Толкователь болезней

— Мистер Бирсада бенгалец, но он мусульманин, — поведал мне отец. — Поэтому он живет в Восточном Пакистане, а не в Индии.

Его палец проследовал через Атлантический океан, Средиземное море, Ближний Восток и наконец достиг широкого ромбовидного пятна оранжевого цвета, похожего, как когда-то сказала мне мама, на женщину в сари, вытянувшую в сторону левую руку. Различные города были обведены в кружок и соединены линиями, демонстрирующими путешествия родителей, а место их рождения — Калькутта — обозначалось серебряной звездочкой. Я была там лишь однажды и поездки не помнила.

— Видишь, Лилия, это другая страна, она выделена другим цветом, — сказал отец.

Пакистан был желтым, а не оранжевым. Я заметила, что он состоит из двух частей, одна гораздо больше другой, разделенных обширной индийской территорией. Это все равно как Калифорния и Коннектикут обособились бы от Соединенных Штатов и вместе образовали отдельное государство.

Отец легонько постучал костяшками пальцев по моей макушке.

— Ты, конечно, знаешь, что там происходит сейчас? Что Восточный Пакистан борется за независимость?

Я кивнула, хотя ни о чем таком не догадывалась.

Мы вернулись в кухню, где мама откидывала отварной рис на дуршлаг. Отец открыл стоявшую на столе банку и, взяв еще несколько кешью, внимательно взглянул на меня поверх очков.

— Чему вас только в школе учат? Вы проходите историю? Географию?

— Лилия изучает много полезных предметов, — вступилась за меня мама. — Мы теперь живем в этой стране, она здесь родилась. — Мама как будто искренне гордилась данным фактом, словно американское происхождение было моей заслугой. Она от души верила, что мне обеспечены благополучная, безопасная жизнь, хорошее образование, масса возможностей. Мне никогда не придется недоедать, подчиняться комендантскому часу, наблюдать с крыши за бунтами или спасать соседей от расстрела, пряча их в баке для воды, как делали мои родители. — Представь, как бы мы намучились на родине, стараясь определить ее в приличную школу. Как бы она читала при свете керосиновой лампы во время перебоев с электричеством. Вообрази себе вечную нервотрепку, репетиторов, беспрерывные экзамены! — Мама провела рукой по волосам, остриженным так, как подобает кассирше в банке, где она работала на полставки. — Откуда девочке знать про раздел Индии? И вообще, убери эти орехи!

— Но что она изучает о мире? — Отец погремел банкой с кешью. — Что именно им преподают?

Нам преподавали, конечно же, американскую историю и американскую географию. Тот год, впрочем, как и любой другой, мы начали с изучения Войны за независимость. Ездили на экскурсии к Плимутскому камню, гуляли по Тропе Свободы, взбирались на памятник, воздвигнутый в честь битвы при Банкер-Хилле. Составляли из цветного картона диорамы, иллюстрирующие переход Джорджа Вашингтона через бурные воды реки Делавэр, и мастерили кукол, изображавших короля Георга в белых лосинах и с черной лентой в волосах. На контрольных работах нам раздавали контурные карты тринадцати колоний и просили нанести названия, даты, столицы. Я могла делать это с закрытыми глазами.

На следующий день мистер Бирсада пришел, как всегда, в шесть часов вечера. Хотя они с отцом уже были хорошо знакомы, при встрече оба по-прежнему приветствовали друг друга рукопожатием.

— Проходите. Лилия, прими, пожалуйста, пальто у мистера Бирсады.

Гость с изящно намотанным шарфом, в безупречном костюме с шелковым галстуком ступил в прихожую. В его одежде всегда сочетались сливовый, оливковый и шоколадно-коричневый цвета. Он был плотным человеком, и хотя носки ног у него всегда смотрели наружу, а живот слегка выпирал, он все же сохранял солидную осанку, словно держал в обеих руках по чемодану одинакового веса. Уши его поросли пучками седеющих волос, которые, казалось, отсеивали неприятные сведения. У него были густые ресницы, тронутые камфорным маслом, роскошные усы, залихватски закрученные на кончиках, и родинка в форме плоской изюмины в самой середине левой щеки. Он всегда носил черную феску из каракуля, которая крепилась невидимками. Хотя отец каждый раз предлагал заехать за ним на машине, мистер Бирсада предпочитал пройтись пешком от общежития до нашего района; путь занимал около двадцати минут, по дороге наш гость изучал деревья и кустарники, и, когда входил в дом, костяшки его пальцев розовели от свежего осеннего воздуха.

— В Индию хлынул новый поток беженцев, — сказал он.

— По последним подсчетам, их уже девять миллионов, — откликнулся отец.

Мистер Бирсада отдал мне пальто, поскольку это была моя обязанность — вешать его на вешалку у лестницы. Пальто из шерсти в аккуратную серо-синюю клетку с полосатой подкладкой и роговыми пуговицами слабо пахло лаймом. Внутри не было никаких этикеток, только пришитый вручную ярлык с вышитыми на нем гладкими черными нитками курсивными словами «З. Саид, костюмщик». Иногда из кармана выглядывал березовый или кленовый лист.

Гость расшнуровал ботинки и поставил их у плинтуса; на носки и каблуки налипла золотистая кашица с нашей сырой нечищеной лужайки. Освободившись от экипировки, он коснулся своими короткими беспокойными пальцами моего горла — так щупают шелк. А потом последовал за отцом в гостиную, где работал телевизор. Как только они уселись, мама внесла блюдо с кебабами и кориандровым чатни. Мистер Бирсада положил один кебаб в рот.

— Остается только надеяться, — проговорил он, протягивая руку за вторым, — что беженцев из Дакки принимают так же радушно. Кстати. — Он вынул из кармана и вручил мне пластиковое яйцо с коричными сердечками. — Хозяйке дома, — произнес он с едва заметным неуклюжим поклоном.

— Ну что вы, в самом деле, мистер Бирсада, — запротестовала мама. — Каждый вечер подарки. Вы ее балуете.

— Я балую только тех детей, которых невозможно избаловать.

В этот миг я всегда испытывала неловкость и ждала его отчасти со страхом, отчасти с восторгом. Я была очарована изысканной элегантностью мистера Бирсады и польщена его слегка нарочитым вниманием, и все же величественная непринужденность его жестов обескураживала, и на какое-то мгновение я чувствовала себя чужой в собственном доме. Такой ритуал повторялся изо дня в день, и в течение нескольких недель, пока мы не привыкли друг к другу, это был единственный раз за вечер, когда гость обращался ко мне напрямую. Я ничего не отвечала и никак не откликалась на непрерывный поток медовых леденцов, малиновых трюфелей, фруктовых пастилок. Я даже не могла поблагодарить за угощение: однажды, получив потрясающую мятную конфету на палочке в блестящей пурпурной обертке, я сказала «спасибо», и мистер Бирсада мрачно изрек: «Что значит „спасибо“? Здесь все только и делают, что благодарят: сотрудница банка, кассирша в магазине, библиотекарша, когда я возвращаю просроченную книгу, оператор на переговорном пункте, когда безуспешно пытается соединить меня с Даккой. Если меня похоронят в этой стране, то во время погребения, несомненно, выразят благодарность».

Я считала, что нехорошо уплетать сласти, подаренные мистером Бирсадой, как обычную снедь. Я берегла каждодневные подношения, словно драгоценности или монеты исчезнувшего королевства, и складывала их в стоявшую возле кровати небольшую шкатулку из резного сандалового дерева, где давным-давно, еще в Индии, мать моего отца хранила толченые бетельные орехи, которые жевала после утренней ванны. Это была единственная реликвия, доставшаяся мне от бабушки, которую я никогда не видела, и я не знала, что туда положить, пока мистер Бирсада не вошел в нашу жизнь. Время от времени, прежде чем почистить зубы и приготовить на завтра одежду для школы, я открывала шкатулку и съедала одну конфету.

В тот вечер мы, как всегда, сидели не за обеденным столом, поскольку оттуда был плохо виден экран телевизора, а молча сгрудились вокруг журнального столика, поставив тарелки на колени. Мама носила из кухни блюдо за блюдом: чечевицу с жареным луком, стручковую фасоль с кокосом, рыбу с изюмом в йогуртовом соусе. Я принесла стаканы, тарелку с нарезанным лимоном, перцы чили, которые родители в больших количествах приобретали во время ежемесячных поездок в китайский квартал и держали в морозилке, — они любили разламывать стручки и смешивать их с едой.

Перед ужином мистер Бирсада всегда совершал загадочный ритуал: доставал серебряные часы без ремешка, которые хранил в нагрудном кармане, быстро подносил к волосатому уху и заводил их тремя ловкими движениями большого и указательного пальцев. В отличие от наручных часов, объяснял он мне, на карманных было установлено даккское время, забегающее вперед на одиннадцать часов. На протяжении всей трапезы эти часы лежали на столике на сложенной бумажной салфетке, но их владелец никогда не справлялся, сколько они показывают.