Только один человек

— А как же.

— Или издали с ним беседуешь?

— Нет, что ты... Как вот сейчас с тобой. Это он и сделал меня царем.

— Почему?

— Он, милостивец, заселил безлюдный остров Эгину людьми.

— Я спрашиваю, почему он сделал тебя царем?

Гость вновь горделиво вскинул голову:

— Эак я, славный благородством своим и справедливостью, покоряющий морские просторы на крутобоком корабле.

Что-то подобное Скирон действительно слышал о каком-то Эаке. Значит, это он-то и стоял перед ним, разглагольствуя:

— И Громовержец населил мою Эгину хорошими людьми.

Скирон горестно усмехнулся:

— Да, но где он набрал для тебя хороших людей на целое царство...

— Он превратил в людей муравьев.

— И тебя... сделал царем над ними?

— Да.

— И ты над ними властвуешь?

— Единолично.

— Значит, они так и остались муравьями...

— Нет, это потому, что я властвую справедливо.

— И как же это тебе удается? Быть в хороших отношениях с этими богами и...

— Эак я, — в который раз повторил ему гость, — славный своим благородством и справедливостью.

Скирон его внимательно разглядывал. А, может, он и не заслуживал смерти...

— А чего же тебе от меня надобно... Ты и так, оказывается, недурно обстряпал свои дела.

И тогда гость сказал:

— Я хочу взять в жены твою дочь, Скирон.

— Как... — вздрогнул Скирон.

— Я желаю жениться на твоей дочери.

Что же это происходило. Похоже, самого разбойника собирались ограбить. Скирон было растерялся...

— А она тебя хочет?

— Да.

Скирон вдруг потерял под собой почву. Но с чего бы...

— Тогда чего ж вы хотите от меня?

Гость порывисто вскинул голову:

— Эак я, славный благородством и справедливостью, и не подо­бает мне становиться зятем разбойника.

Да как он смеет!.. Однако стерпел:

— А ты и не становись им.

Тут гость впервые склонил голову:

— Что поделаешь, — тихо проговорил он, — я очень ее люблю!

От этих последних слов Скирона бросило в ярость. Он поднялся и предстал перед пришельцем во всей своей могучей стати:

— Такая уж у тебя с нею любовь, или как там это называется, или ты скорее поднялся сюда, чтоб на всякий случай удостовериться собственными глазами, а?

— Да, — сказал Эак, глядя на него в упор.

— И чтоб самому докопаться до правды, так?

— Верно.

— Может-де, я не таков, как говорят люди, да?

— Да, может и не таков.

— Пойдем-ка.

Он вел его туда!..

Подплыв к берегу, исполинская голодная черепаха с трудом повела косыми глазами далеко вверх, на гребень утеса, — там стояли двое. Над ними, сильнее обычного взмахивая крыльями, металась та странная птица — журавль...

День был солнечный-пресолнечный, и море вовсю искрилось.

— Вот это все, — Скирон сильной рукой очертил пространный круг, вместивший в себя небо, море, землю, — тебе нравится, Эак?

— Да.

— А мне — очень. И знаешь ли, чего я хочу?

— Нет.

— Я очень хочу, чтобы все это сохранилось.

Стоя на вершине высокой скалы, Скирон говорил:

— Все это для нас, Эак. Но если всему этому суждено когда-нибудь погибнуть, виной тому будем опять-таки мы, люди. И если что погубит этот мир, то лицемерие, честолюбие и, представь себе, страх. Вот таких-то из ступивших на этот мой маленький клочок земли я и сбрасываю; поверь мне, это лучше для них же самих — меньше успеют совершить грехов.

— Но кто облек тебя таким правом... — робко вопросил гость.

— Не знаю, знаю только то, что когда-нибудь все это будет осквернено честолюбием, лицемерием и страхом. Как знаю и то, что приносящее горькие плоды дерево следует срубить и предать огню.

— А если попадется не лицемер и не трус... Как с ними?

— Таких я отпускаю.

С затаенным сомнением глядел на него притихший Эак, один из судей тогдашнего загробного мира.

— Потому-то ты и предлагаешь путникам помыть тебе ноги?

— Именно. Для искуса.

— И что же, моют?

— Большинство.

— Аа... ноги у тебя бывают грязные?

— Нет. Никогда.

— И... тебе это доставляет удовольствие?

— Что?

— Когда тебе моют ноги?

— Нет, их прикосновения мне омерзительны, как слизь Горгоны.

— А тех немногих, что тебе сопротивляются, отпускаешь?

— Даже подношу дары, если что у меня найдется.

Собираясь с мыслями, Эак потер пальцами лоб, но Скирон повелительно вскинул ладонь:

— Теперь дай и мне спросить! Кто сейчас у вас самый прослав­ленный герой?

— Кто? Вопиящий на поле брани Тесей.

— Что он совершил за последнее время?

— Похитил саму Антиопу, царицу амазонок. Решив вернуть свою царицу, бесстрашные амазонки вторглись в Аттику, и даже ворвались в сами Афины, где у холма Ареопага развернулась жесто­кая битва. Афиняне, предводительствуемые Тесеем, изгнали амазонок из Афин, и они вынуждены были вернуться к себе на родину. Но в бою пала мужественно сражавшаяся полногрудая Антиопа.

— Ее сразил Тесей?

— Нет, на стороне афинцев воевала бесстрашная стройноногая Антиопа.

— Против своих спасителей?

Эак, несколько подумав, смущенно сказал: — Да.

— Так, с этой войной все понятно, что правда, то правда, — усмехнулся Скирон, и вдруг лицо у него нахмурилось: — А этот ваш знаменитый герой еще не успел обесчестить малолетнюю Елену?

— Какую Елену?

Журавль — вещее существо — усиленно захлопал своими краси­выми белыми размашистыми крыльями.

— Она ещё родится и, обольщенная вашим непревзойденным героем, с детских лет приохотившись к мужчинам, пойдет по рукам. И конечно же, она будет неверна мужу, и из-за ее измены прольются реки крови троянцев и ахейцев. И хоть во всем станут винить ваших богов, знай, Эак, что то беспримерное кровопролитие будет во многом делом рук Тесея, ибо все вы, люди, связаны между собой незримыми нитями единой сети, потому-то я, по мере сил своих и избавляю вас от недостойных; у каждого из нас свое поле деятельности, здесь действую я, одинокий борец.