Том 1. Повести и рассказы.

В.Вересаев был одним из первых, кто обратился к многоплановому отражению еще совсем недавних революционных событий. И «Железный поток» А.Серафимовича, и «Разгром» А.Фадеева, и «Тихий Дон» М.Шолохова появились позже. Несмотря на долгое отсутствие, роман В.Вересаева жив, больше того — прямо-таки остроактуален. Писатель предсказал в нем многое.

Наша обществоведческая мысль длительное время пребывала в иллюзии, что человек — лишь продукт обстоятельств жизни и стоит изменить их к лучшему, как неотвратимо станет совершенным и человек. Исторический опыт заставил убедиться в том, что все гораздо сложнее и человек отнюдь не простое порождение обстоятельств. Спору нет, они многое определяют в нем, многое, но далеко не все. И одним только изменением социальных условий обеспечить полноценное развитие личности нельзя. Нужны целенаправленные воспитательные усилия, социальные программы, способствующие духовному развитию людей. Это вопрос о соотношении социального я психологического в человеке, об их относительной автономии, что ныне наконец-то стало все больше осознаваться. Именно об этом десятилетиями думал В.Вересаев, пытаясь представить себе облик социально справедливого общества и пути к нему. Роман «В тупике» и отражает его многолетние размышления, а отчасти даже подводит им итог.

В.Вересаев рассказывает о событиях гражданской войны в Крыму. «...Выбор только один: либо большевики, либо добровольцы» (то есть белогвардейцы) — такова альтернатива эпохи, которую решают многие герои романа. Но для самого писателя сомнений тут нет, белогвардейцы лишены перспектив. Обреченность белогвардейского движения сознают даже сами его участники. Характерно признание офицера Добровольческой армии: «...Я пошел к тем, кто говорил, что за свободу и учредительное собрание. Но у большинства оказалось не так, до народа им нет никакого дела. А народ ко всем нам враждебен, тому, что говорим, не верит, и всех нас ненавидит...»

Столь же очевиден для писателя и социальный крах буржуазной интеллигенции, она широко представлена в романе — известная пианистка Гуриенко-Домашевская, адвокат Мириманов, богатый дачник Агапов... «У них была только неистовая злоба к большевикам, сквозь которую откровенно пробивалась ненависть к пробуждавшемуся народу и страх за потерю привычных удобств и выгод». И тот же Агапов, и профессор Дмитревский соглашаются, что «только у большевиков настоящая сила», «широкие народные массы за большевиков».

В.Вересаев полагает, что «большевиков... сиянием окружит история», так как они бьются за социалистическую революцию, мечтой о которой жили и он сам и его любимые герои. Но писатель и опасается, что строительство нового мира будет осложнено неверными подчас методами борьбы.

Самым большим заблуждением, источником многих бед и тяжелых последствий явится, по мнению В.Вересаева, бытующая уверенность, будто ради высокой цели все средства хороши. Один из руководителей революционного движения в Крыму Леонид Сартанов-Седой недвусмысленно формулирует эту позицию: «Для нас вопрос только один, первый и последний: нужно это для революции? Нужно. И нечего тогда разговаривать. И какие страшные слова вы ни употребляйте, вы нас не смутите. Казнь, так казнь, шпион, так шпион, удушение свободы, так удушение. Провокация нужна? И пред провокацией не остановимся». К чему это ведет — многообразно продемонстрировано в романе.

Обыденным делом становится ложь — разъедающая всё социальная ржавчина. Главное, чтобы восторжествовала идея и, агитируя за нее, можно заменять аргументы митинговой демагогией, да и вообще не стесняться в средствах. После Февральской революции Леонид Сартанов-Седой уверял солдат на митинге, что «совесть пролетариата не мирится и никогда не примирится со смертной казнью», а после Октября он уже выступает ее сторонником, так как «марксизм, это прежде всего — диалектика, для каждого момента он вырабатывает свои методы действия». И когда пораженный такой беспринципностью старый врач-земец Иван Ильич Сартанов замечает племяннику: «Но ведь ты говорил, — пролетариат никогда не примирится со смертной казнью, в принципе!» — Леонид весьма откровенно объясняет: «Полноте, дядя! Может, и говорил. Что ж из того! Тогда это был выгодный агитационный прием».

Всякие попытки врать, приукрашивать истинное положение дел вместо прямого и честного разговора с народом о трудностях и даже провалах — рождают не веру в социализм, а неверие. В романе множество подтверждающих это зарисовок. Оказывается: если борешься за идею, ни с чем не считаясь, неизбежно ее скомпрометируешь. И цинизм убьет идею.

От агитации любыми средствами один шаг до роковой черты, за которой во имя привлечения народа на свою сторону разжигаются худшие инстинкты в людях — грабить, властвовать, измываться над ближним. В романе есть жутковатый в своей выразительности эпизод. К концу «торжественного заседания конференции Завкомов и Комслужей» выступил предревкома Искандер, предложивший «революционные слова превратить в действия» и ближайшей ночью отправиться по зажиточным кварталам «для изъятия излишков». «Гром аплодисментов и несмолкаемые клики всего собрания были показателем того, что предложение любимого вождя нашло пролетарский отклик у всех делегатов собрания», — вдохновенно писала в отчете об этой конференции местная газета. С песнями и шутками отправились делегаты отбирать для себя у жителей города женские рубашки и кальсоны, шелковые чулки и пикейные юбки.

Роман В.Вересаева — это, собственно, спор с тем пониманием революции, которое определеннее других сформулировал Леонид Сартанов-Седой. Краеугольным камнем такого взгляда, способного убить веру народа в социализм, является неуважение к личности. Оно обязательно обернется духовными и моральными потерями. Нельзя построить справедливое общество, пренебрегая человеком. Социалистическая революция вершилась во имя людей, а не ради отвлеченной идеи. В обществе людей-братьев ничего не может быть выше человеческой жизни и достоинства личности. На это покушаться нельзя. Поэтому столь опасна для судеб революции кровавая практика начальника Особого отдела Воронько, пусть даже честного и интеллигентного чекиста: «...Лучше погубить десять невинных, чем упустить одного виновного. А главное, — важна эта атмосфера ужаса, грозящая ответственность за самое отдаленное касательство». Что вышло из сталинского «лес рубят — щепки летят», мы, к сожалению, теперь хорошо знаем.

А В.Вересаев предчувствовал это уже тогда. Обстановка беззакония, когда любой начальник творит суд по своему разумению, когда каждого можно при желании и без особых оснований выгнать на улицу, лишить средств к существованию, а то и жизни, неизбежно калечит человеческие души и порождает в обществе фальшивую и потому губительную атмосферу, при которой слова и дела существуют как бы отдельно, сами по себе. Возникает эффект двойной жизни, «какая-то сумасшедшая смесь гордо провозглашаемых прав и небывалого унижения личности». Много разговоров о самоотверженном труде на благо нового общества, а работает большинство плохо, кое-как, изредка устраивая ударные, сильно отдающие показухой субботники. Вместо пусть скромных, но реальных дел грандиозные планы. Возглавивший отдел наробраза профессор Дмитревский растерянно замечает: «Программы намечают широчайшие, а средств не дают». И все расползается. Зато в обязательном порядке заставляют всех выходить на демонстрацию, неважно — сторонник ты революции, противник или равнодушный. Видимость становится важнее сущности. И потому дело чаще поручают не специалистам, а политически выдержанным. Что получается, когда ротный фельдшер назначается главным врачом госпиталя, — нетрудно догадаться.

Провозглашенные идеологические принципы, даже если они противоречат реальным обстоятельствам, тщательно охраняются любой ценой вплоть до полного развала хозяйства. И когда не видеть этого уже нельзя, развал объявляется «отдельными эксцессами» (позже их стали называть «отдельными недостатками»). Предревкома Корсаков, умный, глубоко преданный революции и широко смотрящий на вещи человек, признает: «...С нашею неорганизованностью мы совершенно не в силах держать в своих руках все производство и всю торговлю. На дворах заводов образовались кладбища национализованных машин, — ржавеют под дождем, расхищаются. Частная торговля просачивается через все поры...» И на ядовитую реплику жены — а не разрешить ли снова частную торговлю и не возвратить ли фабрики хозяевам? — он неожиданно для нее отвечает: «Да, что-то тут нужно сделать... рано или поздно придется ввести какие-то коррективы».

Но на пути уже встает мрачная фигура нового бюрократа, равнодушного и чванливого, в которого нередко превращаются бывшие рабочие, едва став начальниками. И это тоже ясно Корсакову, хотя он и не очень понимает, как быть: «Сановничества много стало. Удивительно, как портит людей положение... С просителями грубы и презрительны, с ревизуемым сядут ужинать, от самогончику не откажутся... Мы воспитание получили в тюрьмах, на каторге, под нагайками казаков. А теперешние? В реквизированных особняках, в автомобилях, в бесконтрольной власти над людьми...»

Как весь этот клубок противоречий похож на те проблемы, которыми мы остро обеспокоены сегодня! Ложь, беззаконие, разрыв слова и дела, попрание личности неизбежно ведут к социальной апатии — раковой болезни любого общества («Нам все одно. Царь ли, Ленин ли, — только бы порядок был и спокой»).

Перед этим «вихрем» поистине исторических вопросов и ставит В.Вересаев главных героев романа, вместе с ними стараясь найти ответ: что переживает страна — трагический зигзаг в своей истории или начало новой эры? Вероятно, этот главный нерв романа и имел в виду М.Горький, когда писал В.Вересаеву о его книге: «...Мне она дорога ее внутренней правдой, большим вопросом, который Вы поставили пред людями так задушевно и мужественно».