Только ждать и смотреть

Разве можно сказать ласково или даже с любовью – мерзавец? Мер-зав-чик? Объясни мне, Катенька, разве мерзавцев можно любить?

14

…В Авиньоне тоже долго не засиделись. Не останавливаться на одном месте, нет! Когда-нибудь доедем до Канады! Филипп увеличил портрет мсье Киселева в костюме Неизвестного из оперы Верстовского “Аскольдова могила” и повесил в фойе. В парике и при полном параде. Вы находите сходство? Это прадед мсье Киселева, русского князя. Он был знаменитым композитором, Верстовский, может быть, вы слыхали? Вот видите, вы тут же вспомнили!

На красивую жизнь всегда есть спрос. Соседи не соседи, берите, пока есть. А мы, в свой черед, хотим купить гостиницу в городе с оперным театром. Да, большие любители, вы правы. Но наше дело нельзя оставлять без присмотра, поэтому мы ходим в театр по одному. Нам понравилось ваше предложение. Деньги последние, но нам не привыкать. Самое время! Чемодан должен быть большим, чтоб ничего не складывать. Побросал и пошел. И никогда не оглядывайтесь назад.

Филипп встречал новых людей и узнавал их с первого взгляда. Вы здесь инкогнито. Секретное совещание с партнерами, решается судьба мира. Вас ждут, я понимаю. Счастливого пути. Я знаю, кто вас ждет – покупатели, с вашей новой партией строгих галстуков. Жена, дети и пухленькая соседка. Я даже знаю, какой у вас с соседкой секс. Она гладит вас ручкой по лысине, кряхтит, когда надо, – и-их, и-их! – и смотрит в окно.

А у вас миллионы и разбитые туфли. Вы можете купить себе в день по паре. Но зачем страдать, разбивая их? Эти, старые, ласкают каждую мозоль. Нечего рассчитывать на ваши чаевые, вам самому разве что-нибудь легко досталось? Вы у нас не обедаете, потому что лучше пройти три квартала, там все дешевле.

Еще не было в обиходе незнакомого русского слова щастье. А ведь оба они были счастливы, если сейчас посмотреть назад. Всегда люди вокруг. Как в театре. Как в России. Красивая жизнь. Мсье Киселев слушал по вечерам свой магнитофон. “В старину живали деды…” Пел. Голос неровен во всех регистрах. Но вчера в опере, позвольте заметить, баритон такой-то тоже смазал ля большой октавы, ему даже свистели.

Филипп развозил на машине свой пароль. Годами не видел города днем. Выходил из гостиницы в ночь и возвращался в темноте. Не ждал, пока небо станет розовым, а смотрел на часы. Любовь, любовь, завтра рано вставать. Какие там страсти, у быка с коровой бывает веселей. Больше нет длинноногих гвоздик, надоело. Может, у него появилась аллергия, кто знает. И вообще самые лучшие цветы – полевые. Ключ открывает любой замок, но любви нет. Сердце молчит.

Сердце билось, вырывалось из груди в театре, при виде сцены. Филипп закрывал глаза. Все мешают. Проходят, задевают колени, усаживаются, листают программы. И потом наконец – тишина. Музыка. Входит осторожно, будто на цыпочках. Можно открыть глаза. На сцене – другой мир. Самый странный из них – Россия, та, из которой мсье Киселев. Князь Елецкий, герой неизвестный, жених отвергнутый. “Я вас люблю, люблю безмерно…”

Когда тебе тридцать, ты один, и твое сердце бьется сильно только в театре, ты часто спрашиваешь себя – а может, я лишний? Придет ли ко мне когда-нибудь настоящая любовь, настоящая женщина? И как называется чувство, когда ты любишь страну, в которой никогда не был, и жизнь, которой в жизни нет?

Странная ностальгия.

15

Через пятнадцать лет после первой встречи в Ницце они добрались до Канады. В самолете мсье Киселев поджимал ноги под сиденье, словно вода океана доставала его подошвы. Он боялся – впервые летел на другой континент. Русский князь постарел, надо было бы Филиппу заметить. Время мчится быстрее, когда катится не в гору, а с горы.

Небо. Вышли из здания аэропорта в Монреале – вставили голову в небо. Перевернутое море. Поднимешь руку вверх – на ладони синий цвет. Невозможно быть ближе к небу, чем в Монреале. Разве что только в раю.

Красота другая. Монреаль – не Париж, не вечный город. Нет прошлого, и откуда ему взяться, за три-четыре века? Мало памятников. Собери всех каменных женщин с голыми грудями, с поднятыми вверх мечами – небоевой получится отряд. Улицы прямые и встречаются друг с другом под прямым углом. Небоскребы в центре города скребут небо прямоугольными головами. Все ясно и просто, как в операх Чайковского.

Сколько эмигрантов! Каждый привез надежду в перевязанном ремнями чемодане. Начинают с нуля. Надо утопить жизнь, предыдущую, в океане по дороге сюда. Все ждут – сейчас антракт, потом поднимут занавес, и начнется чудо.

– Филипп, вы здесь, наверное, кого-то встретите, – объявил мсье Киселев, – а я здесь, наверно, умру. Умирать легче всего на сцене. Там либо падают на пол, либо медленно сползают. Вот так, я вам покажу. Борис Годунов в одноименной опере Мусоргского. Руку на сердце: “Оставьте нас… Уйдите все… Прощай, умираю!..” И умер! Ищите на кладбище!

– Мсье Киселев, я-вас-с-сразу-уз-на-ла!

Они по-прежнему пели слаженным дуэтом. Им оставалось недолго петь – не больше года из их шестнадцати совместных лет. Еще не вышел на сцену многоголосый русский хор. И не было барабанного боя, предвещающего финал. Однако… Даже если ты знаешь конец или уже предчувствуешь, финал всегда должен быть неожиданным. Как в хорошей пьесе или хорошем романе – ты должен забыть, что герой выдуман, не живет и не жил. И тогда будет больно бросать его, мертвого, на полу или на бумаге, даже если автор объявит – самое время…

Поездили вокруг, поискали, что купить. В Европе за то же время проедешь несколько стран. Поля, поля. Как в России! А ведь мсье Киселев сбежал из России и вот уже из Европы сбежал. Подобрали большую гостиницу в самом центре Монреаля. Начали ходить на оперные спектакли вместе. Большую гостиницу всегда есть на кого оставить. Красивая жизнь! “Как он взял свое си и держал, а?”

Филипп пошел узнавать людей с первого взгляда. У вас важная встреча, я понимаю. И-и-их – и смотрит в окно. Вам завтрак в номер? Вы верно заметили, монреальское небо сидит на голове как шляпа. Вот они, два слова о погоде. Вы говорите на шести языках? Да, раз в жизни у всех забивает…

В большой гостинице больше шансов встретить то, от чего бежишь. Много русских. Советский Союз приказал долго жить, их словно взрывом разбросало. Ругают Горбачева последними словами. Забывают, что это он открыл им двери. Какую страну развалил! Как будто сами не о том мечтали.

Мсье Киселев перешел на свой страшный французский. Не отвечал на расспросы о фамилии. Русский князь, поклонник русской оперы, ни с кем из русских встречаться не желал. Брал берет, шел на кладбище. Покупал цветы и искал, кому их отдать.

Но ведь надо было когда-то рассказать Филиппу! Надо было объяснить свою странную ностальгию! Нельзя же всю жизнь жить в тишине! Надо было вырвать из сердца историю, где маленький мальчик убегал и прятался, а солдаты ловили его, сапогами бухали и кричали – лови жиденка, лови мерзавчика! И мамочка кричала – не оборачивайся, не смотри назад! Ведь эти солдаты – не Россия! Может, нужно забыть, чтобы простить, каждый эмигрант через это проходит. Но как?

Вот здесь, сейчас, сбрось свое прошлое в океан. Самое время.