотный трап с верёвочными перилами вёл к гондоле дирижабля.

Погода благоприятствовала – небо к вечеру расчистилось от облаков (случай, не слишком частый для этого времени года), ветер был несильный, и к тому же дул примерно в нужном направлении. Шурик, дождавшись, когда пассажиры разместятся кое-как в не слишком просторной гондоле, скомандовал «Отдать швартовы!» Матросы наземной команды отпустили троса; двигатели тарахтели вхолостую, но винты оставались пока неподвижными. Дождавшись, когда ветер отнесёт громоздкую туша дирижабля футов на двести от причальной мачты, Шурик дал обороты на валы. К тарахтению моторов прибавились звуки винтов, запущенных враздрай, и воздушный корабль стал медленно разворачиваться на месте. Закончив разворот, Шурик снова перекинул рычаги, скомандовал рулевому-горизонтальщику «Рули на десять влево!» и добавил газа. Разговаривать сразу стало трудно – треск двух моторов сотрясал тонкий арборит гондолы, и я заметил, как недовольно наморщились Маринка с настей, учуяв бензиновую вонь. Дирижабль тем временем всплыл на предусмотренные планом полёта две с половиной тысячи футов, описал большую дугу над Васильевским островом, сорвав, надо полагать, немало аплодисментов восторженных петербуржцев. Потом шевельнул рулями, подобно огромной ленивой рыбе, и с набором высоты пошёл над руслом невы, на юго-восток. Туда, где в пятидесяти верстах стоял на маленьком невском островке древний новгородский Орешек – он же нынешняя крепость Шлиссельбург, в подвалах которого кроме камер для особо опасных государственных преступников, революционеров и террористов-народовольцев с некоторых пор располагалась совершенно секретная лаборатория Департамента Особых Проектов. 

II

Огромная сигара воздушного корабля описала полукруг над Невой и, встав точно против ветра, неспешно подплыла к берегу, к прибрежному плацу между крепостными стенам.

– Получена радиограмма, господин Семёнов! – отрапортовал набежавший прапор с перекрещенными молниями и молоточками на петлицах – недавно введённый знак службы дальней связи. Прапор состоял начальником радиотелеграфного поста, устроенного неделю назад в одной из крепостных башен – по большей части, для нужд лаборатории, и отсюда, с берега были виден высоченный хлыст антенны на проволочных растяжках. Установленная в башне ламповая радиостанция, разработанная в лаборатории Д.О.П.а уверенно добивала отсюда не только до Санкт-Петербурга, но даже и до самой Москвы – так, во всяком случае, сообщил Олегу Ивановичу прапор, демонстрируя своё хозяйство при прошлом визите.

– На борту корабля ваш сын и его товарищи, числом пять человек. – продолжал радиотелеграфист.
– Запросили площадку и швартовочную команду, будем сейчас принимать…

Олег Иванович кивнул. Всё было ясно – за неимением причальной мачты и прочего оборудования, дирижабль просто притянут к земле за волочащиеся за ним гайдропы, после чего привяжут к вбитым в землю кольям. Не слишком надёжный вариант – но погода благоприятствует, ветерок слабый, да и дует вдоль реки, и крепостная стена худо-бедно прикроет корпус воздушного корабля от порывов, буде таковые случатся. Конечно, куда надёжнее было бы подать швартовочный конец на одну из башен, чтобы дирижабль повис возле неё на манер флюгера, поворачиваясь вслед за меняющимся ветром – но, похоже, воздухоплаватели не собираются здесь задерживаться, а значит, и городить огород со сложной швартовкой к башне особого смысла нет. Огромная туша воздушного корабля опустится как можно ниже, из гондолы сбросят верёвочный трап, и пассажиры по одному спустятся на грешную землю.

Мимо Олега Ивановича протопали сапогами солдаты – десятка два во главе с усатым краснолицым унтер-офицером. Рассыпались по плацу у самого уреза воды и замерли, не отводя напряжённых взглядов от приближающегося летучего чуда-юда. Олег Иванович заметил, что некоторые то и дело мелко крестились.

Раздалось пыхтение и металлический лязг. Олег Иванович обернулся – от ворот крепости полз на больших железных колёсах плюющийся паром локомобиль.

– Лебёдка. – сказал прапор-радиотелегрфист. – Начальник крепости лично распорядился.