Том 1. Произведения 1926-1937

Он становится мал-мала меньше и исчезает.

Природа предаётся одинокому наслаждению.

<Сентябрь 1931>

Мир *

ДЕМОН.

Няню демон вопросил — няня сколько в мире сил. Отвечала няня: две, обе силы в голове.

НЯНЯ.

Человек сидит на ветке и воркует как сова, а верблюд стоит в беседке и волнуется трава.

ЧЕЛОВЕК.

Человек сказал верблюду ты напомнил мне Иуду.

ВЕРБЛЮД.

Отчего спросил верблюд. Я не ем тяжёлых блюд.

ДУРАК-ЛОГИК.

Но верблюд сказал: дурак, ведь не в этом сходство тел, в речке тихо плавал рак, от воды он пропотел, но однако потный рак не похож на плотный фрак пропотевший после бала.

СМЕРТЬ.

Смерть меня поколебала, я на землю упаду под землёй гулять пойду.

УБИЙЦЫ.

Появились кровопийцы под названием убийцы, с ними нож и пистолет, жили двести триста лет. И построили фонтан и шкатулку и шантан, во шантане веселились, во фонтане дети мылись.

НЯНЬКИ.

Няньки бегали с ведёрком по окружности земной. Всё казалось им тетёркой.

ОН.

Звери лазали за мной, я казался им герой, а приснился им горой.

ЗВЕРИ ПЛАЧА.

Звери плача: ты висел. Всё проходит без следа. Молча ели мы кисель, лёжа на кувшине льда. РОГАТЫЕ БАРАНЫ. Мы во льду видали страны. Мы рогатые бараны.

ДЕМОН.

Бросьте звери дребедень, настаёт последний день, новый кончился шильон, мир ложится утомлён, мир ложится почивать, Бог собрался ночевать. Он кончает все дела.

ЛЯГУШКА.

Я лягушку родила. Она взлетела со стола, как соловей и пастила, теперь живёт в кольце Сатурна, бесшабашно, вольно, бурно, существует квакает, так что кольца крякают.

ВИСЯЩИЕ ЛЮДИ.

Боже мы развешаны, Боже мы помешаны, мы на дереве висим, в дудку голоса свистим, шашкой машем вправо влево как сундук и королева.

НЯНЬКА.

Сила первая светло, и за ней идёт тепло, а за ней идёт движенье и животных размноженье.

ТАПИР.

Как жуир спешит тапир на земли последний пир.

МЕТЕОР.

И сверкает как костёр в пылком небе метеор.

ЭПИЛОГ.

На обоях человек, а на блюдечке четверг.

<1931?>

Гость на коне *

Конь степной бежит устало, пена каплет с конских губ. Гость ночной тебя не стало, вдруг исчез ты на бегу. Вечер был. Не помню твердо, было все черно и гордо. Я забыл существованье слов, зверей, воды и звёзд. Вечер был на расстояньи от меня на много верст. Я услышал конский топот и не понял этот шопот, я решил, что это опыт превращения предмета из железа в слово, в ропот, в сон, в несчастье, в каплю света. Дверь открылась, входит гость. Боль мою пронзила кость. Человек из человека наклоняется ко мне, на меня глядит как эхо, он с медалью на спине. Он обратною рукою показал мне — над рекою рыба бегала во мгле, отражаясь как в стекле. Я услышал, дверь и шкап сказали ясно: конский храп. Я сидел и я пошёл как растение на стол, как понятье неживое, как пушинка или жук, на собранье мировое насекомых и наук, гор и леса, скал и беса, птиц и ночи, слов и дня. Гость я рад, я счастлив очень, я увидел край коня. Конь был гладок, без загадок, прост и ясен как ручей. Конь бил гривой торопливой, говорил — я съел бы щей. Я собранья председатель, я на сборище пришёл. — Научи меня Создатель. Бог ответил: хорошо, Повернулся боком конь, и я взглянул в его ладонь. Он был нестрашный. Я решил, я согрешил, значит, Бог меня лишил воли, тела и ума. Ко мне вернулся день вчерашний. В кипятке была зима, в ручейке была тюрьма, был в цветке болезней сбор, был в жуке ненужный спор. Ни в чём я не увидел смысла. Бог Ты может быть отсутствуешь? Несчастье. Нет я всё увидел сразу, поднял дня немую вазу, я сказал смешную фразу — чудо любит пятки греть. Свет возник, слова возникли, мир поник, орлы притихли. Человек стал бес и покуда будто чудо через час исчез. Я забыл существованье, я созерцал вновь расстоянье.

<1931–1934>

Четыре описания *

Зумир.

Желая сообщить всем людям, зверям, животным и народу о нашей смерти, птичьим голосом мы разговаривать сегодня будем, и одобрять лес, реки и природу спешим. Существовал ли кто? Быть может птицы или офицеры, и то мы в этом не уверены, но всё же, нельзя, нельзя, нельзя забыть хотя бы те примеры, у птиц не существуют локти, кем их секунды смерены.

Кумир.

Прерву тебя.

Зумир.

Что?

Кумир.

Тебя прерву.

Зумир.

Прерви.

Кумир.

Прервал тебя.

Зумир.

Я продолжаю.

Чумир.

Весь в мыслях я лежал, обозревая разные вещи, предметы. Я желал. Горело всё кругом. Спешило всё бегом, бегом. Впрочем когда следишь за временем, то кажется что всё бежит, и кажется гора дрожит и море шевелится, песок с песчинкой говорит, и будто рыбы борются цветы и чай на блюдце. Луна с луной, звезда с звездой и снег с водой, и снег седой, и хлеб с едой, — везде как будто бы видны сраженья, все видим в площади движенье. Мы спим. Мы спим.

Тумир.

Что в мире есть? Ничего в мире нет, всё только может быть?

Кумир.

Что ты говоришь? А енот есть. А бобёр есть. А море есть.

Тумир.

Всего не счесть, что в мире есть. Стакан и песнь и жук и лесть, по лесу бегающие лисицы, стихи, глаза, журавль и синицы, и двигающаяся вода, медь, память, планета и звезда, одновременно не полны сидят на краешке волны. Со всех не видим мы сторон ни пауков и ни ворон, в секунду данную оне лежат как мухи на спине. В другую боком повернутся, поди поймай их, они смеются. Не разглядеть нам мир подробно, ничтожно всё и дробно. Печаль меня от этого всего берёт.