Толстой-Американец

Нечто схожее обнаруживается в письме В. Л. Пушкина от 16 марта 1819 года: «Он (Ф. И. Толстой. — М. Ф.),я и все почти держатся твоей философии» ^[538] . Менее чем через месяц Василий Львович коснулся в эпистоле иных материй: «Американец от твоих писем в восхищении. Он сам готовится писать к тебе, теперь занимается Геродотом, Гиббоном и иногда штоссом и квинтичем. Он накупил множество книг и с жадностью их читает» ^[539] .

538

Пушкин В. Стихи. Проза. Письма. М., 1989. С. 244.

539

Там же. С. 248 (письмо от 10 апреля 1819 года).

Не забывал графа Фёдора и Денис Давыдов. Так, в письме П. А. Вяземскому от 28 июля 1818 года он удивлялся, что Американец оставил его в неведении насчёт московской ссоры П. А. Катенина с К. Н. Батюшковым: «А ты знаешь, что о таковом приключении Толстой не промолчит» ^[540] .

Сам же П. А. Вяземский однажды запечатлел эффектный толстовский каламбур того времени. «Он шуткою говорил мне, — читаем в письме князя А. И. Тургеневу от 5 июля 1819 года, — что я так tol'erant [541] , что он почти подозревает меня наделе быть Talleyrand [542] , то есть, разумеется, фальшивым и скрытным» ^[543] .

540

«Арзамас». Кн. вторая: Из литературного наследия «Арзамаса». М., 1994. С. 422. Ср. с письмом В. Л. Пушкина князю П. А. Вяземскому от 8 июня 1818 года: «До ужина, который был великолепнейший, мы спорили о литературе; Батюшков сразился с Катениным и чуть было за тебя не подрались — но шампанское всех примирило…». (Там же. С. 433.)

541

Терпимый (фр.).

542

Подразумевается Шарль Морис Талейран-Перигор (Talleyrand-Perigord; 1754–1838), французский дипломат, министр иностранных дел, который имел в Европе репутацию непревзойдённого политического лукавца и лицемера.

543

ОА. Т. 1. СПб., 1899. С. 262–263. Выделено П. А. Вяземским.

Так как Асмодей высоко ценил остроумие, то он конечно же не обиделся на bon motграфа Фёдора.

Из других писем, отложившихся в Остафьевском архиве, мы узнаём, в частности, о том, что Американец неоднократно покидал Первопрестольную.

С верным Денисом Давыдовым он, тридцатишестилетний, очень даже недурственно провёл время на ярмарке в Киеве ранней весной 1818 года. Об этом «увеселительном» набеге Михаил Фёдорович Орлов, арзамасец по прозвищу «Рейн» и по совместительству начальник штаба 4-го пехотного корпуса, оповестил князя П. А. Вяземского посредством следующих красноречивых строк: «Я долго ленился к тебе писать единственно оттого, что много о тебе говорил с дьяволом Денисом и бешеным псом Толстым. Они здесь — были на контрактах. Толстой уехал в Москву, к цыганкам в гости…» ^[544]

544

«Арзамас». Кн. первая: Мемуарные свидетельства; Накануне «Арзамаса»; Арзамасские документы. М., 1994. С. 440 (письмо от 4 мая 1818 года).

Вспомним: в далёком 1804 году правитель области Камчатской генерал-майор П. И. Кошелев, порицая нашего заблудшего героя, аттестовал его почти так же — «беспутным псом». Хотя с той поры, поры кругосветного путешествия, и минуло целых четырнадцать лет, отставной полковник граф Фёдор Толстой, оказывается, ещё вполне мог тряхнуть стариной и без всяких скидок на возраст удостоиться «петропавловской» (но теперь уже с одобрительным оттенком) характеристики.

Возвращался Американец из Малороссии в Белокаменную в прекрасном настроении и в клубах «спиртоватого зловония» ^[545] , жертвами коего становились ни в чём не повинные попутчики и станционные смотрители.

545

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 7 об.

А дома, у «цыганок», ему готовилось нечто ужасное.

Как видно из вышеприведённых писем, некоторое время по приезде в Москву жизнь графа была безоблачной и размеренной, то есть насыщенной всякого рода удовольствиями.

Потом захворала Верочка, дышала на ладан, однако всё-таки поправилась. Её родители снова повеселели. В честь выздоровления дочери Американец даже объявил — и выдерживал — мораторий на з елено вино ^[546] .

546

См. письмо князя П. А. Вяземского А. И. Тургеневу от 16 января 1819 года: «Шаликов пьёт у Толстого, который теперь ничего не пьёт» (ОА. Т. 1.СПб., 1899. С. 189).

А весною 1819 года наш взбодрившийся герой не выпускал из рук колоды карт. «Толстого Американца я очень давно не видел, — докладывал В. Л. Пушкин князю П. А. Вяземскому 8 мая 1819 года. — Он более, нежели когда-нибудь, пустился в игру; ему недосуг…» ^[547]

Катастрофа пришлась на начало лета и золотую осень. Злодейка судьба расправилась с Американцем изощрённо, в два этапа — убийственным дублетом.

25 июня 1819 года летописец московского Парнаса В. Л. Пушкин писал князю П. А. Вяземскому: «Толстой Американец в большом горе; у него умерли три дочери, и самая большая его фаворитка Верочка. Я уже поеду навестить его. Прости, мой милой!»

547

Пушкин В. Стихи. Проза. Письма. М., 1989. С. 257.

Съездив же к раздавленному князю Фёдору, Василий Львович на другой день сделал такую приписку к посланию: «Я был вчера у Толстого. Его видеть нельзя без сожаленья; он плачет горькими слезами. К сестре его посылали курьера. Я думаю, что он уедет с нею в деревню» ^[548] .

Ни в какую деревню наш герой так и не отправился — он просто не успел сделать этого. Фёдора Толстого и Дуняшу настиг новый удар: от загадочного мора, проникшего в дом, вскоре скончалась их четвёртая дочь. Это произошло, вероятно, в середине сентября ^[549] .

548

Там же. С. 259–260.

549

Автор «Биографии Сарры» пишет, что Американец «в три недели <…> оплакал четырёх детей своих» (Биография Сарры. С. IX). Однако П. Ф. Перфильева в хронике настаивала на том, что отец потерял и Веру, и прочих детей «в шесть недель» (РВ. 1864.№ 4.С. 684). Письма В. Л. Пушкина уточняют: толстовская трагедия растянулась более чем на три месяца.

«У Американца Толстого последняя дочь умерла, и он очень жалок», — только и вздохнул В. Л. Пушкин ^[550] .

«Зыбкое здание счастия», возводившееся отставным полковником графом Фёдором Ивановичем Толстым почти пять лет, рухнуло в одночасье. От него осталась лишь семейка маленьких холмиков на Ваганьковском кладбище.

Американец и его подруга разом осиротели.

Стоустая молва и тут не оставила графа Фёдора в покое. Сразу нашлись лица, которые доподлинно знали причину смерти по крайней мере одной из малюток. «Я застал его уже против обыкновения расстроенным, — вспоминал современник. — Перед тем он лишился малолетней дочери, и рассказывали, будто от неосторожного удара в минуту запальчивости» ^[551] . (Читая такое, легко понять Американца, который зачастую жаловался на «жестокосердие» и «холодное равнодушие некоторых людей» ^[552] , на «глупые лица», превращающиеся в «злые хари» ^[553] , и утверждал, что «во всю жизнь страдал более за грехи ближнего, нежели за собственные свои» ^[554] .)

550

Пушкин В. Стихи. Проза. Письма. М., 1989. С. 265 (письмо князю П. А. Вяземскому от 19 сентября 1819 года).

551

Граббе. С. 94.

552

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 125.

553

НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 22–23 (письмо князю В. Ф. Гагарину от 12 февраля 1828 года).

554

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 7 об.

Спасало в жуткую пору занавешенных зеркал графа Фёдора не «средство рассеяния», не вино. Вино вдруг перестало быть всемогущим: оно, вестимо, лилось полноводной рекой, однако лишь оглушало, ненадолго отшибало память, действовало неважнецки, как эфемерный наркотик. Врачевала же — медленно, но толково — душевные раны нашего героя цыганка, она же мешанка, Авдотья Тугаева, «верный его друг», которая «усердно помогала ему нести тяжкое бремя жизни» ^[555] .

555

Биография Сарры. С. IX.

Кстати сказать, Авдотья Максимовна после смерти детей пристрастилась к чтению Священного Писания, развесила повсюду в доме иконы, затеплила лампады и стала, в отличие от Американца, усердной прихожанкой.

Но как бы ни поддерживала сникшего графа Дуняша, в доме, где всюду мерещились крошечные духи, «на мгновенье землю посетившие», он жить больше не мог и не желал.

Не мог Американец и отринуть мысль, однажды его пронзившую: то, что произошло, надобно воспринимать как ниспосланное ему наказание за прелюбодеяние, долгую и беззаботную «жизнь во грехе», за слишком плотское, эгоистичное отношение к полюбившейся цыганке.

Дальнейшие действия отставного полковника Фёдора Толстого были обусловлены именно этими обстоятельствами — и данными им в злополучную пору обетами.

Скорее всего, в конце сентября 1819 года к Американцу заехал в гости другой полковник и граф — Павел Христофорович Граббе, тогдашний командир Лубенского гусарского полка и без пяти минут член Союза благоденствия. За щедрым обедом разговор зашёл о житье-бытье хозяина, и склонный к морализаторству визитёр не стал церемониться с Фёдором Толстым. «Я <…> не скрыл от него, — сообщал П. X. Граббе, — моего сожаления, что столько редких способностей, какими Небо его одарило, не нашло лучшего применения. Он сыграл со мною роль раскаяния, быть может, мгновенно и чувствовал его, даже слёзы, к моему удивлению, вырвались из его тусклых, непостижимого цвета глаз по мужественному его лицу» ^[556] .

556

Граббе. С. 94.