Том 2. Поэмы

36

Блаженная минута!… Закипел Мой Александр, склонившись к деве спящей. Он поцелуй на грудь запечатлел И стан ее обвил рукой дрожащей. В самозабвенье пылком он не смел Дохнуть… Он думал: «Тирза дорогая! И жизнию и чувствами играя, Как ты, я чужд общественных связей, – Как ты, один с свободою моей, Не знаю в людях ни врага, ни друга, – Живу, чтоб жить как ты, моя подруга!

37

«Судьба вчера свела случайно нас, Случайно завтра разведет навечно, – Не всё ль равно, что год, что день, что час, Лишь только б я провел его беспечно?..» И не сводил он ярких черных глаз С своей жидовки и не знал, казалось, Что резвое созданье притворялось. Меж тем почла за нужное она Проснуться и была удивлена, Как надлежало… (Страх и удивленье Для женщин в важных случаях спасенье.)

38

И, прежде потерев глаза рукой, Она спросила: «Кто вы?» – «Я, твой Саша!» – «Неужто?.. Видишь, баловник какой! Ступай, давно там ждет тебя Параша!.. Нет, надо разбудить меня… Постой, Я отомщу». И за руку схватила Его проворно и… и укусила, Хоть это был скорее поцелуй. Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй, А есть уста, которые украдкой Кусать умеют сладко, очень сладко!..

39

Когда бы Тирзу видел Соломон, То верно б свой престол украсил ею, – У ног ее и царство, и закон, И славу позабыл бы… Но не смею Вас уверять, затем, что не рожден Владыкой, и не знаю, в низкой доле, Как люди ценят вещи на престоле; Но знаю только то, что Сашка мой За целый мир не отдал бы порой, Ее улыбку, щечки, брови, глазки, Достойные любой восточной сказки.

40

«Откуда ты?» – «Не спрашивай, мой друг! Я был на бале!» – «Бал! А что такое?» – «Невежда! Это – говор, шум и стук, Толпа глупцов, веселье городское, – Наружный блеск, обманчивый недуг; Кружатся девы; чванятся нарядом, Притворствуют и голосом и взглядом. Кто ловит душу, кто пять тысяч душ… Все так невинны, но я им не муж. И как ни уважаю добродетель, А здесь мне лучше, в том луна свидетель».

41

Каким-то новым чувством смущена, Его слова еврейка поглощала. Сначала показалась ей смешна Жизнь городских красавиц, но… сначала. Потом пришло ей в мысль, что и она Могла б кружиться ловко пред толпою, Терзать мужчин надменной красотою, В высокие смотреться зеркала И уязвлять, но не желая зла, Соперниц гордой жалостью, и в свете Блистать, и ездить четверней в карете.

42

Она прижалась к юноше. Листок Так жмется к ветке, бурю ожидая. Стучало сердце в ней, как молоток, Уста полураскрытые, пылая, Шептали что-то. С головы до ног Она горела. Груди молодые Как персики являлись наливные Из-под сорочки… Сашкина рука По ним бродила медленно, слегка… Но… есть во мне к стыдливости вниманье – И целый час я пропущу в молчанье.

43

Всё было тихо в доме. Облака Нескромный месяц дымкою одели, И только раздавались изредка Сверчка ночного жалобные трели; И мышь в тени родного уголка Скреблась в обои старые прилежно. Моя чета, раскинувшись небрежно, Покоилась, не думая о том, Что небеса грозили близким днем, Что ночь… Вы на веку своем едва ли Таких ночей десяток насчитали…

44

Но Тирза вдруг молчанье прервала И молвила: «Послушай, прочь все шутки! Какая мысль мне странная пришла: Что если б ты, откинув предрассудки (Она его тут крепко обняла), Что если б ты, мой милый, мой бесценный, Хотел меня утешить совершенно, То завтра, или даже в день иной Меня в театр повез бы ты с собой. Известно мне, всё для тебя возможно, А отказать в безделице безбожно».

45

«Пожалуй!» – отвечал ей Саша. Он Из слов ее расслушал половину, – Его клонил к подушке сладкий сон, Как птица клонит слабую тростину. Блажен, кто может спать! Я был рожден С бессонницей. В теченье долгой ночи Бывало беспокойно бродят очи, И жжет подушка влажное чело. Душа грустит о том, что уж прошло, Блуждая в мире вымысла без пищи, Как лазарони или русский нищий…

46

И жадный червь ее грызет, грызет, – Я думаю, тот самый, что когда-то Терзал Саула; [77] но порой и тот Имел отраду: арфы звук крылатый, Как ангела таинственный полет, В нем воскрешал и слезы и надежды; И опускались пламенные вежды, С гармонией сливалася мечта, И злобный дух бежал, как от креста. Но этих звуков нет уж в поднебесной, – Они исчезли с арфою чудесной…

77

Саул– библейский царь. Он приказывал играть для него на арфе, чтобы заглушить мучения совести.

47

И всё исчезнет. Верить я готов, Что наш безлучный мир – лишь прах могильный Другого, – горсть земли, в борьбе веков Случайно уцелевшая и сильно Заброшенная в вечный круг миров. Светилы ей двоюродные братья, Хоть носят шлейфы огненного платья, И по сродству имеют в добрый час Влиянье благотворное на нас… А дай сойтись, так заварится каша, – В кулачки, и… прощай планета наша.

48

И пусть они блестят до той поры, Как ангелов вечерние лампады. Придет конец воздушной их игры, Печальная разгадка сей шарады… Любил я с колокольни иль с горы, Когда земля молчит и небо чисто, Теряться взором в их цепи огнистой, – И мнится, что меж ними и землей Есть путь, давно измеренный душой, – И мнится, будто на главу поэта Стремятся вместе все лучи их света.