Только ждать и смотреть
Шрифт:
И вот на сцену вышел многоголосый русский хор. Начинался последний акт, уже подняли занавес. Приходили эмигранты, давали советы. Варвара Павловна привезла письма “оттуда” и рассказывала, какова жизнь “там”. Не большая рассказчица, не мсье Киселев. В Ленинграде соль и сахар по купонам, как в войну.
Эмигранты знали все не хуже нее, а слушали. Живой голос, хоть и не оперный. Ворота болтаются на ржавых петлях. Конечно, надо оставаться. Но как? “Если она выйдет замуж, – объясняла Филиппу Катенька, – ее не вышлют назад”. Страны уже не было, а назад высылали.
Варвара Павловна хваталась за каждую
Ее отвели к адвокату, молодому, но лысому. Он ей объяснил через переводчика – Катеньку, – что под присягой надо будет говорить правду. Варвара Павловна ходила к нему, как на прием к врачу. Опускалась в низкое кресло и рассказывала свою жизнь. Неловко становилось, и самой не верилось – неужели все это было? Разве мы в своей собственной стране – люди лишние, нелюбимые? Почему красивая жизнь не для нас? Чем мы хуже? Вечно ищем виновных, а никто не кается. И как простить, если никто не просит прощения?
Адвокат не перебивал, только морщился. Может, ему голос Варвары Павловны не нравился, а может – жизнь.
В Ницце – солнце, в Ленинграде – дожди, в Монреале – снег.
У Катеньки с Филиппом – щастье. Свернувшись калачиком, там, где-то внутри… Мальчик? Девочка? Будет известно через пару недель. У Варвары Павловны – суд. И не суд это вовсе, а слушание дела по присвоению статуса политического беженца. Эмигранты называют – “суд”. Лотерея. Рулетка. Либо оставят тебя в Канаде, либо вышлют. Разве Страшный суд – страшнее?
Что она говорила на суде – неизвестно. Правдиво – под присягой ведь – описала свою жизнь. Может, жизнь и не слишком красивая, но уж какая есть. Она помнила, что вдруг нашло на нее абсолютное безразличие – вышлют, не вышлют, плевать на ваши бананы. Было чувство, что терять уже нечего. Крути рулетку! И там же, на слушанье, Варваре Павловне объявили: “Добро пожаловать в Канаду!” – на двух государственных языках. Дали статус. Как она потом говорила – разрешили спокойно умереть. Может, и впрямь этот “суд” – лотерея. И Варваре Павловне повезло. Вот так! Кому монреальское небо шляпа, а кому и генеральский головной убор!
…– А потом пришло письмо от мсье Киселева и еще телеграмма. Письмо поздравительное и, как оказалось, последнее. “ Ты – моя единственная, самая большая в жизни…” Прочти еще раз, Катенька, как там написано?
А телеграмма была от отца. И в ней было коротко, короче не скажешь: “Приезжай, он умирает”.
Самолет летел слишком медленно, потому что Филипп очень спешил. И мысли метались в голове – мсье Киселев, Катенька, мальчик-девочка. Как хорошо, что есть Варвара Павловна! Катенька осталась с ней. Не одна. Надо будет купить для ребенка большой чемодан. Будем переезжать в Ниццу, самое время. Не останавливаться ведь на одном месте, зачем? Счастье
там, где мы все вместе. Мальчик-девочка… Мальчик? Девочка? Ножками топ-топ…Филипп был еще в ночном небе с яркими звездами, когда мсье Киселев умер на больничной койке в городе Ницце, который всегда любил. Отец Филиппа, старый вояка, вытер набежавшие слезы и пошел маршем распоряжаться насчет похорон. Филипп ничего не знал и летел, слишком медленно, над океаном, на встречу. Вез с собой знаменитый портрет – мсье Киселев в парике и при полном параде. Неизвестный из оперы Верстовского “Аскольдова могила”. Произведение исполнялось только на родине мсье Киселева, в России.
Он был уже в Париже, рядом, а все не мог добраться. Погода и забастовки – плохой ансамбль. Поезд, автобус, такси. Родная деревня под Ниццей. Запах детства. Деревенская церковь, кладбище. Первый русский на этом кладбище. И первые полевые цветы вокруг.
Отец обнажил голову. Филипп посмотрел на мсье Киселева, в последний раз. Лицо серое и серьезное, без улыбки. Никогда он не был таким. Смеялся каждой шутке. Мс-сье-Кис-се-лев-я-вас-с-сразу-узна-ла… Как она быстро проходит…
Потом они вернулись в отцовский дом. Надо было бы сказать отцу, поделиться радостью – мальчик! девочка! – но как? Ведь грустно – сердце разрывается.
В операх так бывает или в романах – вроде с самого начала знаешь финал или его предчувствуешь, а все равно, когда он наступает, неожиданно.
Да вот он уже здесь, финал.
Филипп встал, и что-то сильно ударило его в грудь. Будто бревно воткнулось тупым концом, а вошло в грудь как нож. Все померкло вокруг. Он вдруг почувствовал, что слезы текут по его лицу, он увидел, что отец держит его за обе руки сильными старческими руками и кричит, но что? И у отца было белое искаженное лицо, и он стискивал его сильно-сильно… Филипп впервые видел страх в глазах своего бесстрашного отца-вояки, но почему? А потом вкус крови во рту… Брызги крови на лице отца… И все… Ничего… Конец.
Красивой жизни – конец.
Отец Филиппа приехал в Монреаль, чтобы уладить дела. Он теперь являлся единственным наследником своего сына и его русского друга, мсье Киселева. Немного денег за проданную гостиницу – все, что осталось после покрытия долга в банке, – и два полупустых чемодана. И еще фанерный ящик с железными углами, с черными пластинками внутри. Перед самым вылетом назад, через океан, отец Филиппа пришел в кабинет к адвокату, чтобы встретиться с женщиной, на которой его сын собирался жениться, как раз в эти дни.
Он увидел не женщину, а девочку, почти подростка. Как она похожа на мать Филиппа, только волосы темные и глаза. Другие цвета, но та же красота. Девочка была в черном. Траур.
Он объявил ей, что смерть произошла от внезапного разрыва аорты. Он посмотрел в бумаги – “а-нев-риз-ма”. Он не знал наизусть этого слова и не желал его запоминать. Он сказал, что предлагает ей переехать к нему в деревню под Ниццей, но адвокат, присутствовавший тут же, стал объяснять, почему сейчас это невозможно, почему они не могут уехать прямо отсюда вдвоем. Ей нужно дождаться разрешения на временное проживание в стране, чтобы получить право страну покинуть, а если она уедет сейчас, то ее студенческая виза…