Тогда, когда случится

– Ну, а что нужно уметь?

– Теорию знаешь? Или сразу практику изучали?

– Изучали, всё изучали.

– А ткни меня. Ткни, не робей.

Славка оглянулся на как-то враз напряжённо прищурившиеся, словно по какому-то приказу мгновенно похолодевшие лица омоновцев. И даже Кайгородов тоже не благодушничал, хмуро отступил, и, обнимая рыхлые пакеты с "трофеями", даже слегка отвернулся - мол, ни при делах, разбирайтесь сами. Гоша, не отпуская Славку глазами, медленно положил автомат, выпрямился:

– Давай-давай, покажи, чему там нынче в "Войсках Дяди Васи" учат. Всё тому же "стилю крупных мужчин" - "повалить и утоптать"?

Славка помял пальцами деревянную рукоять, не зная, каким хватом атаковать - "прямым", с острием клинка вверх от большого пальца, или "обратным" - от мизинца острием вниз. Чему, спрашиваете, учили? А тому, что существует "три главных принципа работы ножом – скорость, точность и простота".

Первый выпад пробный, "понарошку" - но, сдёрнутый за рукав, Славка очень даже всерьёз пролетел мимо, едва не "запахав" носом землю. Второй!
– Гоша чуть-чуть отклонился с линии атаки и чувствительно встретил тычком под мышку. Ах, так! Теперь Славка широко резанул воздух около Гошиного лица, а когда тот опять попытался прихватить рукав, резко согнул руку и дернул на себя. Однако захваченный в локтевой сгиб за кисть, Гоша не стал вырываться, а податливо, по ходу рывка, крутнулся, и Славка поймал на шее, под затылок, славный "ура-маваси-гери"! Аж искры брызнули. Гоша, покачав на ладони его "аллигатор", оглянулся и послал нож в стоявший в метрах десяти столб. Хороший нож Аллигатор-2!

– Сам видишь, какая ошибка: ты действуешь не от обстоятельств, а от представления, от надуманности. Это неправильно: ты будь готов, просто всегда готов ко всему. А когда это случится, тогда всё равно думать будет некогда, и тело само сработает, без головы.

– Не сильно, дружище, больно?
– Кайгородов опять как родной. Да и остальные такие тёплые и пушистые.

– Не. Нормально.

– Ребятишки, а зачем спецназу крутой нож?

– Крутой нож спецназу нужен, чтобы в любых условиях быстро-быстро, тихо-тихо и тонко-тонко колбаску нарезать!

– А потом и в зубах поковырять.

– И больше он ничем от гвоздя не отличается.

В умывалке Славка дождался, пока Кайгородов уложит в прозрачную сумочку пасту, щётку, лезвие и мыльницу.

– Товарищ капитан, у меня вопрос. Личный. Можно?

– Конечно, дружище, можно. Ну, какая проблема?

– Нет, не проблема, просьба. А как бы к вам в ОМОН перейти? Нравится мне у вас, очень. И атмосфера, и отношения товарищеские, и то, что спорту столько внимания. А, главное, служба, ну, с повышенной ответственностью, мужская. Короче, всё нравится!

– Да, это ты прав, ОМОН - это ОМОН. Тут тебя не сдадут, лишь бы ты тоже не сдавал. А, вообще, как в органы-то пришёл?

– Чтобы на юридический поступить. Следователем хочу стать, по серьёзным делам. Так, ведь, учиться-то, всё равно, заочно придётся - мать одна. И... жениться решил. То есть, я, получается, уже как бы женился, мы даже в церкви повенчались, расписаться только не успели - очередь. Но, как вернусь, так сразу и оформим всё официально.

– Что ж, дружище, мыслишь ты очень даже правильно: учиться нужно обязательно, у нас и здесь девять человек студенты. Я сам, вот, даже на второе высшее замахиваюсь. Правда, не решил пока куда. Ну, а на свадьбу-то пригласишь?

– Весь отряд!

– Тогда по окончании командировки подавай рапорт.

ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР.

– И как настроение? Муж пишет?

– Да замечательно всё, втянулись, даже дни уже не считаем.

Людмила, следователь из Железнодорожного, откинула со лба тыльной стороной ладони выбеленную прядь, и в ответ тоже улыбнулась, но только жалобно:

– Товарищ командир, а как бы по городу проехаться? А то все шесть месяцев проторчим у плиты, что потом дома рассказывать? Хотя бы до магазина прогуляться.

– Что ж, можно что-нибудь придумать.

– "Придумать" в смысле - "проехаться"?

– "Придумать" в смысле - "рассказывать". Дома. Что-либо о героизме и подвигах, которые всегда имеют место и время для настоящих бойцов.

– Не честно. Не хорошо.

– Ладно, ладно, обязательно прокатим. Посмотрите и на город, и на чеченцев, и на магазины, так что порасскажете.

– А когда?

– Скоро.
– Гусев как всегда улыбнулся неразжимаемыми губами и, уже отворачиваясь, повторил.
– Скоро. И, главное, обязательно.

– Товарищ командир, а если что, я и в разведку могу.

– Запомню!

Людмила опять отмахнула непослушную прядь и засмотрелась в спину майору. Спохватившись, заскоблила лопаточкой мигом прихватившийся к раскалённой сковороде чернеющий в коричневых пузырях лук - ну, вот, на секунду отвлекись! Теперь придётся пережаривать.

Дежурили они со Светланой, совсем ещё молоденькой девчонкой из "конвойки", в очередь - сутки на сутки. Это получалось с пяти утра до часа ночи: дважды подходили "нарядники", помогали с водой, картошкой, мясом, нарезкой и прочим укропом-луком, мыли полы, плиты, столы, баки, перетаскивали тяжести; трижды столовая заполнялась гремящим, жующим, молчащим или говоряще-хохочущим личным составом; между всем четыре-пять раз выпадали получасовые перекуры, когда можно было наскоро принять душ, погулять "на воздухе" или же чуток поваляться в кубрике. На ночь заготовка завтрака для караульных, и, совершенно на ватных ногах - по лестнице в комнату. Отбой. А свободный день начинался поздно, после не столь восстанавливающего, сколько изнуряющего духотой сна: хотя они договаривались, что уходящая на смену открывает светомаскировку, но утренний воздух прогревался слишком быстро, и в подпотолочную щель, вместе с шуршанием листвы, чириканьем и пересвистом, опять заливалась липко-жёлтая жара. Так что оторвать голову от пропечённой подушки получалось никак не раньше полудня.

В свои двадцать девять Людмила впервые очутилась так далеко, да тем более, на почти сказочном Кавказе. Школа, институт, служба. Уж как-то так сложилось, что по окончанию истфака педагогического, папина двоюродная сестра уговорила вместо школы пойти в детскую комнату милиции - мол, не такая рутина, как с тетрадками, а, главное, в органах жильё можно скорее выслужить. С жильём, правда, вышла накладка - Горбачёв уже сдавал дела Ельцину. Да и про "меньшую" рутину тоже обещано было смело. Но, когда Людмила впервые увидела своё отражение в форме, она разом поняла другое, важное: вот, оказывается, для чего она росла такая. Такая не "такая": от детсада и до окончания школы дружила исключительно с мальчишками, всегда коротко остриженная, бегала с ними по гаражам и подвалам, прыгая с крыш в сугробы, первой из одноклассниц начала курить, а потом в институте записалась в секцию дзюдо, добившись первого разряда, а ещё закончила курсы водителей на B и C! Гимнастёрка, китель с маленькими, по плечу, погонами, пилотка с кантиком - в старом трюмо детство и юность "неправильной" девочки обрели свой таимый до срока смысл.

А что не по-маминому, ну это....

– Ну, чему ты можешь чужих детей учить, если сама своей семьи не имеешь? О чём ты думаешь? О ком? О каком принце?..

"Тик-так, ходики, пролетают годики...". В какой-то момент на сотый раз услышанный попрёк оказался последним, и Людмила ушла. Снятая комната на подселении с тоже молодыми, но уже родившими двух бегающее-ползающих близняшек, шофёром и маляршей автобазы, вряд ли можно было считать своей крепостью, но... "жизнь не сахар и не мёд..." если, действительно, "никто замуж не берёт". Зубастая песенка злорадно цепляла за самое больное, вытаскивая в ночь то, что старательно пряталось днём. Тик-так. И не принц, и ни барон.... Не сапожник, ни портной.... Тик-так. Ни-кто, ни-ко-го.... Прошло-пролетело пять лет постыдно лгучей, от начала безнадёжной связи студентки-спорсменки-послушницы и преподавателя, тренера и гуру. Пять лет прятаний, урывов и самоуговариваний. С неизбежным прощальным скандалом и прочей истеричной грязью, отличающей сильных, но трусоватых стареющих мужиков. И наступило откровенное одиночество упустившей свою пору "старой девы". Со всеми сопутствующими редкими встречами, надуманными надеждами, философскими разочарованиями. И новыми встречами, надеждами.... "Тик-так, ходики...".

А "меньшая рутина" разворачивалась в круговую панораму массовой деградации безработных окраин гигантского, изначально-промышленного и поэтому напрочь обессмысленного перестройкой города. Каждый день, каждое дело вскрывали всё новые и новые факты человеческого падения: алкоголики и тунеядцы родители, матери-наркоманки и садисты-отцы, сутенёры, насильники, просто ублюдки без чувств или психопаты на каких-то остатках забытых и забитых природных инстинктов рожали совершенно ненужных им детей, обрекая новоявленных малюток-воров и проституток на невыносимые для нормального человеческого сознания пытки голодом, холодом, побоями, туберкулёзом, сифилисом, наркотическими ломками. Уродство рожало уродство, и, казалось бы, о чём речь: рассечь, немедля разъять, развести по сторонам, чтобы прекратить это воспроизводство и разрастание порока! Но эти же самые искорёженные, изорванные в клочья, но неистребимые инстинкты странно, в противлении разуму, продолжали стягивать узы этих "семей" - и вдруг вспоминающие о брошенных неделю или месяц назад грудничках, на какой-то миг протрезвевшие матери бились в истериках от короткого, но искреннего раскаянья, и из этой же внезапной вспышки стыда и тоски урки-отцы резали вены и вешались в камерах, а их чуть подлеченные от побоев малыши упорно бежали из чистых и сытных приютов назад, в грязно-холодные и голодные бараки и полуподвалы - "домой, хочу домой"! Неразрешимая шарада, нераспутываемый клубок боли, ужаса и сердечной тяги....