Тогда, когда случится

"Неустановленные лица, в камуфляжной форме, завладели а/м КАМАЗ-5511 - самосвал, оранжевого цвета, г/н н854еа - 05 регион. В а/м находился цемент в мешках.".

"Член БП Мадаев Б., для передвижения из Шали в г. Грозный использует а/м "Газель" белого цвета, грузовой вариант, без тента, регистрационный знак 185, 95 регион. А/м принадлежит жителю Шали Исмаилову Асланбеку Хамзатовичу 21.02.75 г.р., члену БГ Мадева Б.".

"Милые мои, как же я по вас соскучился. Вот уже второй месяц на середине...". Точнее, сорок второй день в Грозном. И... эх, что писать дальше, Иван Петрович никак не мог нафантазировать. Ну, не про ночной же бой, чтобы до времени запугать жену и тёщу? Нет, вот когда вернётся, тогда и порасскажет. Задним числом оно выйдет позабористей, ведь, можно будет, оценивая реакцию слушателей, и приврать по малой, с целью укрепления отцовского авторитета. А пока ничего, кроме пережитого чувства какой-то неправдивости, совершенной непохожести на то, чего ожидалось, он и не смог бы описать. Да что, собственно, он смог понять и прочувствовать, сидя возле цинка с патронами в кромешно тёмном спортзале? Иван Петрович все двадцать минут атаки набивал ленты для пулемёта, немного излишне суетясь и от этого не попадая в гнёзда, а когда попытался хотя бы взглянуть на чехов, то получил такую порцию матов за задержку, что даже как-то и успокоился: да, да, действительно, каждый должен на своём месте делать своё дело! На этом стоит и стоять будет "система", этим она побеждает и будет побеждать. А так-то и порискованней в его жизни приключалось - когда за плечами двадцать пять лет в одной банке с урками. Разглаживая листок, ногтём осторожно столкнул крохотную жёлтую с чёрными пятнышками божью коровку: не отвлекай! И, так, о чём же ещё?

Слева, метрах в двухстах, гудит перекрёсток. А здесь тишина. Продребезжит издыхающим движком водовозка, прошелестит под горку легковушка. И опять только кузнечики. По противоположной стороне дороги от источников тяжело поднимались чеченки, неся скапывающие корзины и сумки с выполосканным бельем. По одежде видно, что не городские - пять замотанных в платки, то ли молодух, то ли бабок. Разница-то невелика: в пятнадцать выдадут замуж, к тридцати десять раз родит, и что за это время увидит? Это же ей колоть дрова и носить воду, чистить в стайке и готовить, стирать, мыть, шить, ковыряться в огороде и нянчить. И всё молча, глаза в землю. Горянки, кажется, вообще не говорят, если их конкретно не спрашивают. Да и то, если спрашивает муж, отец или ещё кто из ближних родственников. Выросшие-то в долине, в городах, немного поживее, а те точно чурки, роботы деревянные. Единственно, где можно увидеть хоть какую-то эмоцию, это когда с автовокзала на проспект, мимо ОКПМ выворачивают междугородние "пазики" и "газели": в тот момент к окнам липнут совершенно нормальные женские лица с жадно раскрытыми обычным человечьим любопытством глазами. Всегда ж кажется, что стекло защищает тебя от встречного внимания, и поэтому можно безбоязненно разглядывать русских солдат. О которых в станицах и юртах говорится столько и такого.

За женщинами, кружа в догонялках, набегали весело перекликающиеся ребятишки. Три девочки, не старше двенадцати лет, и мальчонка. Совсем крохотный, но в специально пошитом камуфляжике. Вот, едут с гор, заселяют руины. Каждый день всё новые, новые. Зачем? Ведь даже не пытаются сменить образ жизни. Да ладно сами, главное, детей бы учили, детей-то нужно вводить в большой мир, приобщать к общечеловеческому. Ведь только обучение всех и равняет. Белых и чёрных. И жёлтых с красными. Как говорилось: "учиться, учиться и учиться". А многие девочки даже не ходят в школу: мол, женщина - всё одно домохозяйка. А мужик - ...? Ну, если потребуется, то родственники всегда помогут, скинутся и купят права или диплом. Хоть инженерный, хоть медицинский. А зачем учить? Всё равно ж ему не работать. Нет этого у нохчей в крови - работать. Другое дело завладеть. Родственники и в этом помогут.

Прямо по проезжей части, закинув руки за спину и почти пополам согнувшись, быстрыми шагами поднимался сухой белобородый старик. Круглая, расшитая серебром по зелёному бархату, шапочка, длинная, до колен белая рубаха под старым пиджаком, мягкие сапожки - ваххабит? Или этот, суфий? Надо Рифата попытать, чем они различаются. Кроме мозоли на плече и отсутствия трусов.

"Погода стоит жаркая, а какая у вас? Мы тут все загорели, как ...". Как кто? Черти? Или "черти"? Кто первый и когда им такое погоняло придумал? Поди, местные казаки, они в эту бесконечную войну религиозный смысл вкладывают, ещё от прадедовских времён. И, правда, разве ж это люди воруют людей? Взрывают спящие дома, электрички? Отпиливают девятнадцатилетним солдатикам головы? Насилуют старух, пытают детей? Все они, члены БГ, БП и БФ - бандгрупп, бандподполий и бандформирований - "черти". Старо, но точнее не придумаешь.

"Со здоровьем у меня полный порядок, даже немного поправился. Давление в норме". "И...". Ну, "и"? Что ещё?..

Нет, сегодня ничего уже больше не напишется! Протолкнув сложенный листок в конверт, а конверт в спинной карман разгрузки, Иван Петрович размял отёкшее горячей синевой левое запястье, осторожно почесал забинтованную ладонь. Это так он вчера помог Коляну поменять пробитый осколком радиатор "Урала" - придавил руку, хорошо, что без перелома. Заболтался-заспорился. Про смысл жизни. Ладно б, своей, а то чужой.

Кроме пробитых переднего колеса и радиатора, "уралу" осколками исцарапало бочину капота, но броня выдержала без проблем. Чтобы перебортоваться и вытащить решётку, Колян у взводного выпросил себе помощника. И, естественно, с первых же минут начал задирать и учить. Но, только и Иван Петрович теперь тоже имел "боевой опыт", посему уступать молодому, пусть даже и омоновцу, ни в чём не собирался:

– Мы-то люди советские, нас перестраивать бесполезно, поздно. Это я за вас, молодняк, теперь переживаю. Если из Чечни каждый день по пять "двухсотых" вывозят, то что ж по всей России творится? Отраву пьют, друг в дружку стреляют, режут. Да просто не женятся! Вот на миллион в год русских меньше и становится. Я глаза зажмурю, а всё равно такую цифру представить не могу. Чтоб в лицах, в фигурах: миллион - это сколько? Пятьдесят или сто стадионов зрителей?

– Главное в танке, как говорится, это не бздеть!
– Белобрысый Колян, никак не загоравший от убойного южного солнца, только краснеющий и шелушащийся до опять бледно-розовой кожи, упорно не надевал майки.
– Как-нибудь, да обязательно выкрутимся. Что, в ту войну легче было? Вывернулись. Мой дед приговаривал: "умирать собрался, а жито сей".

– Это точно! А всё равно жалко. Всех вас жалко, но ты это не скоро поймёшь. Ладно - парни, а вот на дочку иной раз погляжу, как она уроки делает или по телефону с подружками болтает, аж до слёз горло давит: жалко и страшно. Что у вас впереди? Наша-то жизнь и на долгий мир пришлась, и на стабильность.

– Это чего такого "стабильность"?
– Колян упёрся ногами в решётку, всем телом дёргая насаженную на ключ трубу.
– Это, типа, "застой"?

– Хоть и "застой"! Квартиры в очередь давали, машины тоже в очередь, ну, там, участками наделяли - помаленьку, конечно, но всё более-менее по справедливости, по заслугам. А сейчас? Последние льготы отнимут, и на кой кому эта государева служба? Лучше уж охранником возле ларьков кантоваться - за те же деньги, но без проблем.

– Охранником, конечно, без проблем. А как же самоуважение? Ведь кроме конца у нас и мужское начало тоже должно иметься.

– Это у тебя пока молодые амбиции играют, гормоны бычат. А я - всё, вот выйду на пенсию и займусь дачкой. Пора баньку перебрать - низ подгнивать начал, каменка тоже вся в трещинках, потом тепличку нужно расширить для жинкиного счастья. А ещё у меня местечко на Инюшке притоптано, заветное, всё хочу там стационарную точку для рыбалки оборудовать.

– Раскатал, Старый: "дачка", "тепличка". Типа, итог пескариной жизни.

– Коля, сынок, ну чего бы ты от меня ещё услыхать хотел? Я Родине уже всё своё отдал: три года в армии, двадцать пять в органах. Особо не воровал, без нужды людей не мытарил, в чужие дела нос не совал. Сына вырастил, дочку дотягиваю. Всё, больше у меня ничего для неё нет. Мало? Так мне ж никаких таких талантов и не давалось, чтобы за них что-то особое спрашивать. Я - серый, обычный, не летаю, не ползаю. Это, вон, уголовнички, народец сплошь гоношистый, публичный. Самовлюблённые, как артисты - коли зритель есть, то такие комедии ломают, аж до крови. Меня по молодости один ветеран учил: "хочешь упёртого уркагана расколоть - польсти ему. Можно бить, прессовать беспредельно - сдохнет, не сознается. А вот похвали, подпусти леща, и всё, он, как ребёнок, пузыри вздует". То, что это правда, я в конвойке насмотрелся: блатные за "понты" всё отдадут, маму родную не пожалеют.

– Прямо, как джигиты.

– Это точно.

Мимо "урала" к крыльцу цепочной просеменил наряд, обновлявший по периметру колючку: вчера каким-то образом прямо во двор забрели корова с телком! Вот и искали - где?! Замыкавший строй Рифат замедлился и, как замагниченный, по большому радиусу завернул к ремонтникам. Кинув на пробитую покрышку новенькие брезентовые, с белыми прорезиненными ладошками, верхонки, он со стоном-выдохом вскарабкался на бампер, тяжело приобнял Коляна:

– Слышь сюда, у меня предложение, почти что деловое: тут "соболь" постоянно через перекрёсток гоняет, два нохчо проституток возят. Я заглядывал - шесть русских девок, все в белое выкрашены, молодые, пухлые, чистые. Может, скинемся, да купим их на взвод? А чего?

– Ну, ты даёшь! А по сколько скидываться?

– Думаю, договоримся. Наши же девки русские, вот пусть патриотизм и проявят, подешевле возьмут.- Рифат задвинул очки на бритую макушку, подмигнул Коляну на сплюнувшего Ивана Петровича.
– Ты чего, Старый? Я таких дома вообще забесплатно имел, на "субботниках". Виноват, конечно, использовал, так сказать, служебное положение. Только ты не спеши казнить, вели миловать - может, сейчас вон с той крыши какой-нибудь "душок" шмальнёт из снайперской, и расплещутся мои ненужные мозги по асфальту серой кашицей. Судьба - стерва, с ней по-честному не получается. К тому же, это тебе, Старый, уже давно всё без разницы, а нам, молодым, ещё пожить хочется. Особенно после бани.