Том 1. Стихотворения

«Заструги».

Особенно люблю название «Весна Викторовна».

Так! так! баловницу атакую, Виктор Федорович, правильно! Кто же она вам, как не родная дочь?! Не ее ли первый дождь так сильно озвучен вашими словами:

Падают полчищем стрелы косые В гати, в горелые пни и хвою. Эта земли моя, это Россия, Я нараспашку у речки стою. Скольким дождям подставлялись ладони В поле, в седле, на плотах в камыше! Слушал я их то в горах, то в вагоне, В пахнущем дынями шалаше…

Не с нею ли у вас интимнейшие отношения установлены:

Была береза ранена Осколком в левый бок, Но так же в утро равнее В ней бродит вешний сок. Стоит, на солнце греется, Белым-бела, как снег. На лучшее надеется, Совсем, как человек.

Легко представляю себе умного и зоркого критика, который найдет истоки поэзии Виктора Бокова в частушке, былине, народной песне, протянет ниточку к Кольцову, Никитину, Некрасову, Есенину, Клюеву. Если критик к тому же еще и глубок, он увидит у Бокова традиции Пушкина и Тютчева и, обнаружив все это, застынет перед такими строчками.

Мы с тобой два белых горностая, Мех у нас один, в одну красу. И квартира наша городская Не в Москве — в большом глухом лесу… Мы не пассажиры, не на полке, Нас уносят вдаль не поезда, Мы на высоченной старой ёлке, А она не едет никуда!

Это уже чистый Боков — с его юморком, озорством, неоглядной смелостью сравнений и метафор, с его собственным миром, очень злободневным, живо откликающимся на реалии жизни. Боков — сам дающий традицию поколению — сумей только взять.

Любовная лирика Виктора Бокова — предмет особого разговора. В наше время, когда женщина сама активно заговорила стихами, лирическое начало в мужской поэзии как-то поугасло. Особенно это касается послевоенного поколения. Любовная лирика стала делом второстепенным, ей отводится, как правило, несколько страниц в конце того или иного поэтического сборника, да и то за светлым образом героя не видно лирической героини.

Боков может назвать сборник «Алевтина» — и целиком посвятить его любовной, лирической теме. Как всегда, здесь он смел неоглядно.

Встречались мне ханжи, шокированные боковскими стихами о любви.

Но вот сами стихи:

Гори, разгорайся, Грозою грози мне, любовь! Напитки и пытки, Любовное зелье готовь! Я выпью! Мне мил твой Спасительный, сладостный яд. Пожары, пожары кругом… Это дни нашей жизни горят. Пылают озера. Вода ключевая кипит. Весь в саже, Амур, как пожарник, Не спит. — Тушите! — кричит он. Бьют струи По крыльям огня, И, странное дело, Они попадают в меня!

Вликодушие, благородство — исконные черты русского характера — отчетливо видны в лирике, обращенной к женщине:

Я вас любил так искренне, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим —

говорит Пушкин.

… с тобой настоящее горе Я разумно и кротко сношу И вперед — в это темное море — Без обычного страха гляжу,—

говорит Некрасов.

Ах, метель такая, просто черт возьми, Забивают крышу белыми гвоздьми. Только мне не страшно, и в моей судьбе Непутевым сердцем я прибит к тебе —

говорит Есенин.

Я тобой владеть не буду Ни по лету, ни к зиме, Только б ты была повсюду, Только б пела на корме —

говорит Боков.

Не сравнивая никого ни с кем. ибо сравнения поэтов — дело глупое и ненужное, хочу заметить, что традиция лирического благородства у Виктора Бокова исключительно выдержанна. Его любовь к женщине, к героине естественно и традиционно перерастает в любовь к земле, к матери, к сестре, к незнакомой крестьянке. Этот переход органичен и, как правило, незаметен:

Я видел Россию. Она подымалась Туманом над речкой И светлой росой. Шла женщина русская И улыбалась. За женщиной следовал Мальчик босой…

Все, к чему прикасается Боков, становится предметом поэзии, словно оживает под его взглядом. Однажды я сказала ему:

— Ненавижу слово «телефон». Не могу его впустить в стихи. Для меня это плохое слово.

— А для меня плохих слов нет, — улыбнулся Боков и утром следующего дня позвонил, прочитал:

Мне твой голос, как спасение, Пробуждение от сна. Я хожу, как ночь осенняя, Твой звонок и я — весна!

— Так у вас нет слова «телефон», — возразила я.

— Правда, нет… Но о нем речь. Ты меня вчера задела, сказав, что плохое слово.

— Эти стихи мне посвящены?

Он засмеялся:

— Считай, что так. Хотя нет, конечно… Тебе другие.

А какое у Бокова богатство формы! Какие ритмы! Образы! Скажет — «слова молодильные знаю» — и сердце зайдется. Скажет — «и свадьбы, и свадьбы, и стон по болотам, и я, как царевич, иду в сапогах» — вмиг предстает удивительная картина чуть ли не языческого русского торжества. Рифма Бокова предмет особого большого и серьезного разговора. Тут его смелость опять не знает границ, и думаю, он не замыкается в традиционном окончании строк. Боков рифмует не строки, а звуки:

Я шел да и шел По двинским пескам, Я двинскую воду Ногой плескал. Не Боков был я — Был колобок, Навстречу мне дед: — Куда, голубок? — Иду за водой. — Иди, дорогой! — Быстра вода. — Вот то-то и да!

Поэзия Бокова не страшится прикосновений ни к каким самым сложным темам. Вот раздумье у Мавзолея:

На ленинском мраморе снег отдыхает, Он послан с далеких планет. И кажется — снег потихоньку вздыхает, Что Ленина нет.

Не отдам эти нежные строки за длинные громыхающие оды! Естественности интонации научиться нельзя. В этом смысле у Бокова не может быть учеников. Он не похож ни на кого на свете. Единственный. Неповторимый. Невозможно учиться у него мастерству — его мастерство применимо лишь к его индивидуальности.

И все же Боков учитель для многих. В чем тут дело? Да просто он — весь поэт — сама поэзия. Быть рядом с ним и не оказаться охваченным поэтическим пламенем — нельзя. Сама испытала, и другие поэты говорили, что, побыв с Боковым, поговорив, даже помолчав с ним, начинаешь писать как одержимый, что-то С тобой происходит необычайное, ты начинаешь видеть поэзию во всем и наполняешься ею.