Том 2. 1960-1962

– Двигатель!
– крикнул человек с факелом. Он подошел вплотную.- Выключите двигатель, наконец!

Званцев выключил двигатель и вылез на шоссе под мелкий частый дождь.

— Я океанолог Званцев,- сказал он.- Я еду к академику Окада.

— Выключите свет в машине!
– сказал человек с факелом.- Да побыстрее, пожалуйста!

Званцев повернулся, но свет в кабине уже погас.

— Кто это с вами?
– спросил человек с факелом.

— Океанолог Кондратьева,- ответил Званцев сердито.- Мой сотрудник.

Трое в плащах молчали.

— Мы можем ехать дальше?

— Я оператор Михайлов,- сказал человек с факелом.- Меня послали встретить вас и передать, что к академику Окада нельзя.

— Об этом я буду говорить с профессором Каспаро,- сказал Званцев.- Проведите меня к нему.

— Профессор Каспаро очень занят. Мы бы не хотели, чтобы его тревожили.

«Кто это - мы?» - хотел спросить Званцев, но сдержался, потому что у Михайлова был невнятный монотонный голос смертельно уставшего человека.

– Я должен передать академику сообщение чрезвычайной важности,- сказал Званцев.- Проведите меня к Каспаро.

Трое молчали, и красный неровный свет пробегал по их лицам. Лица были мокрые, осунувшиеся.

– Ну?
– сказал Званцев нетерпеливо.

Вдруг он заметил, что Михайлов спит. Рука с факелом дрожала и опускалась все ниже. Глаза Михайлова были закрыты.

– Толя,- тихо сказал один из его товарищей и толкнул его в плечо.

Михайлов очнулся, мотнул факелом и уставился на Званцева припухшими глазами.

— Что?
– сказал он хрипло.- А, вы к академику… К академику Окада нельзя. На территорию института вообще нельзя. Уезжайте, пожалуйста.

— Я должен передать академику Окада сообщение чрезвычайной важности,- терпеливо повторил Званцев.- Я океанолог Званцев, а в машине океанолог Кондратьева. Мы везем важное сообщение.

— Я оператор Михайлов,- сказал человек с факелом.- К Окада сейчас нельзя. Он умрет в ближайшие четверть суток, и мы можем не успеть.- Он едва шевелил губами.- Профессор Каспаро очень занят и просил не беспокоить. Пожалуйста, уезжайте…

Он вдруг повернулся к своим товарищам.

– Ребята,- сказал он с отчаянием.- Дайте еще две таблетки.

Званцев стоял под дождем и думал, что еще можно сказать этому человеку, засыпающему на ходу. Михайлов стоял боком к нему и, запрокинув голову, что–то глотал. Потом Михайлов сказал:

— Спасибо, ребята, я совсем падаю. У вас здесь все–таки дождь, прохладно, а у нас все просто валятся с ног, один за другим, поднимаются и опять валятся… Тогда уносим…- Он все еще говорил невнятно.

— Ничего, последняя ночь…

— Девятая,- сказал Михайлов.

— Десятая.

— Неужели десятая? У меня голова как чугун.- Михайлов повернулся к Званцеву.
– Извините меня, товарищ…

— Океанолог Званцев,- сказал Званцев в третий раз.- ТоварищМихайлов, вы должны нас пропустить. Мы только что прилетели с Филиппин. Мы везем академику информацию, очень важную информацию. Он ждал ее всю жизнь. Поймите, я знаю его тридцать лет. Мне виднее, может он без этого умереть или нет. Это чрезвычайно важная информация.

Акико вылезла из машины и встала рядом с ним. Оператор молчал, зябко ежась под плащом.

— Ну хорошо,- сказал он наконец.- Только вас слишком много.- Он так и сказал: «Слишком много».- Пусть идет один.

— Ладно,- сказал Званцев.

— Только, по–моему, это бесполезно,- сказал Михайлов.- Каспаро не пустит вас к академику. Академик изолирован. Вы можете испортить весь опыт, если нарушите изоляцию, и потом…

— Я буду говорить с Каспаро сам,- перебил Званцев.- Проводите меня.

— Хорошо,- сказал оператор.- Пошли.

Званцев оглянулся на Акико. На лице Акико было много больших и маленьких капель. Она сказала:

– Идите, Николай Евгеньевич.

Потом она повернулась к людям в плащах:

– Дайте ему плащ кто–нибудь, а сами полезайте в машину.

Можно поставить машину поперек шоссе.

Званцеву дали плащ. Акико хотела вернуться в машину и развернуть ее, но Михайлов сказал, что двигатель включать нельзя. Он стоял и светил своим неуклюжим коптящим факелом, пока машину вручную разворачивали и ставили поперек дороги. Затем застава в полном составе забралась в кабину. Званцев заглянул внутрь. Акико снова сидела, свернувшись, на переднем сиденье. Товарищи Михайлова уже спали, уткнувшись головами друг в друга.

— Передайте ему…- сказала Акико.

— Да, обязательно.

— Скажите, что мы будем ждать.

— Да,- сказал Званцев.- Скажу.

— Ну, идите.

— Саёнара, Аки–тян.

— Идите…

Званцев осторожно прихлопнул дверцу и подошел к оператору:

— Пойдемте.

— Пойдемте,- откликнулся оператор совсем новым, очень бодрым голосом.- Пойдемте быстро, нужно пройти семь километров.

Они пошли, широко шагая, по мокрому шершавому бетону.

— Что у вас там делается?
– спросил оператор.

— Где - у нас?

— Ну, у вас… В большом мире. Мы уже полмесяца ничего не знаем. Что в Совете? Как с проектом Большой Шахты?

— Очень много добровольцев,- сказал Званцев.- Не хватает аннигиляторов. Не хватает охладителей. Совет намерен перевести на проект тридцать процентов энергии. С Венеры отозваны почти все специалисты по глубокой проходке.

— Правильно,- сказал оператор.- На Венере им теперь нечего делать. А кого выбрали начальником проекта?

— Понятия не имею,- сердито сказал Званцев.

— Не Штирнера?

— Не знаю. Они помолчали.

— Мерзость, верно?
– сказал оператор.

— Что?

– Факелы - мерзость, правда? Такая дрянь! Чувствуете, как он воняет?

Званцев принюхался и отошел на два шага в сторону.

— Да,- сказал он. От факела воняло нефтью.- А зачем это?
– спросил он.

— Так приказал Каспаро. Никаких электроприборов, никаких ламп. Мы стараемся свести все неконтролируемые помехи к минимуму… Кстати, вы курите?

— Курю.

Оператор остановился.