Том 2. Поэмы

136

О, я люблю густые облака, Когда они толпятся над горою, Как на хребте стального шишака Колеблемые перья! Пред грозою, В одеждах золотых, издалека Они текут безмолвным караваном, И наконец одетые туманом, Обнявшись, свившись, будто куча змей, Беспечно дремлют на скале своей. Настанет день, – их ветер вновь уносит: Куда, зачем, откуда? – кто их спросит?

137

И после них на свете нет следа, Как от любви поэта безнадежной, Как от мечты, которой никогда Он не открыл вниманью дружбы нежной. И ты, чья жизнь, как беглая звезда, Промчалася неслышно между нами, Ты мук своих не выразишь словами: Ты не хотел насмешки выпить яд, С улыбкою притворной, как Сократ; И, не разгадан глупою толпою, Ты умер, чуждый жизни… Мир с тобою!

138

И мир твоим костям! Они сгниют, Покрытые одеждою военной… И сумрачен и тесен твой приют, И ты забыт, как часовой бессменный. Но что же делать? – Жди, авось придут, Быть может, кто-нибудь из прежних братий. Как знать? – земля до молодых объятий Охотница… Ответствуй мне, певец, Куда умчался ты?.. Какой венец На голове твоей? И всё ль, как прежде, Ты любишь нас и веруешь надежде?

139

И вы, вы все, которым столько раз Я подносил приятельскую чашу, – Какая буря в даль умчала вас? Какая цель убила юность вашу? Я здесь один. Святой огонь погас На алтаре моем. Желанье славы, Как призрак, разлетелося. Вы правы: Я не рожден для дружбы и пиров… Я в мыслях вечный странник, сын дубров, Ущелий и свободы, и, не зная Гнезда, живу, как птичка кочевая.

140

Я для добра был прежде гибнуть рад, Но за добро платили мне презреньем; Я пробежал пороков длинный ряд И пресыщен был горьким наслажденьем… Тогда я хладно посмотрел назад: Как с свежего рисунка, сгладил краску С картины прошлых дней, вздохнул и маску Надел, и буйным смехом заглушил Слова глупцов, и дерзко их казнил, И, грубо пробуждая их беспечность, Насмешливо указывал на вечность.

141

О, вечность, вечность! Что найдем мы там За неземной границей мира? – Смутный, Безбрежный океан, где нет векам Названья и числа; где бесприютны Блуждают звезды вслед другим звездам. Заброшен в их немые хороводы, Что станет делать гордый царь природы, Который верно создан всех умней, Чтоб пожирать растенья и зверей, Хоть между тем (пожалуй, клясться стану) Ужасно сам похож на обезьяну.

142

О, суета! И вот ваш полубог – Ваш человек: искусством завладевший Землей и морем, всем, чем только мог, Не в силах он прожить три дня не евши. Но полно! Злобный бес меня завлек В такие толки. Век наш – век безбожный; Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный, Мои слова прославит, и тогда Нельзя креститься будет без стыда; И поневоле станешь лицемерить, Смеясь над тем, чему желал бы верить.

143

Блажен, кто верит счастью и любви, Блажен, кто верит небу и пророкам, – Он долголетен будет на земли И для сынов останется уроком. Блажен, кто думы гордые свои Умел смирить пред гордою толпою, И кто грехов тяжелою ценою Не покупал пурпурных уст и глаз, Живых, как жизнь, и светлых, как алмаз! Блажен, кто не склонял чела младого, Как бедный раб, пред идолом другого!

144

Блажен, кто вырос в сумраке лесов, Как тополь дик и свеж, в тени зеленой Играющих и шепчущих листов, Под кровом скал, откуда ключ студеный По дну из камней радужных цветов Струей гремучей прыгает сверкая, И где над ним береза вековая Стоит, как призрак позднею порой, Когда едва кой-где сучок гнилой Трещит вдали, и мрак между ветвями Отвсюду смотрит черными очами!

145

Блажен, кто посреди нагих степей Меж дикими воспитан табунами; Кто приучен был на хребте коней, Косматых, легких, вольных, как над нами Златые облака, от ранних дней Носиться; кто, главой припав на гриву, Летал, подобно сумрачному диву, Через пустыню, чувствовал, считал, Как мерно конь о землю ударял Копытом звучным, и вперед землею Упругой был кидаем с быстротою.

146

Блажен!.. Его душа всегда полна Поэзией природы, звуков чистых; Он не успеет вычерпать до дна Сосуд надежд; в его кудрях волнистых Не выглянет до время седина; Он, в двадцать лет желающий чего-то, Не будет вечной одержим зевотой, И в тридцать лет не кинет край родной С больною грудью и больной душой, И не решится от одной лишь скуки Писать стихи, марать в чернилах руки, –

147

Или, трудясь, как глупая овца, В рядах дворянства, с рабским униженьем, Прикрыв мундиром сердце подлеца, – Искать чинов, мирясь с людским презреньем, И поклоняться немцам до конца… И чем же немец лучше славянина? Не тем ли, что, куда его судьбина Ни кинет, он везде себе найдет Отчизну и картофель?.. Вот народ: И без таланта правит и за деньги служит, Всех давит он, а бьют его – не тужит!