Тогда, когда случится

Проехали, да не доехали. Или не въехали? То, что впереди опять война, неизбежная, по полной, понимают уже многие. В том числе и те, кто активно делает вид, что "алес ист абгемахт": двукратно размножающиеся в каждые пять лет горцы не долго усидят в захваченной ими долине, уже скоро они выжрут тут всё, и будут просто вынуждены двинуться дальше. "...В Чечне и на всём Кавказе мир и безопасность..." - да просто проходит инкубационный период, наращивается масса, и, одновременно, готовя плацдармы! И не так долго ждать того дня, когда третья война полыхнёт уже по всем крупным городам России. По всем. Война ради войны. Потому что для ичкерийцев война есть форма существования, без неё им просто нечем жить. Без грабежей и работорговли они - ... вымрут.

На столе, из-за растущего с каждым днём вороха бумаг выглядывала гнутая перламутрового пластика рамка: жена и сын, Вера и Гера, "один белый, другой серый" - два его "любимых гуся". Вспомнил, как перед командировкой ходили с сыном в театр оперетты на сказку "Волшебная лампа Аладдина", и как на открытии занавеса его резанул усиленный динамиками крик муэдзина - так, что потом сил едва хватило дождаться антракта.

Тоже мне, режиссёрская находка.

В феврале 95-го угловая трёхкомнатная квартирка на последнем этаже панельной пятиэтажки, пятью окнами на три стороны открывала широкий сектор обзора. Остальные четыре разведгруппы так же укрылись вдоль набережной Сунжи. Где? А можно догадываться: засада - это когда ты есть, но тебя нет. Приказ - только наблюдение, самостоятельный выход на связь лишь в случае обнаружения значительных сил противника. И сколько потребуется так таиться, ведомо только штабу. Главное, что б вообще не забыли. Переселённые в пересохшую ванную и на тоже давно пустующую кухню, хозяева квартиры - молодая супружеская пара и пожилая одинокая женщина "на подселении", оказались артистами Грозненского драматического театра. Парень - осетин, а барышни обе русские: Альберт, Нина и Вера Леонидовна. На удачу омоновцев других жильцов в подъезде не было. Поэтому в гостиной, рядом с оббитой одеялом балконной дверью, за которой, пардон, находился импровизированный "холодный" туалет, расположилась пулемётная точка, в крайних окнах заняли позиции снайпера. Так и дежурили - трое на трое, сменяясь каждые четыре часа.

Ночной снегопад немного освежил фантастический для выросшего в мирном мире советского человека пейзаж с разбитыми артиллерией и ракетами, догорающими панельными "хрущовками". Но чёрно-полосатое пожарищное небо заново осыпало город жирной нефтяной перхотью, постепенно возвращая реальность грязного грозненского ада. Пальба со Старопромысловского и с Заводского районов слышалась страшенная, автоматный и пулемётный фон с равномерным туканьем артиллерии периодически перекрывали подлетающие "сушки" со своими эффектно дымными стрелами ракетных залпов. Но здесь, за парком Кирова, на углу Тбилисской и Садовой, было тихо. После недели хаотичных метаний по зачисткам освобождённых штурмовыми отрядами зданий и кварталов с плотными перестрелками, с первыми потерями самых близких, самых родных товарищей, после которых так трудно уговорить других - да и себя!
– брать "чертей" живыми, после гонок на обстреливаемых со всех дыр бэтэрах, ползаний по подвалам или беганий по чердакам, после снайперских и фугасных дуэлей, выколупывания из невероятных укрытий и схронов совершенно необъяснимого количества великолепно вооружённых и экипированных боевиков, здесь, в этой на несколько раз разграбленной, вымороженной и закопченной самодельными нефтяными горелками, но всё же жилой и такой тихой квартире, им всем дико захотелось спать. Спать, просто спать. Гусев, тогда двадцатичетырёхлетлетний лейтенант, оставшись на первую смену, маятником бродил от поста к посту, расталкивая и уговаривая терпеть, прямо так, с открытыми в бинокль глазами, отключающихся бойцов. Бродил и говорил, бродил и говорил, ибо знал - если остановиться и замолчать, то сразу упадёт, и никакой силы не хватит в ближний час-два его разбудить. Ни грому, ни молнии.

После пересменки и заслуженного отдыха жизнь стала легче, и жить стало веселее. Отоспавшиеся первыми, дежурившие ребята разговорились с хозяевами, подружились и вместе попытались из сухпайной тушёнки и "местных" картошки и кукурузы сварить супчик. Соскучились за неделю по жидко-горячему. Собственно на запах Гусев и вынырнул из черноты своего сна или обморока: чего-чего, а лаврового листа, хмели-сунели и круглого перца в квартире было запасено с избытком.

Так как на кухне теперь "жили" Альберт и Нина, то стол, отодвинув цинки с патронными лентами, накрыли посредине большой комнаты. Застелили его настоящей скатертью, сервировали разнокалиберной, оставшейся от грабителей, посудой, украсили нефтяными светильниками, и, собрав тоже весьма разновидные сиденья, подразнивая дежуривших с их индивидуалистическими котелками, объявили начало общего пира. Хозяева, давно не видевшие ни мясные, ни мясорастительные консервы, ни хлебцы армейские, ни чай растворимый с сахаром, а уж тем более повидло и леденцовую карамель, вдруг как-то заробели, сникли, а потом женщины разом расплакались. Кусал кривящиеся губы и худенький, чуть заикающийся Альберт:

– Ребята, так получилось, что сегодня у Веры Леонидовны день рождения. Мы давно живём в одной квартире, и давно уже больше, чем соседи, практически родня. Тем более, что и на работе опять вместе. Поэтому я позволю себе от её имени, пока она не может, высказать: вы самые дорогие, самые желанные сегодня у нас гости. Вас Бог сюда привёл.

Омоновцы, набычившись, играли желваками, не в силах опустить ложки в одуренно пахнущий кавказскими пряностями, серый от тушёной свинины, негустой (на девять человек четыре последние картофелины) супчик с ярко желтящимися поплавками распарившейся кукурузы. Так и сидели, ждали, пока хозяйки не успокоятся. А потом раздался стук в дверь.

Когда Алик отодвинул задвижку, Гусев, которому в крохотной прихожей некуда было спрятаться, прямо из открываемой щели выхватил и вкинул в квартиру высокого, одетого в чёрное пальто мужчину, которого тут же завалили на пол, прижав затылок стволами. Выскользнув на площадку, Гусев осторожно осмотрел полумглу подъезда, спиной вдоль стены - холодный палец на тёплом спусковом крючке - спустился до первого этажа, дал отмашку наверх - чисто. В выбитую коробку входной двери опять завивались пышные хлопья влажного февральского снега. Вечер, не вечер: от пожаров свет на улицах низовой, от солнца не зависящий. Просто днём он желтее, а ночью синюшно-красный. Подъезд, загаженный, засыпанный стёклами, бумагами, у входа раздолбанная скамейка, обгорелые тряпьё, невнятная рухлядь. А, говорят, это был красивейший город Кавказа. Уголок рая.

Высокий чеченец с длинными, расчёсанными на прямой пробор, чёрными с проседью волосами, не смотря на щетину и наново расцарапанную ссадину на верхней скуле, сохранял аристократическую невозмутимость. Он уже сидел за столом, между хозяев, и Алик суетливо раскупоривал принесённую им бутылку "Киндзмараули". Правда, без командира к еде никто не прикасался, ждали. А Нина впервые чуть улыбнулась:

– Это наш главный режиссёр, Ваха Исламбекович, он зашёл поздравить Веру Леонидовну.

– Извините, но по-другому нам нельзя.

– Никаких обид, всё совершенно объяснимо.

– Только вам предстоит ещё одно неудобство: мы не вправе никого выпускать из квартиры, пока нас не снимут с наблюдения. А когда это произойдёт, никому не известно.

К утру Грозный накрыло непроглядным туманом. Вчерашний свежевыпавший снег отяжелел, поплыл, всё активней капая с крыш и балконов. Ослепшая артиллерия молчала, и только басовитые АГээСы нарушали привычный уже автоматный перебрёх.

Они сидели на развернутом к окну старом, изодранном и прожженном диване, Гусев зачем-то на десятый раз перебирал тихо звякающие пулемётные ленты и слушал.

Слушал:

– Я, когда закончил ГИТИС и вернулся в Республику с дипломом, сразу получил столичный театр. Понятно, что честолюбие захлёстывало, иной раз и через край лилось, но в оправдание могу сказать одно: мне хотелось работать, только работать, больше всего работать. Ведь планов у нас, интеллигенции, было громадьё, и перспективы - попасть в классики: чеченская культура начиналась с нашего поколения, с тех, кто родился в Казахстане и после. Это мы должны были - и могли! и хотели!
– сделать всё, чтобы наш народ имел за собой не только историю войн и... войн. Как тебе сказать? Наш народ древний и молодой одновременно, он уже умирал, и возродился заново. Теперь он опять полон сил, потенции, у него опять многое, очень многое впереди, но его нужно долго-долго окультуривать. Гранить и полировать, чтобы из алмаза родился бриллиант. И поэтому нами с совершенно искренним воодушевлением было воспринято задание идеологического отдела ЦК Республики: собрать национальную труппу. Я ж грозненский - тут учился, ходил в кружки во Дворце пионеров, потом комсомолил, так что знал достаточно тех, кто так же хотел, чтобы о чеченах узнал весь мир. Но! Если с мужчинами-артистами складывалось более-менее, то с женщинами... . Мы же все здесь, вроде как, росли вместе: русские, армяне, осетины, азербайджанцы, чеченцы, ингуши и греки - вместе играли в футбол, вместе ходили в горы, бегали купаться, в кино, на танцы. Русских, конечно же, в Грозном было большинство, и это они задавали общий тон нашего интернационализма. Но, был и один особый нюанс: чеченские девушки на танцы и вечеринки не ходили никогда. Никогда. Как тебе сказать? Ведь впервые массово чеченцы спустились в долину только после Казахстана, в конце пятидесятых. У нас очень крепкое понятие семьи, рода, крови, традиций. Восемьсот лет наш народ жил в горах, точнее - выживал, восемьсот лет выживал, и там выстрадал закон: без родни ты просто никто.

...Мы и сами ещё слишком горцы. Мы - первое поколение культуры, пионеры и... маргиналы искусства. Поэтому наибольшие трудности лежат не на поверхности, а внутри нас самих. Как стать личностью? Как научиться самому выстраивать свою собственную судьбу? Самому отвечать на вопросы жизни, и не бояться ответственности за принятые решения. Как тебе сказать? В горах человек только частица рода, и люди больше всего боятся оскорбить традиции предков и потревожить представления родственников о том, что достойно, а что недостойно нохчо. Да и здесь, в долине, не так просто обрести право на самостоятельность. Многим не хватает этой вот внутренней смелости. Даже тогда, когда в жертву средневековым, давно уже окаменевшим идолам приходится приносить свои живые чувства и мысли, свои сегодняшнюю любовь или ненависть.... Ты только представь, как я радовался каждой чеченке, которая - вернее, родители которой решались отдать её на сцену!

...Я хотел работать, и у меня получалось - была хорошая пресса, интересные гастроли, фестивали, победы в конкурсах. Каждая премьера - событие: очереди в кассы, шум, цветы, поклонники. Вокруг театра собрался круг единомышленников, и не только из представителей искусства, но много итээровцев, учёных-нефтяников. Я уважал себя, и меня уважали. Хвалили в ЦК и на рынке - мы делали своё дело, про нас узнал весь Советский Союз. Это была честно заработанная слава. А в это же время где-то рядом по пивным протирали комсомольские штаны эти завистливые бездари - "поэт" Яндарбиев и "писатель" Удугов.