Толстой-Американец

Тогда же, в ходе одной из бесчисленных бесед с отцом, страдалица, внезапно обретшая способности к ясновидению, «предсказала смерть свою, определив срок трёх, и самый дальний — четырёх лет» ^[879] .

С того дня старики Толстые жили в ожидании объявленного прорицательницей несчастья…

Но смерть распорядилась по-иному, и уход другого близкого человека опередил поджидаемый. 4 июня 1834 года преставилась мать Американца, семидесятитрёхлетняя Анна Фёдоровна Толстая, урождённая Майкова. Её похоронили на Ваганьковском кладбище ^[880] . (Известно, что на погребении графини присутствовал князь П. А. Вяземский.)

879

Биография Сарры. С. XLI.

880

Московский некрополь. Т. 3. СПб., 1908. С. 211 (здесь в текст вкралась ошибка: сообщено, что графиня А. Ф. Толстая умерла «на 64 г<оду>»).

Потом, после обманчивой паузы, болезнь к Сарре воротилась: возобновились боли и обмороки, появилось «трепетание сердца ужасное».

Ставка на гомеопатическое лечение не оправдала себя. Вскоре недуг принял угрожающий характер. Мало чем мог помочь графине и вновь нанятый гипнотизёр, уже профессиональный, даже «знаменитый» (П. Ф. Перфильева). «Вихрем вертелась она на одном месте, и никакая сила не могла остановить её, кроме воли магнетизёра; переламываясь, закидывала голову назад к самым бёдрам, с демонским хохотом, как бы изъявляя утешение тому ужасу, который на всех наводила. При малейшей оплошности магнетизёра убегала и пряталась; на пути всех била, драла платье» ^[881] .

881

Биография Сарры. С. XLVII–XLVIII.

Случалось, что Сарранька, находившаяся во власти мрачных экстазов и галлюцинаций, была готова наложить на себя руки, и посему домашняя прислуга, разделённая Американцем на две смены, наблюдала за сомнамбулической больной круглосуточно. Толстовский дом превратился в «истинной лазарет» ^[882] . «Один отец не сменялся!» — восклицал автор «Биографии Сарры» ^[883] .

Такого «ада» граф Фёдор Иванович не пожелал бы и злейшему врагу.

882

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 104.

883

Биография Сарры. С. XLVIII.

Множила его страдания, увы, графиня Авдотья Максимовна, некогда Дуняша, большая любительница семейных сцен, церковных служб, глумления над прислугой, а заодно стерлядей и соболей ^[884] .

В то время наш герой, сам перемогавшийся, был близок к умопомрачению.

А в столицах о нём начали забывать ^[885] — разве что Пётр Вяземский или Денис Давыдов иногда баловали горемычного глебовского помещика Толстого-Американца весточкой ^[886] .

884

В хронике «Несколько глав из жизни графини Инны» есть такие строки про мать героини: «Она любила щеголять одеждою, убранством комнат и роскошью стола. Отказывать себе в чём бы то ни было не умела, и часто говорила: „Последнее продам, а всё-таки будет стерлядь на столе и соболь на салопе“, и, к несчастию, оставалась верна своему слову» (РВ. 1864. № 4. С. 684).

885

Липранди.С. 15.

886

Известно, что в 1830-е годы Д. В. Давыдов отправил Американцу не менее пяти писем (Орлов В.Судьба литературного наследства Дениса Давыдова//ЛН. Т. 19–21. М., 1935. С. 332).

Весною 1836 года отчаявшиеся супруги Толстые, покинув сельцо, повезли Сарру «лечиться за границу» ^[887] .

Задержавшись ненадолго в Москве, Американец повидался с Александром Пушкиным. О встрече с путешествующим «сватом» поэт написал 4 мая жене: «Дочь у него так-же почти сумасшедшая, живёт в мечтательном мире, окружённая видениями, переводит с греческого Анакреона, и лечится омеопатически» (XVI, 111).

Пользовали Сарру Толстую гомеопатическими снадобьями и в Европе. Тем не менее в Дрездене она впала в «чёрную тоску», и у неё вновь «проявилось расположение к самоубийству» ^[888] . Чахнущая графиня продолжала жаловаться на боли в сердце, боку и груди. Потерявший терпение магнетизёр («господин О.»), «искусный медик, высокой, чистой нравственности» ^[889] , покинул чокнутых Толстых и уехал в Кёльн.

887

РВ. 1864. № 4. С. 685. В «Биографии Сарры» утверждается, что путешествие было предпринято по желанию юной графини (с. LI–LII).

888

Биография Сарры. С. LII.

889

Там же. С. XLV.

Только в апреле 1837 года в гористой Богемии, среди дикой природы, Сарраньке стало малость лучше, — «но таковая жизнь была на один только месяц» ^[890] .

В июне семейство отставного полковника Фёдора Ивановича Толстого находилось уже в Петербурге и Царском Селе, у родни графа.

Прогостив там несколько дней, Американец возвратился со своим «табором» в подмосковную — без иллюзий и без гроша в кармане.

На какие деньги граф и графиня Толстые, хватавшиеся за всякую соломинку, пустились странствовать по чужим землям — не совсем понятно. Скорее всего, на заёмные: с собственными деньжонками у Фёдора Ивановича было весьма туго.

890

Там же. С. LIV.

Дошло даже до того, что в конце 1832 года Американец, очень «горюя», продал столь памятный ему (и подозрительный для многих обывателей) дом на Арбате. «Я здесь на минуту, — сообщал наш герой князю П. А. Вяземскому 13 ноября, — приехал продавать свой домик, — хоть за бесценок» ^[891] . Новой (и, очевидно, довольной) владелицей особнячка на углу Калошина переулка и Сивцева Вражка стала действительная статская советница Екатерина Петровна Яковлева ^[892] .

891

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 99 об.

892

Желвакова И. А. «Тогда… в Ситцевом». М. 1992. С.19 Позднее, в 1860-е годы, в этом доме жил писатель А. И. Левитов. С 1867 года особняк принадлежал жене тайного советника князя М. А. Оболенского, директора Московского главного архива Министерства иностранных дел. (Там же. С. 131.)

«Сию минуту отпускаю одну из гувернанток, не быв в состоянии ей платить. К рязанскому имению приставлена опека, подмосковное и тамбовское имения скоро подвергнутся таковой же участи», — оповещал в ту пору граф Фёдор Толстой старинного и «любезнейшего» приятеля С. Д. Киселёва ^[893] .

Князю же П. А. Вяземскому Американец жаловался на пустую казну и «все скорби жизни» едва ли не в каждом «длинном и чахоточном» ^[894] послании.

893

Поликовский.С. 160.

894

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 104.

С сиятельным наперсником болезненно самолюбивый граф Фёдор Иванович был прямодушен и обходился без горделивых экивоков. Вот лишь некоторые толстовские эпистолярные откровения тридцатых годов, словно из долговой ямы доносящиеся.

«Остаётся только провалиться сквозь землю — авось там будет лутче!»

«Тебе могу сказать, что оно (положение с финансами. — М. Ф.)ужасно. Я мог с довольным равнодушием отказать себе шампанское; но естьли вынужденным найдусь отказать себе в воспитании детей, — я буду истинно нещастлив».

«Я ехать не могу и об водах даже и думать не должен. Ни с деньгами, ни с духом, как ты говоришь, собраться я не в состоянии».

«С семейством <…> и бедность есть крушительная болезнь».

«Душевные обстоятельства мало утешительны. Если б мог быть обеспечен в благополучии детей, то расстаться с сей жизнию большим горем назвать нельзя».

«Надежда так же женщина, как и фортуна, — не смею ей верить! Столько в жизни моей я ею был обманут!»

«Мне угрожает совершенное разорение» ^[895] .

895

Там же. Л. 39, 69, 87, 93 об., 96, 103.

Et cetera, et cetera.

В какой-то момент Американец, озабоченный «благосостоянием детишек», стал вдруг уповать на «важнейшие перемены насчёт платежа процентов в Опекунской совет» ^[896] и составил наивный план спасительной операции. Однако реализовать задуманную программу ему не удалось: слухи о залоговой реформе (якобы «тайне государственной») так и остались слухами.

Не сулила нашему герою прибыли (несмотря на «благодеяния» В. А. Жуковского и особенно П. А. Вяземского, который закинул за Фёдора Толстого словечко «министру справедливости» ^[897] — министру юстиции Д. В. Дашкову) и тяжба с Завадовскими.

896

Там же. Л. 92.

897

Там же. Л. 105 об.