Толстой-Американец

Лев Николаевич Толстой (коллекционировавший правдивые и — чаще — надуманные повести о родственнике) сообщил в частной беседе, что «Фёдор Иванович, встретив однажды Грибоедова, сказал ему:

— Зачем ты обо мне написал, что я крепко на руку нечист? Подумают, что я взятки брал. Я взяток отродясь не брал.

— Но ты же играешь нечисто, — заметил Грибоедов.

— Только-то? — ответил Толстой. — Ну, ты так бы и написал» ^[583] .

По мнению авторитетного учёного Н. К. Пиксанова, этот знаменательный диалог мог случиться в мае 1824 года ^[584] .Таким образом, граф Фёдор Иванович вовсе не считал нужным скрывать, что является chevalier d’industrie,картёжным вором [585] .

583

С. Л. Толстой.С. 54.

584

Пиксанов Н. К.Летопись жизни и творчества А. С. Грибоедова: 1791–1829. М., 2000. С. 50.

585

То есть «мошенником», «обманщиком», «хитрым, лукавым человеком» (В. И. Даль).

Стесняться подобного ярлыка и таиться ему не было нужды: надувательство за зелёным сукном не противоречило тогдашним нормам этикета.

Кодекс чести дворянина (у Грибоедова в «Горе от ума» — «высокой честности») игнорировал азы мещанско-интеллигентских добродетелей (вроде «приличия» или «порядочности») и моральных допущений (типа «Не пойман — не вор»). По словам князя С. Г. Волконского, «шулерничать не было считаемо за порок, хотя в правилах чести были мы очень щекотливы» ^[586] .

586

Цит. по: Ивченко Л.Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года. М., 2008. С. 269. Ср.: «Выработанный к началу XIX века неписаный кодекс дворянской чести игнорировал „низкую“ примитивную мещанскую честность, как и вообще все заурядные добродетели, и признавал существенную важность лишь за „высокой честностью“, рыцарской доблестью, трактуемой в духе безоглядного утверждения собственной исключительности, шляхетского достоинства, которое очень часто не отличалось от надменности и самолюбования. Дворянин мог плутовать и даже разбойничать, если при этом у него хватало мужества „честно“ рисковать собой. Самое искреннее благонравие награждалось лишь презрением, если хоть в чём-то смахивало на трусость» (Парчевский Г. Ф.Карты и картёжники. СПб., 1998. С. 92).

Зато публичное обвинение в плутовстве выглядело поступком неэтичным, оскорбительным, затрагивающим честь пройдохи, — и вело (по настоянию пойманного за руку или всех участников конфликта) к размену выстрелами.

Не ставя на кон честь, жрец сложной и поэтичной ночной науки всё же мог подмочить собственную репутацию. Умелых плутов, «служителей четырёх королей» (Ф. Ф. Вигель) побаивались (по слухам, они были не только меркантильны, но и скоры на расправу), многие их сторонились и откровенно не жаловали, даже призывали проклятия на их головы. Однако подвергнуть бессовестных шулеров остракизму или поставить к барьеру токмо за шельмовстворазобиженные партнёры не имели формальной возможности.

Допустимо, пожалуй, сказать, что картёжное воровство было канонизированным небезопасным искусством, мало кем освоенным стилемнеистовой, «адской» игры, своеобразным показателем недюжинного (хотя и довольно спорного) профессионализма.

Карты, «большая карточная игра», стихия коммерческая или азартная, — это сублимированная романтическая страсть Американца к нескончаемой «схватке» (в самом широком смысле), его «шиболет», а также важная (увы, спорадическая) статья дохода и непременная тема переписки со знакомыми ^[587] .

587

В «болтливо-длинных эпистолах» Американца встречаются упоминания и о собственной игре, и о происшествиях со знакомыми ему игроками. К примеру, граф Фёдор пишет о проигрыше А. Пушкина; о том, что в партии, где участвует редко моющийся граф Е. И. Морков, «дурно пахнет»; сокрушается граф и о «страсти к картам» Александра Пушкина (РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 8–8 об., 72 об.).

Любопытно его «историческое известие» (в послании князю В. Ф. Гагарину от 6 июня 1828 года, из сельца Глебова) об угодившем в 1825 году под следствие А. А. Алябьеве, отставном подполковнике и композиторе (авторе «Соловья»): «Знаешь ли ты, что содержится мой сосед Шаталов, шурин его Алябьев с товарищами под самым строгим караулом, вследствие картёжной игры, — хотя и верной, но самой нещастной. Оне убили большую карту, как говорят, на 60 т<ысяч>, но с ней и…г-на Времева. На что и сделан российской каламбур, ибо вскоре после сего нещастного происшествия некто спросил у Шаталова, приехавшего в театр: Каково он убивает время…» (НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 27; выделено Ф. И. Толстым).

По словам М. Ф. Каменской, её дядюшка завёл «в Москве страшную картёжную игру» ^[588] .

А князь Павел Петрович Вяземский небезосновательно считал Толстого-Американца «душой и головой игрецкого общества» ^[589] .

Это подтверждается полицейским реестром заядлых столичных картёжников за 1829 год, где значилось 93 имени. Первое место в списке московские стражи общественной тишины отвели именно графу Фёдору Ивановичу Толстому. «Тонкий игрок и планист», — афористично определили они манеру игры Американца ^[590] .

588

Каменская.С. 179.

589

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 1.

590

Цит. по: Хроника жизни и творчества А. С. Пушкина: В 3 т. / Сост. Г. И. Долдобанов. Т. 1. Кн. 2: 1829–1830. М., 2001. С. 50.

Загибал углы он, «побеждая лень», и в вёдро, и в ненастные дни. Играл и в чопорном Английском клубе, и у себя на Арбате (поговаривали, что там — натуральный игорный дом), и в других местах, респектабельных и попроще.

Поведение отставного полковника за ломберным столом в ходе коммерческихсражений со знанием дела описано Фаддеем Булгариным: «Граф Ф<ёдор> И<ванович> Т<олстой> всегда был в выигрыше. Он играл преимущественно в те игры, в которых характер игрока даёт преимущество над противником и побеждает самоё счастье. Любимые игры его были: квинтич, гальбе-цвельве и русская горка, то есть те игры, где надобно прикупать карты. Поиграв несколько времени с человеком, он разгадывал его характер и игру, по лицу узнавал, к каким мастям или картам он прикупает, а сам был тут для всех загадкою, владея физиономией по произволу. Этими стратагемами он разил своих совместников, выигрывал большие суммы…» ^[591]

591

Булгарин.С. 204. Выделено мемуаристом.

Хоть и играл наш философический герой всегда и повсюду, но — и это крайне показательно — далеко не со всяким встречным.

Тот же Ф. В. Булгарин утверждал, что граф Фёдор Толстой «друзьям и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сражении, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевесть его деньги в свой карман, у того и он имеет право их выиграть» ^[592] .

Из мемуарного очерка Павла Вяземского мы, в частности, узнаём, что Американец принципиально не садился играть против «плохого игрока» князя Петра Андреевича Вяземского ^[593] .

592

Там же. С. 206.

593

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 1.

Другая мемуаристка, г-жа Новосильцева (дама с «прекрасным талантом», как съязвила П. Ф. Перфильева ^[594] ), сообщила, что как-то раз граф Фёдор Иванович наотрез отказался метать банк с князем С. Г. Волконским (впоследствии декабристом) и при сём сказал ему (по-французски) буквально следующее: «Нет, мой милый, я вас слишком для этого люблю. Если б мы сели играть, я увлёкся бы привычкой исправлять ошибки фортуны» ^[595] .

594

PC. 1878. № 12. С. 718.

595

Там же. 1878. № 6. С. 335.

Нетрудно догадаться, что «исправлять ошибки фортуны» значило плутовать, мошенничать во время партии. Синонимом этого эвфемизма было в описываемую пору выражение «играть наверняка». Наш герой, вооружённый мелком и щёткой, дополнял аналитическую и психологическую работу эффективными приёмами, которые имелись в его арсенале, — «нахальными уловками», по выражению Дениса Давыдова.

«Он обыграл бы вас в карты до нитки!» — в сердцах восклицал положительный Ф. П. Толстой, художник и двоюродный брат Американца ^[596] .

596

Там же. 1873. Т. VII. С. 125.

«Гр<аф> Толстой имел свои погрешности, о которых друзья его могли сожалеть», — куда более деликатно и туманно выразился князь П. А. Вяземский ^[597] .

Граф П. X. Граббе не сомневался: «Граф Т<олсто>й был по превосходству карточный игрок наверняка, по их (картёжников. — М. Ф.)выражению» ^[598] .

А тайный советник Г. В. Грудев вспомнил о том, что на чьи-то слова «Ведь ты играешь наверняка» Американец ответил недвусмысленно: «Только одни дураки играют на счастье» ^[599] .

597

РА. 1873. № 6. Стб. 1104.

598

Граббе. С. 95.

599

РА. 1898. № 11. С. 437.

Заодно Г. В. Грудев утверждал, что у графа имелись так называемые шавки,в задачу коих входило подыскивать для нашего героя («бульдога», по определению мемуариста) потенциальных жертв с тугим кошельком. (Намёк на относительно нечистоплотных подручных Фёдора Толстого, преданно служивших ему «орудиями против других», есть и в воспоминаниях П. X. Граббе ^[600] .) Подобные холуйствующие лица, мелкие сошки — и тогда, и позднее — в самом деле крутились около маститых игроков и кормились за их счёт. Но сообщённый Г. В. Грудевым к месту душераздирающий анекдот об издевательствах графа Фёдора и его присных над неведомым захмелевшим купцом всё-таки не внушает доверия ^[601] .

600

Граббе.С. 95.

601

Вот эта совершенно фантастическая, на наш взгляд, повесть: «Раз шавки привезли к нему приезжего купца. Начали играть, сначала как бы шутя, на закуски, ужин и пунш. Эта обстановка сделала своё дело: купец захмелел, увлёкся и проиграл 17 тысяч, и, когда потребовалась расплата, он объявил, что таких денег с собою не имеет. Ничего, заметили ему: всё предусмотрено, есть гербовые бумаги и нужно написать только обязательство. Купец отказался наотрез, но опять сел за игру и ещё проиграл 12 тысяч. Тогда с него опять потребовали два обязательства; но, когда он снова отказался, то его разложили и, несмотря на сильное сопротивление, жестоко высекли; но и после этого несчастный отказался от выдачи обязательств. Тогда его посадили в холодную ванну, и вот, совершенно истерзанный и обессилевший от вина, он подписал наконец требуемые обязательства. Его уложили спать, а наутро он всё случившееся с ним забыл. За ним стали ухаживать и предлагать снова попробовать счастье. Ему дали выиграть три тысячи, заплатили наличными, а с него взяли обязательство на 29 тысяч» (РА. 1898. № 11. С. 437–438).