Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи
Шрифт:
У отпетого двоечника Вацлава Михальского были, конечно, предшественники из числа великих писателей. Назову лишь Марка Твена, Николая Некрасова, Ивана Бунина. Последний и гимназию даже не окончил и, вспоминая уже о своих первых литературных опытах, говорил, что так плохо, как он, в литературе редко кто начинал.
У раннего же Михальского меня поражает отсутствие ученических, проходных, провальных текстов (которые были даже у его любимого А. П. Чехова). А с повести «Баллада о старом оружии» (автору было всего двадцать пять лет) начинается бесспорно «классический» этап в творчестве Михальского.
Возникает дурацкий – с точки зрения распространенной логики – вопрос: как совмещаются двоечник Михальский и его «Семечки», «Бим-бом», «Дождь»?..
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. По-моему, этого никто не знает.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. В «Весне в Карфагене» Анна Карповна, представительница главного типа женщины в мире Михальского, так характеризуется писателем: «Она была при детях до такой степени, что даже не ощущала себя как отдельно взятого человека». По сути, то же говорит Михальский о бездетной француженке Николь: «она была подлинной женщиной, и ей всю жизнь хотелось вложиться в кого-нибудь без остатка».
Вацлав Вацлавович, желание и способность раствориться в другом без остатка – это только женское качество? И не кажется ли Вам, что число «подлинных женщин» в современном мире катастрофически исчезает?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Нет, не кажется.
Бесспорно, что в самом существе женской природы есть потребность в жертвенности, есть желание вложиться. Но было бы в кого вкладываться, вот не праздный вопрос. В унылого тютю, в безвольного балабола, в бездарного алкаша, в жестокосердного хапугу… и далее по списку.
С женщинами все в порядке, а вот с мужчинами есть проблемы. Во-первых, их вообще мало, во-вторых, те же женщины слишком расслабили мужчин, сняли с них всякую ответственность, одни только «гражданские браки» чего стоят.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Вацлав Вацлавович, как шла работа над романом-эпопеей? Вы разрабатывали ее план?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Планов я не разрабатывал. В архивах не сидел. Своих героев не направлял – они сами шли, куда хотели. И меня это радовало. Потому что если персонаж живой, настоящий, то его без толку куда-то направлять по авторской воле. Живой персонаж еще и автора удивит. Помните пушкинское: «А моя Татьяна какую штуку выкинула – вышла замуж». Пушкин это не выдумал, а только принял к сведению совершенное героиней как бы помимо его воли.
В набросках к «Войне и миру» Лев Толстой дает пять срезов, пять направлений, по которым разрабатывается каждый персонаж:
1. Имущественное,
2. Общественное,
3. Любовное,
4. Поэтическое,
5. Умственное.
Начав писать свой цикл романов, сложившийся затем в эпопею «Весна в Карфагене», я подумал, что если речь идет о романной форме, претендующей на полноту представлений, то эту толстовскую подсказку всегда надо иметь в виду.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Герои эпопеи «Весна в Карфагене» по-разному варьируют следующий тезис: история пишется победителями. Применительно к главному событию XX века – Второй мировой войне – уже 9 мая 1945 года этот тезис получает реальное воплощение. О взятии Берлина «радиостанции союзников неоднократно извещали <…>, но о том, что германскую столицу взяли русские, упоминали не во всех сводках, а если и упоминали, то без подробностей, вскользь».
Какую историю Второй мировой войны придумали в итоге американцы и европейцы, мы знаем. Как знаем и то, что в нашей стране уже несколько десятилетий либералы хотят поставить в один преступный ряд с фашистской Германией и Советский Союз. Вацлав Михальский в восприятии войны принципиально традиционен в самом главном: он через судьбы своих героев и общую историческую концепцию романа показывает великий подвиг народов Советского Союза и основополагающий вклад СССР в разгром фашистской Германии.
В целом же в книге много неизвестных или малоизвестных подробностей Второй мировой войны – от взятия Севастополя до русской
помощи англичанам в разгроме Роммеля в Африке. К тому же Вацлав Михальский разрушает устоявшиеся стереотипы в восприятии исторических деятелей и событий. Например, главные действующие лица французской политики данного периода маршал Петен и генерал де Голль изображаются Михальским совершенно по-новому.Де Голль в эпопее – не только выдающийся политик, но и личность злопамятная, черствая, что наглядно проявляется по отношению к тому же душевно щедрому Петену, адъютантом которого в свое время был будущий президент Франции. Единственная просьба заключенного Петена («чтобы его прогуливали в той части двора, откуда виден краешек моря») была отклонена.
В двух соседних абзацах Михальский показательно сводит отношение к арестованному Петену немцев и французов, и читателю остается сделать единственно возможный вывод: немцы были к Петену гуманнее, чем соотечественники маршала. Через следующую информацию, взятую из исторических документов, подчеркивается то, что наверняка вызывает непонимание у Вацлава Михальского: Петен «содержался не только без военных почестей, но и без снисхождения к возрасту и к былым заслугам».
Несомненно, что на протяжении всего повествования Петен вызывает у Михальского симпатию. Это отношение явственно проступает и в словах, венчающих сноску: «Маршал Петен умер в возрасте девяноста пяти лет, так и не увидев моря, катящего волны к берегам его любимой Франции, так и не поняв, за что его наказали столь жестоко». Муж Марии Мерзловской Антуан, участник боев за Верден, награжденный офицерским крестом Почетного легиона, близко знал и Петена, и де Голля. Он, хорошо разбиравшийся во французской политической кухне времен Второй мировой войны, еще весной 1941 года высказал предположение, которое впоследствии сбылось: «Де Голь не любит тех, кто не поддакивает ему, не вытягивается перед ним в струнку. Но, кажется, война вынесет его на гребень, его “Свободная Франция” пока кучка эмигрантов. Чепуха! Но, если немцы начнут проигрывать, а так и будет, союзники вознесут его на пьедестал, а из твоего Петена сделают изменника родины или кого-нибудь в этом духе…»
В романе большинство героев (банкир Хаджибек, туарегский царек Иса, Мария Мерзловская и т. д.) воспринимают де Голля традиционно – как освободителя Франции, как человека, который вернул ей статус великой державы. Формально это, конечно, так. Но фактологически о реальном вкладе в победу Франции над фашистской Германией можно говорить лишь с большой-большой натяжкой, если вообще можно говорить… Примерно так, думаю, видит ситуацию и Вацлав Михальский. Об этом свидетельствует изумленная реакция Вильгельма Кейтеля при подписании безоговорочной капитуляции Германии: «Так что, мы и французам проиграли эту войну?!»
Итак, сказанное и многое другое, что осталось за пределами моих суждений, позволяет говорить о Михальском как об историке, а лучше – как о человеке с историческим мышлением.
Вацлав Вацлавович, это качество, естественно приобретенное или сознательно взращенное?
И кто из писателей разных эпох с историческим мышлением Вам наиболее близок?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Александр Дюма. Взгляните новыми глазами на его «Трех мушкетеров», «Десять лет спустя…». Это не литературное пойло, а очень серьезные книги, в том смысле, о котором Вы говорите.
И конечно, как же без Льва Толстого с его «Войной и миром» и Михаила Шолохова с «Тихим Доном».
Но ведь и маленькая по числу страниц «Капитанская дочка» Александра Сергеевича Пушкина – вполне большая история.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Во всем, о чем пишет Михальский, видны фундаментальные знания, почерпнутые из разных научных источников, появившиеся в том числе в последние годы. Например, говоря о «русских рабах Роммеля», с которыми судьба свела главную героиню в Африке в годы Второй мировой войны, писатель ссылается на работу востоковеда А. Е. Егорина и документальные фильмы «Война Роммеля», «Клад Роммеля», вышедшие в 2007 году в Германии.