Только никому не говори. Сборник

— Догадался.

— Исключено! — он пристально глядел на меня. — Вы не могли догадаться, что я называл ее Люлю.

— Ну, это-то мне подсказали.

— Кто?

— Дмитрий Алексеевич, кто тут сыщик: я или вы?

— Вы, вы… я восхищен. Об этом прозвище знали только трое: мы с Анютой и еще один человек.

— А именно?

— Маруся.

— Выходит, что-то о ваших отношениях она знала?

— Да нет. В детстве у девочек была какая-то секретная игра, и маленькая Маруся так прозвала сестру. Анюта как-то вспомнила об этом, а мне понравилось. Я стал называть ее Люлю, но очень редко и только наедине. Поэтому ваша осведомленность меня поражает.

— Но, надеюсь, не пугает?

Будто огонь прошел по его лицу, скрытая страстность прорвалась наружу.

— Эх, Иван Арсеньевич, чтобы раскрыть эту тайну, я бы ничего не пожалел.

Так не говорят о прошлом. Я ему поверил: чтоб вернуть свою Люлю, художник ничего бы не пожалел. Несуществующая «вечная любовь» — а ведь не дает покоя.

15 июля, вторник.

— Как я вчера сказал по телефону, в деле открылись новые обстоятельства. Советую вам быть предельно искренним, иначе, Петр, эти обстоятельства могут обернуться против вас.

— Я и не врал, — бодро ответил Вертер, но я-то видел, как он встревожен.

Мы с ним сидели в той же беседке. Жгучий полдень, голубой покой больничного сада, солнечные блики на воде и стрекозы, тишь да глушь, наши голоса, боль, страх, жестокость — шло следствие, я шел по следу.

— Итак, поговорим об экзаменационных билетах, которые вы привезли Марусе в Отраду. Кто вам их дал и на какой срок?

— Один парень. Я уж и не помню.

— Постарайтесь вспомнить. Как его звали?

— Вроде Юра.

— Нет, так дело не пойдет. Мне известно, что билеты вам дал какой-то первокурсник. Сейчас вы перешли на четвертый курс, соответственно он на пятый. На филфаке учится не так уж много, как вы говорите, парней. И следственным органам не составит труда разыскать среди дипломников этого самого Юру. Он действительно Юра?

— Нет, кажется, Саша.

— Ага, вы начинаете вспоминать. Расскажите о вашем с ним знакомстве.

— В начале июля…

— А точнее? Третьего билеты уже отданы Марусе. Остается первое и второе.

— Да, второго, в субботу, я отвез документы в университет, сдал их в приемную комиссию и вышел на лестницу покурить. Там ребята стояли, я с ними разговорился… ну, о конкурсе, об экзаменах и тэдэ. Они оказались первокурсниками, у них как раз сессия шла. А один говорит, что у него билеты есть по русскому, по которым на экзаменах спрашивают. Ну, я у него их попросил, а он дал. Вот и все. А чего вам эти билеты сдались?

— Скоро узнаете. У него они с собой были?

— Нет, я ждал, пока он экзамен сдаст. Потом мы к нему домой заезжали.

— Он билеты насовсем вам отдал или на время? Учтите, Сашу отыскать легко, тем более вы знаете, где он живет.

— Дал на неделю, до следующей субботы.

— Он ими дорожил?

— Ну не то чтобы…

— То или не то? Только правду!

— Трясся он над этими билетами, потому и дал на неделю.

— И вы их отвезли Марусе на следующий день, в воскресенье, да?

— Да.

— В котором часу вы разговаривали с ребятами на лестнице?

— Днем. В двенадцать, в час.

— Потом вы ждали Сашу, пока тот сдаст экзамен, ехали к нему, возвращались домой… Одним словом, вы переписать билеты не успели, так?

— Так.

— И в среду приехали за ними в Отраду?

— Ничего подобного! — Вертер так и взвился. — Не за ними, а попрощаться: я уже надумал в Ленинград прокатиться.

— Ведь вы должны были в субботу Саше билеты вернуть?

— Позже бы вернул. Как-нибудь без них он перебился бы.

— Но вы не вернули?

— Не до них было. Маруся исчезла.

— А вместе с ней и билеты исчезли?

— Я ничего не знаю, я их потом в глаза не видел.

— А почему? Почему бы вам потом не забрать — скажем, у Анюты — чужие билеты?

— Мне казалось неделикатным суетиться из-за пустяков в такое время.

— Однако такое время — согласен, тяжелое — не помешало вам блестяще поступить в университет.

— Уж прям блестяще…

— Не спорьте. Я сам из того же заведения и знаю, чего стоят три пятерки на вступительных. И экзамен по русскому, пожалуй, самый ответственный. Билеты вам бы пригодились, а?

— Я не хотел беспокоить родных Маруси.

— Бросьте! В чем беспокойство-то? Подъехать в удобное для Анюты время и забрать? — я выдержал многозначительную паузу. — Но вы, конечно, знали, что билетов у Черкасских нет. Ну, знали? — и вперил в Вертера сверлящий взгляд: приходилось играть на нервах.

— Ничего я не знал, — прошептал он и побледнел.

— Знали, знали… Пойдем дальше. Саша на одном с вами факультете. Вы, наверное, встречали его?

— Встречал.

— Когда?

— Тогда же в сентябре, они с «картошки» вернулись. Вы мне ловушку готовите, да?

— Готовлю. Саша поинтересовался судьбой своих билетов?

— Поинтересовался… чуть драться не полез.

— И что же вы ему ответили?.. Думаете, что сказать? Советую правду — все это легко проверить.

— Сказал… — Вертер вздохнул. — Сказал, что тетрадку потерял.

— Зачем надо было врать?

— Я… мне не хотелось рассказывать… тяжело… — на него жалко было смотреть.

— Придется. Я вас предупредил, что у меня есть новые данные. Отвечайте четко и честно: когда и при каких обстоятельствах вы уничтожили тетрадь с билетами?

Вчера целый вечер я готовился к этому диалогу и предугадал почти все ответы на мои вопросы. Последний решающий вопрос логически вытекал из нашего разговора: билеты, ради которых Петя приезжал на дачу, исчезли, но до Саши не дошли. Однако подкрепить свой вопрос фактами я бы не смог — одни догадки и ощущения: испуг, замеченный соседкой, бегство в Ленинград, вранье Саше и страх. Пришлось идти ва-банк, взять «на понт», сделать ставку на трусость, рискнуть — и выиграть: мальчишка отвернулся от меня и заплакал.