Том 1. Стихотворения 1908-1917

Волк и овца

Волк тяжко занемог: Почти лишившись ног, Лежал он, как колода, Без ласки, без ухода. В такой беде, увидевши Овцу, Взмолился Волк: «Роднулечка-Овечка, Остановись на два словечка! Ты видишь: жизнь моя приблизилась к концу. Ах, знаю, я – злодей, и нет мне оправданья! Но злость ко мне растет пусть в ком-нибудь другом, А ты, ты сжалишься в порыве состраданья Над умирающим врагом! Предсмертной жаждою томимый нестерпимо, Святая, кроткая, я об одном молю: Помочь мне доползти к реке, текущей мимо, Где я жестокие страданья утолю!» «Ужель, – Овца в ответ, – я сделаюсь виною Того, чтоб ты остался жив, Себя водою освежив И закусивши после… мною?»

Дуб и клинья

Пав жертвой дровосека, Вздохнул могучий Дуб на весь зеленый бор: «Как ни обидно мне, друзья, на человека И на его топор, Но во сто крат больней мне видеть клинья эти, Которые меня стремятся расколоть: Все из моих ветвей – мои родные дети Зубами острыми впились в родную плоть!»

Геракл и плутос

Покинув бренный этот мир, Обожествлен душой и телом, Геракл на небе первым делом Попал к богам на пир. Геракла боги обступили, С ним вместе чокались и пили, Вели душевный разговор, И, хоть, подвыпивши, несли порою вздор, Геракл их слушал терпеливо, Всем крепко руки жал и кланялся учтиво, Ответив дерзостью Плутосу одному. «Скажи, Гераклушка, – Зевс подошел к нему, – За что ты богача Плутоса так обидел?» «За то, – сказал Геракл, – что в жизни я не видел Его друзей средь честной бедноты, Что все Плутосовы приятели-любимцы Сплошь негодяи-лихоимцы И первые плуты!»

Осел и лев

«Друзей мы ценим не числом, А качеством», – читал я где-то, Ан вот подите же: Лев дружбу свел с Ослом. Ну, что вы скажете на это? Лев! С кем? С Ослом? Да почему? А потому! Мне ж все подробно знать откуда? Должно быть, царская причуда! Льву… Все дозволено ему! Ослов ли брать к себе на службу Иль заводить с ослами дружбу. Хоть, впрочем, нет большой диковинки и в том, Что просто Лев с тоски, чтоб отогнать зевоту, Решил обзавестись не другом, а шутом. Так это аль не так, мы выясним потом. Однажды, взяв Осла с собою на охоту, Лев дал ему работу: Зайдя вперед, пугать зверей, чтоб, ошалев, Они неслись туда, где притаился Лев. Осел в усердии великом Всех всполошил ослиным криком. Добычи вдосталь было Льву. В час отдыха, со Львом разлегшись важно рядом, «Что, друг, – спросил Осел, – а страшно я реву?» Окинув «друга» хитрым взглядом, Лев отвечал: «Беда как страшно! Я – оглох! Не только ты переполох На всех зверей навел немалый, Но в страхе жители бегут из ближних сел; Да сам я струсил бы, пожалуй, Когда б не знал, что ты – осел!»

Добряк («расхвастался медведь перед лисой…»)

Расхвастался Медведь перед Лисой: «Ты, кумушка, не думай, Что я всегда такой угрюмый: Злость на меня находит полосой, А вообще, сказать не лицемеря, Добрей меня не сыщешь зверя. Спроси хоть у людей: ем мертвых я аль нет?» «Ах, кум, – Лиса в ответ, – Что мертвые?! Я думаю другое: Слух добрый о себе ты всюду б утвердил, Когда бы мертвецов ты менее щадил, Но… оставлял живых в покое!»

* * *

Смысл этой басенки не нов Для лицемеров и лгунов: Прочтут, поймут… и не покажут вида, Что их касается обида!

Ум

Однажды Барс перед Лисою Хвалился силою своею и красою: «Уж не прогневайся, я говорю любя: Как погляжу я на тебя, Чем, думаю, со мной поспорить ты могла бы? И ростом ты мала, И силой не взяла, И ноги слабы… Тогда как у меня…» «Прости свою рабу, – Лиса ответила лукаво, – Нашел ты с кем равняться, право! Я за одно лишь то благодарю судьбу, Что ты, по милости своей, со мною дружен. Твои достоинства… Я знаю их сама! Когда бы к ним еще немножечко ума…» «Что? – ухмыльнулся Барс. – Ум?! Разве так он нужен?!»

Гермес

Какой-то токарь, плут известный и повеса, Состряпав наскоро из дерева Гермеса И притащив его на рынок продавать, Стал покупателей умильно зазывать: «Для лиц всех возрастов и для любого пола Гермес – за три обола! За три обола! Купив его, нужды не будешь знать ни в чем, Весь век свой проживешь в довольстве и покое: Кто беден – станет богачом, А кто богат – разбогатеет вдвое!» «Ба! – кто-то из толпы, задетый за живое, Взял на смех продавца, – чудак же ты, видать, Что сам сбываешь с рук такую благодать!» «Эх, – продавец в ответ, – иди ты, братец, к шуту! Ведь то пойми: сказать Гермесу не в укор, Он хоть отзывчив, да не скор, А три обола мне нужны сию минуту!»

1917

На заезжем дворе *

Калигула, твой конь в сенате.

Г. Р. Державин.

«А, наше вам! Уже запарившись с утра? – Среди заезжего двора Хавронья подошла к извозчичьей лошадке. – Ну как делишки? Все в порядке?» «Куда уж там! – вздохнул одер. – Всю холку сбил и спину стер… С рассвету до ночи в закладке. Заездили совсем. Подохну. Пропаду. На что уж стал похож? Иной в мои-то годы…» «Зато, пожалуй, по труду, Большие и доходы?» «Доходы? – Полились тут слезы у коня. – Ах, лучше б я на свете не жил. Надысь один седок меня, Считай, час битый проманежил, – Гнал во всю прыть, шумел, грозил: „Смотри ты у меня“. А вылез у сената, Полтинник сунул. Чем не плата? „На, – говорит, – подлец, да знай, кого возил“. Должно, сенатора… Особа. За что ж меня ругать? С чего такая злоба? Конь? Ну так что же: конь. Пример, кажись, не нов: Мне слышать довелось от рысаков соседних, Что кони тож не из последних. И случай был, что конь достиг больших чинов И заседал в сенате тоже. Да, чушка. Хоть оно хвалиться и не гоже, А все же… Да ты ведь не поймешь…. Сказать те не во гнев: Свинья – ну что свинья? Одна дорога – в хлев. А конь…» «Ну, брат, свиней ты уж оставь в покое, – Хавронья хрюкнула, – всяк знает: в наши дни… Да наклонись ты, шут. Ведь мы тут не одни. Я на ухо тебе сейчас скажу такое… Слышь… не свинья, а вепрь… Он малость мне сродни… А вот еще… о ней газеты так шумели… Живет – не нам чета: расперло с отрубей…» Конь фыркал: «Что ты врешь? Да ты в своем уме ли? Тьфу! Не поверю, хоть убей!..»

* * *

Не договаривать, конечно, неудобно, «Секреты» чушкины я б изложил подробно, Когда бы все слыхал, но – я не виноват – Я на уши немного туговат.

Тофута Мудрый *

В далеком-предалеком царстве, В ненашем государстве, За тридевять земель Отсель, Средь подданных царя мудрейшего Тофуты Случилось что-то вроде смуты. «Разбой! – кричали все. – Грабеж!» Шли всюду суды-пересуды: Порядки, дескать, в царстве худы, Насилья много от вельмож! Одначе Хоть бунтовали все, но в общей суете Верх брали те, Кто посильней да побогаче: «Чем лезть нам, братцы, напролом, Нарядимте послов – Тофуте бить челом; Проведавши от них о нашей злой обиде, Царь нас рассудит в лучшем виде». Но – то ли сам дошел, то ль расхрабрясь от слов Вельможи главного, злодея Протоплута, Не допустил к себе послов Мудрейший царь Тофута. «Нелепо, – молвил он, – мне слушать их, зане Все, что известно им, известно также мне. А ежли что мне неизвестно, О том им толковать подавно неуместно!» Но черный люд не сдал: боролся до конца, Пока не выкурил Тофуту из дворца. И что же? Не прошло, поверите ль, минуты, Как власть, отбитую народом у Тофуты, Присвоили себе все те же богачи, Да так скрутили всех, хоть караул кричи, У бедных стали так выматывать все жилы, Как «не запомнят старожилы». Пошел в народе разговор: «Попали мы впросак!» «Того ль душа хотела?» «Эх, не доделали мы дела!» «От богачей-то нам, гляди, какой разор!» Потолковали, Погоревали И богачей смели, как сор. Жизнь сразу вышла на простор! Я в этом царстве жил недавно. И до чего живут там славно, На свой особенный манер! Как это все у них устроено на месте И с применением каких геройских мер, Вы этого всего нагляднейший пример В Коммунистическом найдете манифесте.

«Мест больше нет» [11] *

Что Николай «лишился места», Мы знали все без манифеста, Но все ж, чтоб не было неясности, Предать необходимо гласности Для «кандидатов» всех ответ, Что «места» тоже больше нет.

«„Власть“ тосковала по „твердыне“…» *

11

Первый раз было напечатано в «Известиях Петроградского Совета» в номере от 5 марта 1917 г.

«Твердыня власти роковой».

А. С. Пушкин (о Петропавловской крепости).

«Власть» тосковала по «твердыне», «Твердыня» плакала по «власти». К довольству общему, – отныне В одно слилися обе части. Всяк справедливостью утешен: «Власть» в подходящей обстановке. Какое зрелище: повешен Палач на собственной веревке!

Сваха *

(Монархическая)

«Раскрасавица ты, моя райская птаха! – Улещала молодку Лукерьюшку сваха. – И откуда набралась ты вольного духу? Вот послушай старуху! Все добра вить тебе я желаю: Воротись к своему Миколаю! Повинися: „Сошла, мол, с ума, – И невесть, мол, с чего колобродила!“ Где же видано, а? чтобы баба сама Вдруг собой верховодила? – Заскрипела старуха опять, в угол глядя: – Миколаев не люб тебе Дядя? Али братец его Михаил Молодаечке мил? Не? Не вышел, пожалуй, он рылом. Ну, сойдися с Кириллом! Не? Постой, что я, старая, тут надурила! Нету краше на свете, чем брат у Кирилла, Сущий мед, мармелад, барбарис, Как? Не люб и Борис? Вот изволь на тебя угадай-ка. Разыскалась, гляди ты, какая княжна. Да какого ж тебе еще надо рожна, Молодайка?» Молодайка старухе ответила, Что ответила – сваха не сметила. Но, очухавшись кой-как за дверью, Баба долго бранила Лукерью: «Угостила… А я ей желала добра!.. Как еще не сломала ребра!»