Толстой-Американец

А вот совсем «любезных», закадычных друзейграф Фёдор имел лишь горстку, «малое число» ^[706] . И он особенно дорожил единичными наперсниками — Денисом Давыдовым, князем B. Ф. Гагариным («le prince `a moustache» [707] ), Петром Александровичем Нащокиным, отставным гвардейцем. (О последнем московская полиция отозвалась кратко: «Игрок и буян. Всеизвестный по делам, об нём производившимся» ^[708] .)

706

НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 30.

707

Усатым князем (фр.);так называла Василия Фёдоровича Гагарина маленькая графиня Сарра Толстая.

708

Цит. по: Хроника жизни и творчества А. С. Пушкина: В 3 т. / Сост. Г. И. Долдобанов. Т. 1. Кн. 2: 1829–1830. М., 2001. С. 50. Спустя много лет Т. Новосильцева утверждала, что П. А. Нащокин, заключивший с Американцем «вечный союз», был самым лучшим другом графа (PC. 1878. № 6. С. 334; см. также Приложение II). Однако П. Ф. Перфильева, кажется, придерживалась на сей счёт другого мнения (PC. 1878. № 12. С. 718).

Настоящим Орестом являлся для Американца-Пилада князь П. А. Вяземский.

Нам трудно понять сына Петра Андреевича, князя Павла Петровича, который утверждал, будто эта «дружба <…> поддерживалась обедами и пирушками», а в переписке внимание Фёдора Толстого и Петра Вяземского было в основном сосредоточено «на попойках и ещё более на поварах» ^[709] . За лесом бутылок и горой деликатесов П. П. Вяземский, к сожалению, не разглядел самого главного: душевного и культурного родства аристократов. На многое в мире они, граф и князь, смотрели одними «духовными глазами» (VI, 183),держались единой бытовой философии, чтили в окружающих примерно одно и то же и даже шутили зачастую схоже — изящно, зло, умно ^[710] .

709

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 1.

710

Позабавим читателей ещё одной импровизацией Американца — из его письма П. А. Вяземскому от 23 ноября 1818 года: «Здесь открылась новая секта алхимистов. Главою оной глава города. Из простого постного масла делают чистое золото; оттого в Москве в девятом часу не горят фонари, — и коли не режут на улицах людей, то полиция в етом нимало не виновна» (РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 8 об.).

Сблизившись с графом Фёдором во второй половине десятых годов, князь П. А. Вяземский вскоре посвятил ему послание «Американец и цыган…». (Отставной полковник Толстой, прочитав стихи, ответствовал: «Послание истинно прекрасно, как всё, что родилось от пера твоего, т<о> е<сть>: куча ума, едрионые мысли, которые всегда служат отличительной чертой твоего таланта. Я крепко тебя благодарю…» ^[711] )

А 25 апреля 1821 года князь Пётр, обретаясь в Москве, известил А. И. Тургенева, что «более всех видит и ценит по многим отношениям (! — М. Ф.)Толстого, который человек любопытный и интересный» ^[712] .

711

Там же. Л. 7 (письмо от 23 ноября 1818 года).

712

Цит. по: Пушкин.Письма. Т. 1: 1815–1825. М.; Л., 1926. С. 234.

Вяземский как никто другой понимал Американца, прислушивался к оригинальным толстовским суждениям, восхищался его образными речами, эпистолярной стилистикой и даже уговаривал друга заняться литературным ремеслом, смастерить на досуге роман ^[713] . Используя свои обширные петербургские связи, он оказал нашему герою и множество житейских услуг.

За «дружескую внимательность», «утончённую заботливость» и «точность» граф Фёдор Иванович платил Петру Вяземскому той же монетой, «истощал все средства», дабы «сделать угодное» князю. Без Вяземского, без его «известной всей публике улыбки» ^[714] наш герой откровенно тосковал. «Есть ли будешь в наших пределах московских и не дашь на себя взглянуть, каким бы то образом ни было, ты ли ко мне, я ли к тебе, то сердечно оскорбишь сердечно тебя любящего Толстова», — предупреждал он Асмодея 7 июня 1830 года ^[715] . «Да сохранит тебя святая Троица: Вакх, Аполлон и Венера, под покровом своим», — читаем в другом толстовском письме ^[716] .

713

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 72.

714

НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 21.

715

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 72.

716

Там же. Л. 88 об.

Проще говоря, Американец души не чаял в «милом и любезном Вяземском».

Они переписывались почти тридцать лет. Когда подоспело время, графиня Авдотья Максимовна Толстая поведала князю Петру Андреевичу в письме от 3 февраля 1847 года: «Я одна знала, как Толстой любил князя Вяземского. Истинно любил, как друга. Часто он со мной говаривал: „Вот, Дунюшка, из моих друзей один остался мне другом — князь Пётр!“» ^[717] .

С «душевным почитанием» относился граф Фёдор Толстой и к Вере Фёдоровне Вяземской, «благодетельной фее» ^[718] , жене князя Петра Андреевича и сестре В. Ф. Гагарина.

717

Там же. Л. 130–130 об.

718

Там же. Л. 99 об.

Американец «для друга готов был на всё, — свидетельствовал Ф. В. Булгарин, — охотно помогал приятелям» ^[719] . Раз он пришёл на выручку доктору А. Н. Клепалову, «российскому столбовому дворянину», «чудаку, достойному замечанья и уваженья» ^[720] . Ради спасения от банкротства братьев Гагариных Фёдор Толстой рискнул имением и вверг собственное семейство в бедственное положение [721] . («Дружбы моей не нужно ни будить, ни разогревать; ибо она относительно к тебе никогда не дремала, не простывала», — уверял впоследствии Американец князя Василия Фёдоровича Гагарина ^[722] .)

719

Булгарин.С. 206.

720

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 2863а. Л. 5, 7.

721

Об этом будет рассказано далее.

722

НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 25–26.

А для князя П. А. Вяземского он и вовсе мог разбиться — и порою разбивался — в лепёшку.

(И на эту тему подыскивается пригожий анекдот. Однажды, 27 марта 1820 года, находившийся в Варшаве князь Пётр Андреевич ударил челом А. И. Тургеневу: «Купи мне хорошего турецкого табаку и вышли из Петербурга; спроси у Толстого-Американца. Смотри, не забудь!» ^[723] Ехавший в Белокаменную Тургенев насчёт просьбы не запамятовал, зато граф Фёдор Иванович начудил, оказал князю медвежью услугу. Спустя месяц, вернувшись из Москвы в Северную столицу, Александр Иванович оповестил страждущего Вяземского: «Американцу о табаке сказывал, но он, кажется, сбирался писать о нём в Тульчин к Киселёву» ^[724] . Наш герой рассудил, что нигде ближе Малороссии нет табачного зелья, которое пришлось бы по вкусу его другу, его «красному солнышку» ^[725] .)

723

ОА. Т. 2. СПб., 1899. С. 32.

724

Там же. С. 35 (письмо от 21 апреля 1820 года).

725

НИОР РГБ. Ф. 85. К. 19. Ед. хр. 30. Л. 21.

С кем-то граф Толстой водил хлеб-соль бессрочно, до «невозвратной потери», с кем-то жизнь незаметно, без взаимных обид и упрёков, развела его ранее.

Прервалось на дружеской ноте и уже не возобновилось, например, общение Американца с отбывшим в чужие земли Александром Грибоедовым, который в «Горе от ума» и обессмертил, и ославил графа Фёдора Ивановича:

Но голова у нас, какой в России нету, Не надо называть, узнаешь по портрету: Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, И крепко на руку нечист; Да умный человек не может быть не плутом. Когда ж об честности высокой говорит, Каким-то демоном внушаем: Глаза в крови, лицо горит, Сам плачет, и мы все рыдаем.

Случалось и по-иному.

В мае 1839 года Американец похвально отозвался о помогшем ему графе Алексее Фёдоровиче Орлове, крупном сановнике, конфиденте императора; «Сей достойный царедворец сохранил всю теплоту прекрасной души своей, которая некогда, в молодом офицере, делала его столь любезным для его товарищей». Толстовская апология благодетельному генерал-адъютанту завершилась красноречивыми словами: «Пример прекрасный для царедворцев! Но все ли ему следуют?» ^[726] Представляется, что грустный вопрос адресовался по преимуществу тем персонам, которые в молодости дружили с нашим героем, «добрым малым», а потом, делая карьеру, добывая чины и ордена, сочли за благо отдалиться от частного и сомнительного человека.

726

Биография Сарры. С. LXVII.

Граф с юных лет усвоил, что «розы без шипов не растут» ^[727] , что измена пришла в мир задолго до него, — однако такие раны у Американца никак не затягивались.

Мы начали эту главу с первого поэта, — а заключаем её рассказом о ямщике, который имел собственное понятие о литературе.

«Он ехал на почтовых по одной из внутренних губерний, — вспоминал о приключении друга князь П. А. Вяземский. — Однажды послышалось ему, что ямщик, подстёгивая кнутом коней своих, приговаривает: „Ой вы, Вольтеры мои!“ Толстому показалось, что он обслушался; но ямщик ещё раза два проговорил те же слова. Наконец Толстой спросил его: „Да почём ты знаешь Вольтера?“ — „Я не знаю его“, — отвечал ямщик. „Как же мог ты затвердить это имя?“ — „Помилуйте, барин: мы часто ездим с большими господами, так вот кое-чего и по-наслушались от них“» ^[728] .

727

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 7.

728

СЗК. С. 222.

С комментариями к портрету Американца, который был создан Пушкиным, наконец-то покончено.

Последуем теперь за подвернувшимися Вольтерами — и на следующей странице попадём в двадцатые годы.

Глава 7. В ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ

Он продолжал жить большею частью в Москве, часть года — в деревне, бывал в Петербурге и других местностях России — по делам или у приятелей, побывал и за границей…

С. Л. Толстой