Том 1. Стихотворения 1898-1904

2 мая 1903

«На Вас было черное закрытое платье…»

На Вас было черное закрытое платье. Вы никогда не поднимали глаз. Только на груди, может быть, над распятьем, Вздыхал иногда и шевелился газ. У Вас был голос серебристо-утомленный. Ваша речь была таинственно проста. Кто-то Сильный и Знающий, может быть, Влюбленный В Свое Создание, замкнул Вам уста. Кто был Он — не знаю — никогда не узнаю, Но к Нему моя ревность, и страх мой к Нему. Ревную к Божеству, Кому песни слагаю, Но песни слагаю — я не знаю, Кому.

15 мая 1903. Петербург

«Когда я стал дряхлеть и стынуть…»

Когда я стал дряхлеть и стынуть, Поэт, привыкший к сединам, Мне захотелось отодвинуть Конец, сужденный старикам. И я опять, больной и хилый, Ищу счастливую звезду. Какой-то образ, прежде милый, Мне снится в старческом бреду, Быть может, память изменила, Но я не верю в эту ложь, И ничего не пробудила Сия пленительная дрожь. Все эти россказни далече — Они пленяли с юных лет, Но старость мне согнула плечи, И мне смешно, что я поэт… Устал я верить жалким книгам Таких же розовых глупцов! Проклятье снам! Проклятье мигам Моих пророческих стихов! Наедине с самим собою Дряхлею, сохну, душит злость, И я морщинистой рукою С усильем поднимаю трость… Кому поверить? С кем мириться? Врачи, поэты и попы… Ах, если б мог я научиться Бессмертной пошлости толпы!

4 июня 1903. Bad Nauheim

«Скрипка стонет под горой…»

Скрипка стонет под горой. В сонном парке вечер длинный, Вечер длинный — Лик Невинный, Образ девушки со мной. Скрипки стон неутомимый Напевает мне: «Живи…» Образ девушки любимой — Повесть ласковой любви.

Июнь 1908. Bad Nauheim

«Ей было пятнадцать лет. Но по стуку…»

Ей было пятнадцать лет. Но по стуку Сердца — невестой быть мне могла. Когда я, смеясь, предложил ей руку, Она засмеялась и ушла. Это было давно. С тех пор проходили Никому не известные годы и сроки. Мы редко встречались и мало говорили, Но молчанья были глубоки И зимней ночью, верен сновиденью, Я вышел из людных и ярких зал, Где душные маски улыбались пенью, Где я ее глазами жадно провожал И она вышла за мной, покорная, Сама не ведая, что будет через миг. И видела лишь ночь городская, черная, Как прошли и скрылись- невеста и жених И в день морозный, солнечный, красный — Мы встретились в храме — в глубокой тишине Мы поняли, что годы молчанья были ясны, И то, что свершилось, — свершилось в вышине. Этой повестью долгих, блаженных исканий Полна моя душная, песенная грудь. Из этих песен создал я зданье, А другие песни — спою когда-нибудь

16 июня 1903. Bad Nauheim

«День был нежно-серый, серый, как тоска…»

День был нежно-серый, серый, как тоска. Вечер стал матовый, как женская рука. В комнатах вечерних прятали сердца, Усталые от нежной тоски без конца. Пожимали руки, избегали встреч, Укрывали смехи белизною плеч. Длинный вырез платья, платье, как змея, В сумерках белее платья чешуя. Над скатертью в столовой наклонились ниц, Касаясь прическами пылающих лиц. Стуки сердца чаще, напряженней взгляд, В мыслях — он, глубокий, нежный, душный сад. И молча, как по знаку, двинулись вниз. На ступеньках шорох белых женских риз. Молча потонули в саду без следа. Небо тихо вспыхнуло заревом стыда. Может быть, скатилась красная звезда.

Июнь 1903. Bad Nauheim

«Пристань безмолвна. Земля близка…»

Пристань безмолвна. Земля близка. Земли не видно. Ночь глубока. Стою на серых мокрых досках. Буря хохочет в седых кудрях. И слышу, слышу, будто кричу: «Поставьте в море на камне свечу! Когда пристанет челнок жены, Мы будем вместе с ней спасены!» И страшно, и тяжко в мокрый песок Бьют волны, шлют волны седой намек… Она далёко. Ответа нет. Проклятое море, дай мне ответ! Далёко, там, камень! Там ставьте свечу! И сам не знаю, я ли кричу.

Июль 1903. С. Шахматово

«Я — меч, заостренный с обеих сторон…»

Я — меч, заостренный с обеих сторон. Я правлю, архангел, Ее Судьбой. В щите моем камень зеленый зажжен. Зажжен не мной, — господней рукой. Ему непомерность мою вручу, Когда отыду на вечный сон. Ей в мире оставлю мою свечу, Оставлю мой камень, мой здешний звон. Поставлю на страже звенящий стих. Зеленый камень Ей в сердце зажгу. И камень будет Ей друг и жених, И Ей не солжет, как я не лгу.

Июль 1903

Двойник («Вот моя песня — тебе, Коломбина…»)

Вот моя песня — тебе, Коломбина Это — угрюмых созвездий печать — Только в наряде шута-Арлекина Песни такие умею слагать. Двое — мы тащимся вдоль по базару, Оба — в звенящем наряде шутов. Эй, полюбуйтесь на глупую пару, Слушайте звон удалых бубенцов! Мимо идут, говоря: «Ты, прохожий, Точно такой же, как я, как другой; Следом идет на тебя непохожий Сгорбленный нищий с сумой и клюкой». Кто, проходя, удостоит нас взора? Кто угадает, что мы с ним — вдвоем? Дряхлый старик повторяет мне: «Скоро» Я повторяю- «Пойдем же, пойдем» Если прохожий глядит равнодушно, Он улыбается; я трепещу; Злобно кричу я: «Мне скучно! Мне душно?» Он повторяет: «Иди. Не пущу» Там, где на улицу, в звонкую давку Взглянет и спрячется розовый лик, — Там мы войдем в многолюдную лавку, — Я — Арлекин, и за мною — старик. О, если только заметят, заметят, Взглянут в глаза мне за пестрый наряд! — Может быть, рядом со мной они встретят Мой же — лукавый, смеющийся взгляд! Там — голубое окно Коломбины, Розовый вечер, уснувший карниз… В смертном весельи — мы два Арлекина Юный и старый — сплелись, обнялись! О, разделите! Вы видите сами: Те же глаза, хоть различен наряд!.. Старый — он тупо глумится над вами, Юный — он нежно вам преданный брат! Та, что в окне, — розовей навечерий, Та, что вверху, — ослепительней дня! Там Коломбина! О, люди! О, звери! Будьте как дети. Поймите меня.

30 июля 1903. С. Шахматово

«Над этой осенью — во всем…»

Над этой осенью — во всем Ты прошумела и устала. Но я вблизи — стою с мечом, Спустив до времени забрало. Души кипящий гнев смири, Как я проклятую отвагу. Остался красный зов зари И верность голубому стягу. На верном мы стоим пути, Избегли плена не впервые. Веди меня. Чтоб всё пройти, Нам нужны силы неземные.

11 августа 1903. С. Шахматово

Вербная суббота

Вечерние люди уходят в дома. Над городом синяя ночь зажжена. Боярышни тихо идут в терема По улице веет, гуляет весна. На улице праздник, на улице свет, И свечки и вербы встречают зарю. Дремотная сонь, неуловленный бред — Заморские гости приснились царю. Приснились боярам… — Проснитесь, мы тут… Боярышня сонно склонилась во мгле Там тени идут и виденья плывут.. Что было на небе — теперь на земле… Весеннее утро. Задумчивый сон. Влюбленные гости заморских племен И, может быть, поздних, веселых времен Прозрачная тучка. Жемчужный узор. Там было свиданье. Там был разговор. И к утру лишь бледной рукой отперлась, И розовой зорькой душа занялась.

1 сентября 1903. С.-Петербург

«Мой месяц в царственном зените…»

Мой месяц в царственном зените. Ночной свободой захлебнусь И там — в серебряные нити В избытке счастья завернусь. Навстречу страстному безволью И только будущей Заре — Киваю синему раздолью, Ныряю в темном серебре!.. На площадях столицы душной Слепые люди говорят: «Что над землею? Шар воздушный. Что под луной? Аэростат». А я — серебряной пустыней Несусь в пылающем бреду. И в складки ризы темносиней Укрыл Любимую Звезду.