Только никому не говори. Сборник

— Павел Матвеевич.

Я ждал его на лавочке под березой, он приехал вовремя, подошел ко мне, сел рядом. Мы молча закурили. На этот раз встречи избежать не удалось: в начале кленовой аллеи, ведущей от шоссе к нашему травматологическому флигелю, показалась Анюта. Конечно, она еще издали увидела нас, но продолжала идти неторопливо в золотисто-зеленых пятнах древесной светотени. Бледно-голубое платье, загорелые плечи, нежный румянец. Прелестная женщина со стальными нервами. Она небрежно кивнула мне, Бориса будто бы не заметила, поднялась по трем ступенькам и исчезла за дверьми флигеля. Не сговариваясь, мы встали, пересекли аллею и двинулись куда-то в глубь парка по едва заметной в высокой траве тропинке. Тропинка привела нас к беседке с облупленными грязно-белыми колоннами: их преображенные отражения в темных застывших водах — минувшее благородство подмосковной усадьбы. На той стороне пруда — покосившиеся кресты в густой зелени, над ними — столетние липы.

В этой беседке на двух железных скамейках с ажурными изогнутыми спинками происходило мое дальнейшее общение с четырьмя действующими лицами. Первый, так сказать, официальный круг следствия закончился. Начинался второй — семейные тайны, неожиданные или ожидаемые признания — удачная игра могла вестись только с глазу на глаз, без свидетелей. Наши предыдущие диалоги неоднократно прерывались визитами многочисленной родни Василия Васильевича и Игорька, набегами медсестер и врачей. В своем расследовании я не зафиксировал эти досадные перерывы — меньше всего меня волнует бытовое правдоподобие. Моя цель: в подборе фактов, деталей и разговоров отразить тот путь, которым я шел к разгадке — к развязке.

— Неужели Павел Матвеевич знал об отношениях дочери и друга?

— Я ему сказал.

— Вы? Тогда в прихожей?

— Да.

— Вы выбрали на редкость подходящий момент.

— Такие моменты не выбирают. Я сорвался. А как вы догадались обо всем?

— Вы же хотели, чтоб я догадался.

— Хотел. Надоело слыть подонком в кругу незаслуженных страдальцев.

— И вы сделали все, чтоб я догадался. «Мою жену утешил бы Друг дома» и так далее. Вы не скрывали целенаправленной ненависти к ней и художнику. В этом своем чувстве вы их как бы соединяли… Удивляюсь только, как вам удалось провести следователя.

— Говорю же, мы выступали единым семейным фронтом. Я, в частности, заботливый сочувствующий муж. Ради Павла Матвеевича.

— Думаю, не только ради него. Очень самолюбивые люди вроде вас крайне дорожат мнением окружающих. Роль обманутого мужа смешна, жестокого — опасна. Уверен, что поэтому вы предложили Анюте подать на развод, а не сделали это сами. Считается непорядочным бросить женщину, у которой только что погибли все близкие.

— Ага, более порядочно изменять и врать. Я не мог с ней жить.

Анюте и Дмитрию Алексеевичу известно, по какой причине вы развелись?

— Я ничем себя не выдал.

— Когда вы узнали об их связи?

— Третьего июля, в воскресенье.

После чая все разбрелись по саду. Старшие Черкасские и Маруся с Петей пошли на огород по клубнику. Анюта с Дмитрием Алексеевичем стояли у куста жасмина, о чем-то оживленно беседуя. Борис лежал в гамаке. Вдруг она обернулась и крикнула: «Боря, ты на пляж собираешься? Мы уже все готовы!» Он поднялся и прошел в дом, в их с Анютой комнату. Любовь Андреевна подарила на Новый год дочкам по сумке; две одинаковые дорожные сумки на молниях, синего цвета. В них привезли вещи на дачу.

— Я расстегнул молнию и понял, что сумки перепутали, к нам внесли Марусину… ну, учебники, тетрадки. Отнес ее в светелку. Там на столе стояла наша. Я принялся искать плавки, и вдруг из открытого окна до меня донесся такой, знаете, страстный шепот: «Только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной». Говорила моя жена. И Друг дома так же плотоядно отозвался: «Люлю, нам необходимо встретиться». Их не было видно за жасмином, огромный куст в белых цветах и сладковатый, пошловатый запах…

— А почему «Люлю»?

— Очевидно, интимное прозвище. Никогда не слышал, чтоб ее кто-нибудь так называл.

— Что же вы делали дальше?

— Да ничего особенного. Отнес сумку в нашу комнату, потом вышел: вся компания уже дожидалась меня у крыльца — объявил, что голова разболелась. — Борис помолчал. — Уверяю вас, эта любовь им бы недешево обошлась. Но я не успел. Как говорится, распорядилась сама судьба.

Нет, математик и в роли обманутого мужа был совсем не смешон. Он был опасен — вот подходящее слово.

— Судьбе кто-то крепко помог. Как вы думаете, почему Анюта скрывает, что чутко спит?

— Она и никогда не любила о себе распространяться. Но здесь что-то другое. Возможно, не скрывает, а кого-то покрывает?

— У меня постоянное чувство, Борис Николаевич, что вы многое недоговариваете.

— А вы думайте, анализируйте, вы ж писатель, психолог. Копаться в чужом белье — ваша профессия.

— Продолжаем копаться в вашем. Как вам взбрело в голову доложить отцу об Анюте в день похорон?

— Водки выпил — отказали тормоза, эти самые сдерживающие центры в мозгу. Ну, не смог больше выносить их присутствия, встал и вышел. В прихожей меня догнал Павел Матвеевич… не знаю, за мной он пошел или еще зачем… Во всяком случае, он меня окликнул и спросил: «Куда ты собрался?» Я сказал, что голова дико болит, поеду к себе, может усну. Он предложил свою спальню. Я уперся: поеду. Тогда он говорит: «Как вам угодно. Со мною и дочерью останется наш друг». Это «вам» и «друг» меня взбесили, и я высказался: «Вашему другу и вашей дочери мы мешаем. У них же большая любовь, не знали?» Он побледнел, схватил меня за руку и прошептал: «Не может быть». Я говорю: «Хотите, докажу?» И тут я почувствовал, что он сходит с ума.

— То есть?

Он молча смотрел на меня довольно долго, но как будто не видел. И вдруг пробормотал что-то неразборчиво… что-то насчет лисиц…

— Насчет чего?

— Лисиц… Точнее, про каких-то лис… Потом сказал четко и внятно: «Полевые лилии. Только никому не говори. Ты никому об этом не скажешь?» Мне стало не по себе, я вырвал руку и ушел. Да, я сбежал! От ужаса, от моей прошлой жизни, от всего. И вчера он меня встретил этими же словами. Писательская любознательность, черт бы вас взял!

— Бросьте! Вы три года мечтали высказаться, что, не так? Вы все четверо об этом мечтали, а теперь врете и скрываете. И помогаете убийце. Но со мной эти игры не пройдут!

Борис поглядел на меня пристально.

— Чего это вы так разволновались, а? Сегодня, кажется, я подкинул вам кое-какую пищу для размышлений. Или пища не нравится? Разочаровались в женщине? То ли еще будет.

Когда, расставшись с математиком, я вернулся в палату, Анюта еще сидела возле отца. Она явно дожидалась меня, обернулась на звук шагов и тотчас заговорила: