Толстой и Достоевский. Братья по совести
Шрифт:
У Вас та же идея. Но Ваш потомок ужасного и греховного рода изображен невозможно. Надо было дать ему страдание лишь нравственное […] А Вы, напротив, выдумываете нечто грубо-физическое, какую-то льдину вместо сердца.
[…] Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что Вы должны почти поверить ему. Пушкин, давший нам почти все формы искусства, написал «Пиковую даму» — верх искусства фантастического. И вы верите, что Германн (так в подлиннике. — В. Р.) действительно имел видение, и именно сообразное с его мировоззрением, а между тем, в конце повести, то есть прочтя ее, Вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человечеству духов. (NВ. Спиритизм и учения его.) Вот это искусство! […]
Итак, вот Вам мое суждение. Повесть Вашу никто, ни одна редакция не напечатает […] Извините за правду. Но ведь правду эту я считаю правдой, а Вы можете со мною не согласиться. […] Не сердитесь
И. Тенеромо (Файнерман)
«Л. Н. получил письмо от Элеоноры Стамо [91] . Присылает статью Тенеромо (Файнермана) [92] о том, что думает Л. Н. о юдофобстве.
Вот письмо госпожи Стамо:
«Многоуважаемый Л. Н.! Простите, что надоедаю вам, но я никак не могу успокоиться с еврейским вопросом. Только что прочла воспоминания о вас Тенеромо. Они произвели на меня и других, прочитавших его, очень неприятное впечатление. Он цитирует ваши слова, которые ни слогом, а большей частью и мыслью не похожи на вас. Заметка, вырезанная из газеты, которую я вам переписываю, просто возмутительна. Не хочу верить и не могу верить, чтобы это были ваши слова. Еще раз простите, что надоедаю вам…» [93]
91
Стамо Элеонора Романовна — помещица Бессарабской губ., жена председателя Хотинской земской управы. Приезжала в Ясную Поляну 22 июля 1907 г., о чем свидетельствует запись в Записной книжке писателя 1907 г. № 1: «22 июля. Утром Г-жа из Бессарабии, распространительница моих писаний. Странно, невероятно» (56, 204).
92
И. Тенеромо (Файнерман Исаак Борисович) — корреспондент и адресат Л. Н. Толстого, переписчик его произведений, сценарист немого фильма «Уход великого старца» (1912; режиссер Протазанов), статей и книг о Толстом. В 1907 г. в «Одесских новостях» (6 декабря) опубликовал статью, в которой якобы Л. Н. Толстой, размышляя о юдофобстве, становится на защиту евреев. Фальшивка Тенеромо породила другую фальшивку, которая сегодня оккупировала Интернет. Речь идет о некоем эссе «Что такое еврей?», якобы написанном Львом Толстым. В 1908 г. в Санкт-Петербурге вышли две книги Тенеромо — «Л. Н. Толстой и евреи», «Жизнь и речи Л. Н. Толстого в «Ясной Поляне».
93
Стамо выражала сомнение в подлинности слов Толстого. На конверте ее письма помета Толстого: «Само собой разумеется, что я никогда не говорил ничего подобного».
При письме приложена списанная из газеты статья Тенеромо «Л. Н. Толстой о юдофобстве», начинающаяся словами: «Когда в 1889 году, как и теперь, в нездоровых слоях страны зацвел ядовитый цвет антисемитизма…» и так далее.
Л. Н. написал на конверте ответ: «Само собой разумеется, что я никогда не говорил ничего подобного», и попросил Гусева так и ответить госпоже Стамо.
Л. Н. сказал, что ответит ей так, что ненависть к евреям как к народу — нехорошее чувство, что это народная гордость (национальное высокомерие). Как можно исключать целый народ и приписывать всем его членам известные дурные, исключительные свойства?» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 14–15).
I. Об отношении матери к требованию сына предоставить ему полную свободу.
11 сентября 1907 г. Я. П.
«Элеонора Романовна,
Ответ на ваш вопрос может быть только один, тем более что его дает сама жизнь. Всякое же стеснение свободы только усиливает стремление к ней. Возможно только одно ограничение свободы, которое в сущности не исключает свободы, это, в вашем случае, любовь к вам и сознание вашей любви к нему. Только это одно: страх нарушить эту любовную связь между вами и им может удержать вашего сына от удовлетворения тех своих желаний, которые вы считаете для него вредными и опасными. И потому все, что я могу советовать, это то, чтобы, ни в чем внешними мерами не нарушая его свободу, всеми силами увеличивать любовное отношение между вами.
Скажите ему, между прочим, от меня, если непрошенный совет неизвестного ему человека не будет неприятен ему, что я считаю целомудрие величайшим, обыкновенно не оценяемым людьми благом и что я советую ему всеми силами стараться удержать его навсегда или до брака и что средством для удержания его я считаю: воздержание от всего одурманивающего: табаку, вина, избегание общества людей нецеломудренных и занятие делом, нужным или хотя бы увлекательным.
С удовольствием вспоминаю ваше посещение.
Уважающий вас Лев Толстой» (77, 195–196).
II. О ненависти к целому народу и христианском мировоззрении
12 января 1908 г. Я. П.
«Благодарю вас, Элеонора Романовна, за книгу (Стамо
прислала вторую книгу Чемберлена «Die Grundlagen des 19-ten Jahrhunderts». — В. Р.). Я ожидал от нее больше. Очень уж он полон народной гордостью германца. Хотя вы и очень ядовито подсмеялись надо мной о моем в 80 лет старании любить евреев, я остаюсь при моем мнении о том, что надо всеми силами воздерживаться от всякого недоброжелательства к людям, а в особенности от недоброжелательства сословного, народного, от которых так много зол. Воздерживаться надо особенно потому, что недоброжелательство, — любовь к ближнему без всякого различия (самарянина или иудея). Вероятно, я говорил Файнерману (Тенеромо) о том, что нехорошо не любить евреев, все же, что он написал, он написал от себя.Очень желал бы вам освободиться от тяжелого чувства нелюбви к целому народу, желаю потому, что желаю вам искренно всего хорошего. А любовь ко всем, это самое лучшее. Лев Толстой» (78, 15–16).
«Л. Н.: Можно подобрать между русскими пять миллионов таких же, как евреи, или хуже. Почему же указывать на евреев? Надо относиться к ним с тем большей любовью.
Я : Разумеется. Достоевский, разбирая дурные черты характера евреев — нетерпимость, ненависть, которою мы от них заражаемся, — кончает так: «Да будет братство».
Л. Н. : Где это Достоевский пишет?
Я: В «Дневнике писателя» (1877 г., март, гл. 2, раздел 1. — В. Р.)
Л. Н. : Еще скорее можно относиться предубежденно к одному человеку, чем к целому народу.
Я передал Л. Н. новый русский теософский журнал (№ 3), который посылают Колесниченко и Рябов и спрашивают мнения Л. Н-ча (СПб.: Теософское обозрение. 1907. № 3. Дек. — В. Б.). Л. Н. пересмотрел его:
— Очень плох. — Ему жалко было Колесниченко и Рябова, что они этим интересуются» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 14–15).
«О, не думайте, что я действительно затеваю поднять «еврейский вопрос»! Я написал это заглавие в шутку. Поднять такой величины вопрос, как положение еврея в России и о положении России, имеющей в числе сынов своих три миллиона евреев, — я не в силах. Вопрос этот не в моих размерах. Но некоторое суждение мое я всё же могу иметь, и вот выходит, что суждением моим некоторые из евреев стали вдруг интересоваться. С некоторого времени я стал получать от них письма, и они серьезно и с горечью упрекают меня за то, что я на них «нападаю», что я «ненавижу жида», ненавижу не за пороки его, «не как эксплуататора», а именно как племя, то есть вроде того, что: «Иуда, дескать, Христа продал». Пишут это «образованные» евреи, то есть из таких, которые (я заметил это, но отнюдь не обобщаю мою заметку, оговариваюсь заранее) — которые всегда как бы постараются дать вам знать, что они, при своем образовании, давно уже не разделяют «предрассудков» своей нации, своих религиозных обрядов не исполняют, как прочие мелкие евреи, считают это ниже своего просвещения, да и в Бога, дескать, не веруем. Замечу в скобках и кстати, что всем этим господам из «высших евреев», которые так стоят за свою нацию, слишком даже грешно забывать своего сорокавекового Иегову (одно из имен Бога в Ветхом завете. — В. Р.) и отступаться от него. И это далеко не из одного только чувства национальности грешно, а и из других, весьма высокого размера причин. Да и странное дело: еврей без Бога как-то немыслим; еврея без Бога и представить нельзя. Но тема эта из обширных, мы ее пока оставим. Всего удивительнее мне то: как это и откуда я попал в ненавистники еврея как народа, как нации? Как эксплуататора и за некоторые пороки мне осуждать еврея отчасти дозволяется самими же этими господами, но — но лишь на словах: на деле трудно найти что-нибудь раздражительнее и щепетильнее образованного еврея и обидчивее его, как еврея. Но опять-таки: когда и чем заявил я ненависть к еврею как к народу? Так как в сердце моем этой ненависти не было никогда, и те из евреев, которые знакомы со мной и были в сношениях со мной, это знают, то я, с самого начала и прежде всякого слова, с себя это обвинение снимаю, раз навсегда, с тем, чтоб уж потом об этом и не упоминать особенно. Уж не потому ли обвиняют меня в «ненависти», что я называю иногда еврея «жидом»? Но, во-первых, я не думал, чтоб это было так обидно, а во-вторых, слово «жид», сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: «жид, жидовщина, жидовское царство» и проч. Тут обозначалось известное понятие, направление, характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею, но не обижаться словом. Выпишу одно место из письма одного весьма образованного еврея, написавшего мне длинное и прекрасное во многих отношениях письмо, весьма меня заинтересовавшее. Это одно из самых характерных обвинений меня в ненависти к еврею как к народу. Само собою разумеется, что имя г-на NN, мне писавшего это письмо, останется под самым строгим анонимом.